Власть отчуждения,

или Делай со мной что хочешь

Голливуд называли индустрией грез. И не напрасно. С первых своих дней он создавал современные мифы, простые и безвкусные, как кока-кола. Уникальные мифы, разрывающие со всей знаковой системой культурного человечества. Джон полюбил Мерлин, и они были счастливы. У них родился ребенок Дик, парень сделал большие деньги. Я буду, как Джон, я стану, как Мерлин, я поставлю себя, как Дик, – и прощай двухтысячелетний пафос христианства, пятитысячелетний изыск язычества. Кумир найден, и всякий протест против поклонения ему выглядит мракобесием. Кумир найден – и делай со мной все, что хочешь, но не оставляй меня одного.

Демократический пафос натянутой белой простыни и стрекочущего аппарата уловил гениальный Ленин. Он высказался, что после цирка для них важнейшим искусством является кино. Предчувствовал тираноборец, что здесь возможна непосредственная манипуляция умом и сантиментами зрителя. Не театр, мол, и нет живого контакта с актерами, возможности обшикать и протестовать, не литературный текст, и не остается времени подумать, поспорить с автором, выстроить дистанцию...
Вождь всегда прав. Этот жанр не только помогает управлять, он и сам идеально управляем. Создатели фильма зависят либо от больших денег, либо от власти. На площадке, где заняты десятки людей, неминуемо торжествует коллективное начало. Исключений мало. Список лент, снятых на иных основаниях и с иными целями, займет несколько страниц. Почти все они принадлежат одной, вполне уникальной эпохе конца 50-х – начала 70-х годов. Им можно противопоставить десятки тысяч стильных, модных, вторичных, третичных, жанровых и безжанровых однодневных товаров, ждущих своего потребителя.
Жвачка для воображения становится тотальной. ТВ, видео и с ними цифровое кино входят в каждый дом, ищут предельно плоский экран, стремятся к новым объемам, располагаются на потолке, по стенам, на кухне, в спальне и гостиной. Они поедают время, они проедают мозг.

С каждым десятилетием методы воздействия становятся все грубее. Раньше нам хотя бы рассказывали истории. Теперь предпочитают давить на психику. Действительно, зачем придумывать какие-то психологизмы, интерпретировать и перевирать старину Фрейда, когда можно показать во весь экран, как глупая машина разделывает человеческую тушу в «Земле обетованной» или как Шарон Стоун разбирается с мужиками в «Основном инстинкте». Люди смотрят по нескольку раз, чтобы уловить, когда она его начала препарировать... Документальным сериям типа «Шокирующая Азия (Африка, Америка, Европа), или Зверства в натуральном времени» успех обеспечен. Припев тот же: делай со мной что хочешь, но делай хоть что-нибудь.

Особой популярностью в кино пользуется убийство. Почти в любом фильме пытаются убить или убивают. С одной стороны, метафизически все верно. Жизнь кончается смертью. Но плотность смертей на экране невероятна. С каждым годом лент, где не показывали бы последние стоны умирающего, меньше и меньше. Чем подробней, тем интеллектуальнее. Настоящие деятели искусства, отказывающиеся от больших денег и снимающие все с руки, так чтоб еще и изображение дрожало, любят разбередить сердце зрителю, вызвать максимальное сочувствие к героине и потом со смаком продемонстрировать, как несчастную вешают. Это уже вне коммерции. Здесь рыдают даже поп-звезды.

На излете советского времени много говорили о фильме Климова «Иди и смотри». Как потрясает, выворачивает душу и т.п. Я пошел и посмотрел. Зрелище было ужасающее. Несчастный Хичкок с его доморощенными кошмарами никогда бы подобного не придумал. Конечно, надо понимать, что на свете существует зло. Фашисты, коммунисты, полпотовцы и просто нехорошие садисты с мазохистами. Но представить себе во всех подробностях, как они действуют, достаточно один раз. Причем именно представить – видеть не обязательно. Хирург – полезная профессия, но пациент хирурга – не лучшее дело на каждый день. Впрочем, делай со мной что хочешь...

В книге об Освенциме я могу спокойно перелистать чересчур подробные описания издевательств над младенцами. Я помню, что это было, я ненавижу палачей, но с меня достаточно. В кино только пятилетним детям закрывают глаза чересчур сердобольные мамаши. И то все реже и реже...

В 80-х годах сложилось впечатление, что они снимают перестрелки, раны, интриги, свободный мир и свободный секс, Бейрут, Вьетнам, Москву, Сальвадор и Таиланд, чтобы выработать адреналин у стремительно жиреющего среднего класса. Профилактическое искусство. Однако новые эффекты быстро приелись. В 90-х в моду вошло равнодушие. Клип и рекламный ролик стали элементами сверхсовременной эстетики. Вчерашние боги превращаются в заводных кукол. И бежит Лола, ищущая своего потребителя.
Компьютерная игра диктует условия. Знай жми себе на кнопки, пока не будет изобретена новая примочка и кто-нибудь не выстрелит с экрана в тебя, мирно развалившегося на кресле. Автокатастрофы? Отлично. Живые джойстики? Еще лучше. Но отчуждение пленяет сильнее и властвует безвозвратно. Прощай, Эммануэль...

Впрочем, властвует отчуждение несколько назойливо. Творцы грез скроили своим чадам обидчивую мину: «Ничего не хотим больше делать с вами, противные».

Я люблю риторические ленты. Когда режиссер и сценарист, как в школе ораторов, заставляют актеров произносить заученный текст, а я сижу себе в зале и слушаю какого-нибудь нового Цицерона. Здесь все надежнее. Он хочет, чтобы я подумал. Но скучно-то как...

Апофеоз киноскуки – «Татарская пустыня» по одноименному роману Буццатти. Выходишь из зала и чувствуешь, что столкнулся с универсальной метафорой.

Ларри Флинт из фильма Формана удивляется: «Почему изображения любви, дающей жизнь, считаются запретными, а сцены насилия, несущие смерть, может наблюдать каждый школьник». Я совершенно с ним согласен. Ходит у Родригеса «музыкант», носит странные вещи в гитарном чехле и поливает из автоматического оружия всех, кто попадется под руку. Он делает с ними все, что хочет, и многим это приятно.

К старой культуре, увы, возврата нет. Все кончено, как говаривал молодой Вознесенский. Быть может, все начато. Нами манипулируют. Наложим одну модель манипуляции на другую. Айда в кино!