Волшебное преображение
плохого в хорошее

Как Мишка лакировал действительность

Я собирался написать о нечаянной радости, которую мне подарил Мишка в конце нынешнего лета. О его великодушной помощи, меня почти спасшей. Но обстоятельства складываются так, что предполагаемое оптимистическое повествование придется на время отложить.

Дело в том, что мой сын-второклассник довольно бегло читает. Еще года два назад (да и год даже) я мог публиковать о нем любые были и небылицы, сколько угодно упражняться в психологических реконструкциях – все это мне сходило с рук, ибо ему оставалось неизвестным. Теперь такая безнаказанность осталась в прошлом.
Мишка долго читал мои предыдущие невеселые заметки, а прочитав, вознегодовал. Там было про то, как отвратительно он вел себя этим летом на Алтае.
– Это я псих? Это я скандалист? Я жадина? – почти кричал он, бия себя кулаком в грудь.
Я печально кивал головой в ответ.
– И про Алтай ты неправду написал! Не так, не так все было! – не унимался мой сын.
– Как же – неправду? Правду. Ну, не фотографическую, конечно, правду, а – как бы тебе это объяснить? – художественную, что ли… Хорошо, скажи конкретно, в чем я наврал.
– Не хочу я тебе ничего говорить! Я напишу. Я напишу правильнее тебя. Включи мне компьютер.
Я вздохнул и включил Мишке компьютер. Он корпел над клавиатурой весь день. И весь вечер – до тех пор, пока я его не прогнал спать (тут почти ссора случилась). А ранним утром я его снова обнаружил у компьютера – неумытого, не позавтракавшего, в пижаме. В общем, спустя сутки мы имели на руках пятистраничный полемический текст. Как бы отстраненно перечисляя внешние факты нашего путешествия, Мишка простодушно пытался создать иллюзию объективности, “правды”, но я-то (четко отмечая все его краткие психологические ремарки – “мне понравилось”, “было весело” и так далее) прекрасно понимал, что передо мной вполне идеологическое сочинение, направленное против моих заметок. Всякое мое “плохо” у Мишки превращалось в “хорошо”, соответственно хорошими становились и он сам, автор, и его поведение. Я усмехался про себя – да, романтическое преображение жизни, типичный соцреализм, интересующийся не тем, как было, как есть, но тем, как должно (потому-то и потому-то) быть. Маленький Мишка, лакировщик действительности. Ангажированный писатель.
Кое-что из текста, сочиненного сыном, я процитирую, выделяя курсивом Мишкину психологическую модернизацию. Местами, к слову, довольно тонкую.
“В Бийске, – пишет он, – мы купили двухлитровую бутылку вкуснейшей фанты. Потом по трассе мы ехали еще около шести часов. И вот наконец Алтай. Я так обрадовался. Но тут началось самое страшное. Высокие горы. Мы въехали в самую грязюку. Автобус включил заднюю скорость, колеса крутились назад, а он катился вниз. Это было ужасное время. Но очень интересное. Все-таки мы выбрались”.
“После ужина мы пошли в дом. Я стал мыться. А в доме такой смешной душ, что я смехом вместе с водой облился. Там висит большая бочка с горячей водой. И как эта вода в бочке закончится, тогда она греется два-три часа. А когда она согреется, то можно дальше мыться. Но я не стал ждать. Я просто хохотал и от этого хохота даже долго не мог уснуть”.
“А на следующий день мы отправились в экспедицию к водопадам. Мы сели на “ГАЗ-66” – это вездеход. Но он скоро выбился из сил, и дальше пришлось идти самим. Надо было раз 14 перейти через ледяную горную реку. Она извивалась как змея. Вместе с тропинкой, которая тоже извивалась по ущелью как змея. Я шел с трудом (вот тут у Мишки появляются реалии; он интуитивно понимает, что в претендующем на правдивое отражение действительности тексте без них не обойтись, но далее они, эти реалии, нужным ему образом психологически обыгрываются, становятся как бы не главными. – А. П.). Но папа почему-то ни слова не говорит, что он хоть капельку устал. Я не понял. Почему он так не устает? Ведь эта тропинка ведет вверх, а не вниз. Мы пришли на первый водопад. Он мне понравился. Потом на второй. Он мне тоже понравился. А на третий мы не пошли. Слишком далеко и высоко было лезть (как бы нейтральная мотивировка: не я не захотел, а мы так решили; ход вполне искусный. – А. П.)”.
“Папин знакомый археолог рассказывал нам про Белую женщину. Что она бродит на Алтае в лесах. И ходит так уже триста лет. Мы слушали до самой середины ночи. Я такого еще никогда не слышал”.
“А в одном селе я спросил у папы: почему здесь так много японцев? Разве мы в Японии? Папа сказал: это не японцы, это алтайцы. И мы долго смеялись”.
Вот такими чудесными, в наиболее характерных извлечениях, получились у Мишки воспоминания об Алтае. И если бы я не был тем самым папой, одним из главных действующих лиц этих воспоминаний (точнее, все-таки его прототипом), а посторонним читателем, то отчего бы мне и не умилиться столь солнечной картинке всеобщего взаимопонимания и всеобщей радости? Не полюбить столь веселого, энергичного, любознательного маленького героя этого повествования?
Но я-то знаю наверняка, что Мишка сочинил миф. Что на самом деле мне с ним было довольно-таки трудно и довольно-таки скандально. Остается лишь порадоваться великой способности детской памяти преображать прошлое. Быстро забывать плохое. Вечно помнить хорошее. Более того, волшебным образом превращать плохое в хорошее. Взрослая память в этом смысле менее талантлива, хотя и пытается сознательно подражать памяти детской. Тут вся проблема в сознательности. Всякое сознательное действие сталкивается с немалыми трудностями.
Есть, впрочем, во всей этой истории два очевидных плюса. Во-первых, я теперь знаю, что Мишка способен сделать длительное творческое усилие. Написать, например, большой текст. Я в его семь лет на подобные тексты даже не замахивался. А во-вторых, я теперь знаю, что он четко представляет, как должен себя вести этически ориентированный человек. Такое знание – уже полдела. Надеюсь, что вторую половину этого дела он все-таки со временем осилит.
История наша между тем продолжается.
– Папа, – вкрадчиво спросил Мишка после того, как мы его сочинение обсудили, – а сколько денег тебе платят за твои статьи?
– По-разному, – уклончиво ответил я.
– Ну, например, можно получить сто рублей за одну страницу?
– Наверное, можно, – пожал я плечами.
– Значит, за пять страниц получается пятьсот рублей, – стал подсчитывать он. – Ого, сколько петард можно на Новый год купить! А ты можешь напечатать мой рассказ где-нибудь?
– За деньги, что ли?
– Ну конечно!
Я поперхнулся. Мишкино пристрастное отношение к деньгам, неожиданно выявившееся этим летом, – тоже одно из последних моих недоумений. Это тема следующей серии.