Лобелия Дортмана

Здесь свой особенный мир, в котором живут
в соответствии со здравым смыслом

Цветет она в июне маленькими голубовато-белыми цветами. Местные принимают ее за ряску, мешающую движению, а она – индикатор чистой воды. И чем дальше озеро от людей, тем лобелии больше. Нашли ее в Новозере, где Шукшин снимал «Калину красную». Через некоторое время проверили, а лобелии уже нет. А как растения, животные сигнализируют об опасности среды обитания? Они уходят, исчезают, как и люди. Показателем благополучия или неблагополучия места, в котором мы обитаем, является не большинство или меньшинство, а отдельное, уникальное, реликтовое...

О Лобелии Дортмана я узнал от учеников Борисово-Судской школы, которые уже много лет изучают реликтовые озера. Экспедиция учеников и учителей разбивает лагерь у озера и планомерно его исследует со всех сторон: прозрачность, цвет, осадок, запах, ландшафт, глубины... После того как озеро досконально изучено и описано и в нем обнаружен редкий вид растения или животного, стремительно исчезающий, дети и взрослые решают, как сохранить озеро, в котором этот вид существует. Составляют заявку в Комитет экологии и добиваются, чтобы озеро получило статус памятника природы. Это академическое исследование проводят ученики 5–10 классов обычной сельской школы, где работают учителя Сальниковы. Сергей Сергеевич преподает биологию, а Андрей Сергеевич – географию. Сальниковы – братья-близнецы.
Сергей Сергеевич – в очках, ученого вида. К приезду гостей в школе подготовили конференцию с обстоятельными научными докладами учеников. Я испугался и сказал Сергею Сергеевичу: а может, просто пообщаемся? Он ответил: это потом. Стали передвигать парты, делать «круглый стол». Сергей Сергеевич повторил: не надо, это потом.
Андрей Сергеевич – копия брата, но в своем роде. Говорят, иногда берет рюкзак и уходит один в поход. На конференции я поинтересовался, какова тут у них демографическая ситуация. Андрей Сергеевич встал и вышел. Через некоторое время передает мне на маленьком листочке записку: динамика численности населения в области и районе за последние шестьдесят лет. В районе, где живут Сальниковы, население сократилось вдвое.
Эти вот детали – насчет «надо или не надо двигать мебель на научной конференции» и обстоятельная записка на четвертушке листа школьной тетради – характеризуют братьев Сальниковых очень ясно.
О них говорят: редкие люди, уникумы.
Таких, с особым складом мышления, истинных ученых, и в среде научных сотрудников-то не часто встретишь. А чтобы вот так, в деревне? Сергея Сергеевича несколько раз звали в науку, но как-то обстоятельства не сложились, остался в школе. И Андрей Сергеевич, он более сосредоточенный, хорошо умеет приводить в систему, связывать. У него более конкретное мышление, а у Сергея Сергеевича более абстрактное. В итоге – как два полушария мозга.
В сельской школе братья готовят ученых.
В это трудно поверить, и поначалу, листая отчеты озерной экспедиции, в научной инстанции решили, что все сделали учителя, а ученики выучили. Потом прикинули объем работы: нет, одним Сальниковым не справиться. Приехали из Дарвинского государственного заповедника, Русского географического общества, МГУ посмотреть на юные дарования и с тех пор ездят с учениками Сальниковых в экспедиции в вологодское заозерье.
Через шесть лет после первых исследований в селе Борисово сложился центр со своей школой практической психологии, летними и зимними лагерями и учебными курсами, через которые прошли чуть ли не все учителя района. После очередной экспедиции вдохновленные участники возвращаются в свои деревни и продолжают изучать окрестности – обнажения, рощи, ручьи, живописные холмы, озера... Зачем им это? Мне объясняли: научное общество учащихся; комплексное знание, полученное на природном объекте.
Но вообще-то сельские дети говорить толком не всегда умеют, а у этих высокий уровень абстракции. Доклады делают, сообщают то, что сделали, другим. Девяносто два ученика из Борисова и окрестных деревень выступили со своими исследовательскими докладами. Беру наугад: «Сравнительная характеристика энтомофауны побережья Кадозера», «Оценка экологического состояния хвойного леса по модельным деревьям»...
Не важно, говорили мне Сальниковы, кем человек потом станет, главное, он сможет анализировать, решать жизненные задачи.
Потом, иной уровень общения ребят в этих озерных экспедициях. В школе – разрушение личностных отношений, крики, сленг, а у них в лагере другое. Еще – много брошенных детей, и когда такой ребенок попадает в экспедицию, он хоть увидит другую жизнь, не говоря о том, что отдышится, отъестся, ведь многие ходят полуголодные.
Главное, сказали мне Сальниковы, экспедиция – свет в окошке. Доказательство того, что можно жить.
«В этой деревне огни не погашены, ты мне тоску не пророчь...»
А почему, спросил я, именно озеро? Потому, ответили мне, что это замкнутая система, саморегулирующаяся. Комплексность знания, разные предметы, и вода, и суша. Потом, с эстетической точки зрения озеро – наиболее удачное место. Просто красиво. Лес, пока изучаем, не становится своим. А озеро становится.
– Вообще лагерь – это праздник, – вздохнул Сергей Сергеевич и стал вспоминать, как в прошлом году они сидели на узлах перед уходом, а на песке кто-то написал: «До свидания, озеро Черное...»

Меня давно интересует другая, смежная тема: не озеро, а болото. Как-то я встретил молодого человека, начинающего болотоведа, который хотел изменить общепринятый взгляд на свой объект: что это не трясина, а как у Пришвина – «кладовая солнца».
Я тогда подумал: в каком-то смысле все мы находимся в одном болоте. И что же теперь делать? Можно торчать в нем и проклинать. Попробовать осушить, превратить в Швейцарию. Или плюнуть и уехать куда-нибудь к черту на кулички... Но можно не делать ни того, ни другого, ни третьего, а поступить иначе.
Попытаться изменить свой взгляд на болото. Посмотреть на него, что ли, философски: вот оно какое, болото, булькает – о чем? Ну и, конечно, как-то практически использовать.
И вот мне пришла в голову сумасшедшая идея – разыскать сообщество, которое бы жило на болоте и что-то делало. Не знаю, что именно. Но если бы удалось показать, что жить на болоте интересно, это, по-моему, могло бы иметь большое воспитательное значение.
И я начал искать НПО – неопознанный педагогический объект, как я его называю, – через Фонд дикой природы, заповедники, органы народного образования, но не нашел. Интересные сообщества попадаются, но не о болотах. Может, их вообще там нет?
Один из братьев Сальниковых – Сергей Сергеевич – отнесся к моим болотным изысканиям с пониманием. В какой-то степени, оказывается, они тоже находятся на болоте: озера ведь питаются из болот. Десятиклассник Саша Медведев занимался их классификацией...
«В болоте есть загадка, – сказал мне учитель Сергей Сергеевич. – Что-то, что не вписывается в биологию, экологию. Какой-то особый мир, отличающийся от нашего, – тишина, размеренность, глубокий покой. Может быть, я скажу крамолу, – заметил Сергей Сергеевич, – но болото хранит память об озере, из которого когда-то вышло».
По-моему, он из тех физиков, которые лирики, – Сергей Сергеевич. По уму мог бы стать академиком. А по сердцу... Когда тянут на какое-нибудь мероприятие, говорит: «Почему вы меня отрываете от детей?» С такой обидой... В них вся жизнь. Ему за сорок, как и брат, одинок... Да, продолжал Сергей Сергеевич, на болоте информационных связей нет. Биоценоз. Скудость жизни порождает высокий дух. Болото всегда замкнуто и ограничено от окружающего ландшафта. Как есть деревни уединенные, живут по своим законам, и эти законы кажутся окружающим странными. А они вырабатывались сотни лет. Так, может быть, и школы: их внутренняя жизнь понятна тем, кто ею живет, но непонятна тем, кто проверяет.
В маленькой школе есть соразмерность жизни, то, что называется лад. Каждый на своем месте делает свое дело. И в ужас приходишь, замечает Сергей Сергеевич, когда кто-то приезжает и с пореформенных позиций говорит: вы делаете неправильно. А ему, этому учителю маленькой сельской школы, сама жизнь доказала, что правильно.
Большая школа – стена, в прямом смысле отделяющая от жизни. А в маленькой стены нет. Я считаю, говорит Сальников, что это величайшая ошибка – ликвидировать маленькие школы: детей мало, дорого, ликвидируем школу. Я против – на этих маленьких школах завязана вся Россия. Так болота осушают, а они реки питают. И озера исчезают...
В деревне школа – ось, вокруг которой все движется. У нас тут, в большом селе, бесплатно дрова не привезут. А в деревне маленькой – привезут. В нашей школе для родителей есть свой ребенок, остальные все – чужие. А у них там все свои. Свой, особенный мир, в котором они живут более органично, в соответствии со здравым смыслом. А у нас не со здравым смыслом, а с расписанием.
Есть понятие конформизма. Мне кажется, конформист не может сформироваться в маленькой школе. А в большой – может. Мне кажется, говорит Сергей Сергеевич, конформисты формируются в школе...
Этот пронзительный монолог Сальникова – не о политике. Я вообще не знаю его политических пристрастий. Выписывает газету «Известия», а брат Андрей Сергеевич – «Завтра». Ну и что? Неужели тем, что выписываешь и читаешь, определяется уникальность человека?
«Сейчас я попритерся. А когда впервые пришел в школу, меня настолько поразило отсутствие здравого смысла. Большая часть приказов – выдуманная чушь...» – «Сейчас, говорят, опять пошел поток?» – «Да... Но был период свободы. Хлебнули свободы, и теперь задушить трудно. Но у нас так устроено общество, что не дадут в полную силу почувствовать себя человеком. Переводят в людей ущербных...»
Вы не задумывались, почему чиновник регламентирован, а учитель – нет? И за работу ему можно не платить. И доброе слово не говорить. У него такой статус – вечно озабоченного. На первом месте – долг, обязанность. А жизнь? Бунин говорил: жизнь – это восхищение.
А у нас жизнь – сплошное исполнение обязанностей. Вот учителя, муж и жена, общий стаж девяносто лет. А в итоге, не помню, чьи слова: «Жизнь прошла как не было. Не поговорили». Сами не радовались и ребят не научили радоваться жизни. Но жизнь – это дар Божий, так ведь?
Не знаю, что-то утеряно в нашей школе, и такое чувство, что, пока не найдем этого утерянного – пропорции, соразмерности, лада, – никакой проблемы не решим. Вот и загадка болота, вспомнил Сергей Сергеевич начало нашего разговора. И будет жить это болото тысячи лет. Интересно, кто-нибудь исследовал маленькие школы с точки зрения здравого смысла, а не орфографии?

В заозерье, сказочное зазеркалье, ведет медленная дорога через глухой вепсский край с изредка встречающимися деревушками с маленькими, низкими оконцами, полуразваленными церквами, деревянными, неописуемой красоты (где на паперти кто-то оставил бумажную иконку и бросил в блюдце мелочь), с лесными озерами и озерцами, сохранившими ясные вепсские названия: светлое, темное, дом, поляна... О вепсах – маленьком древнем народе, сродни чуди, исчезнувшем в советские времена, записанном поголовно в паспорт русским, – вдруг припомнили в последние годы: напечатали учебники, организовали национальный хор, создали особую волость в Карелии. Я был там: корней нет, фольклорная, в общем, ситуация. Последние вепсы доживали свой век в берендеевых лесах на Вологодчине. И были как последние евреи... Места тут встречаются заповедные, есть что исследовать. На дороге свежий медвежий след «в две «Примы», как выражается другой Сальников – Андрей Сергеевич. А волки, говорит он, прямо в дома заходят.
Знакомый, рассказывает Андрей Сергеевич, услышал вечером странный визг, выходит в сени, а там волк собаку загрыз. Мужчина оказался неробкий, схватил зверя за загривок, прижал горло, а тот его потащил – с сеней, с крыльца, мимо дома, по дороге. Как в сказке: тащит мужика волк, а мимо женщина идет, мужчина кричит: мол, позови помощь, а та не верит, думает, пьяный. Тащит волк дальше. Хорошо, дети увидели. Дети вообще смышленее взрослых. Десятилетний мальчик вышел зимой из дома и пропал. Пять дней не было, а потом приходит совершенно голый. Спрашивают: что с тобой? Отвечает: меня кормили собаки молоком. Холодно было? В первый день холодно, говорит. А потом хорошо. Ночью, когда замерзал, я ложился спать между собаками.
Парнишка даже не подумал, что это волки... У детей с природой вообще непосредственные отношения, прямые, считает Андрей Сергеевич. Про себя он говорит, что является приверженцем социального дарвинизма, наивной теории прошлого века, которая утверждает, что развитие человеческого общества подчиняется биологическим законам, а не социальным. Андрей Сергеевич работает в школе двадцать лет и говорит, что все больше убеждается в социальном дарвинизме. Человека на восемьдесят процентов определяют задатки. Какие методики ни используй, а что заложено... Возьмите дворянские семьи, говорит Сальников, рассказывая, что у них тут, в селе Борисово-Судском, было до революции. Да я и сам видел в местном музее, собранном одиноким учителем: смотришь на чудесные вещи из барского дома – и такая щемящая тоска. Такая жалость. Запомнились лица на фотографии в дореволюционном трактире – такие красивые, задумчивые лица. Как же они могли превратиться в зверские? Если экстремальная ситуация, считает Андрей Сергеевич, то на первое место выступает биология.
С братом внешне одинаковые, но характеры разные. Андрей Сергеевич более замкнутый, держится в тени, вроде на вторых ролях. «Не пишите обо мне, – сказал, – не люблю, когда обо мне пишут. Или когда дарят, поздравляют. Я убегаю со своего дня рождения. Не выношу, когда меня хвалят. Когда ругают, приятнее».
Про себя он говорит, что на уроке диктатор, а после урока выходим, разговариваем, ученики его в гости приглашают. Андрей Сергеевич считает, что это плохо, учитель должен быть подальше от ученика, подальше и повыше... А сам сядет на скамеечке с вернувшимся из армии учеником, пьют пиво, тихо беседуют. Из других районов звонят учителя, Андрей Сергеевич дает консультации. А сам постеснялся на высшую категорию подать: а вдруг не пройдет, что в школе скажут.
Сергей Сергеевич занимает однокомнатную квартиру, а Андрей Сергеевич, кажется, двухкомнатную, еще есть сестра, учительница, живет с матерью. Мать Лидия Николаевна тоже в прошлом учитель, старой закалки, про таких говорят: на уроке муха пролетит – слышно. А у Сергея и Андрея по-другому. Ну, сейчас время другое, сказала мне мать Сальниковых, еще не старая, аккуратная, в нарядном платье, зашедшая в школу поговорить со мной о сыновьях. Она считает, что главное ей удалось, сама она всю жизнь была общественником, надо – значит надо, на первом месте работа. Возвращаешься поздно, смотришь: лежат на печке, сухие? Они в детстве дружные были, ходили в обнимку. За одной партой сидели, учителя, бывало, их путали, и Андрей с Сергеем отвечали друг за друга. А сейчас что ж, жаловаться грех, помогают – дрова, корова, картошка, у нее ведь свой дом, и они, когда не в школе, в нем, только на ночь к себе уходят...
Здесь у нас в основном моренные холмы, озерные котловины, речные долины, то, что ледник после себя оставил, объясняет мне особенность местности Андрей Сергеевич. То, что любой деревне прелесть придает. Необычные камни. Речка. Пруд. Отдельно стоящее дерево. Из таких деталей складывается деревенский пейзаж. Убери деталь – и исчезнет прелесть. У них тут в селе Борисово-Судском – месте известном, упоминаемом Карамзиным и Радищевым, – когда-то был один из первых в России живописных парков. Деревья были подобраны не только по виду, но и по форме кроны, времени цветения, времени окрашивания листвы. Удивительные сочетания возникали. Потом парк вырубили. Репрессировали учителей по всем предметам, но сюда сослали из Ленинграда интеллигенцию, потом опять репрессировали. Каждый год ученики Сергея Сергеевича и Андрея Сергеевича сажают в старом парке сотни деревьев, часть выживает.
«У нас тут равнинно-плоскостное мышление, – говорит географ Андрей Сергеевич. – Равнины, равнины... Взгляд упирается то в близкий холм, то в лес. Когда из нашей местности попадаешь в степь, потрясение происходит. Другие механизмы. А у нас кругозор ограниченный, я имею в виду пространственный...»
В заозерье, куда Сальниковы ездят с детьми, обзор пошире. Во время экспедиции ученики осматривают озеро со всех сторон, ходят, бродят, ездят на лодке. Обследуют по одной и той же методике разные озера. Они точно разные. Черное озеро соединяется с Белым проливом, рассказывал Сергей Сергеевич, и когда въезжаешь на лодке, вода кажется ослепительно белой, а возвращаешься – гладь черная. «Болота кругом, инфильтрация гуминовых кислот в озеро из болота, поэтому окраска чайная, кажется черной», – приземляет более практичный Андрей Сергеевич. Встречаются карстовые озера, исчезающие, соединенные наподобие сообщающихся сосудов подземными трещинами. Один человек забросил невод в Шимозеро и ушел. Через полчаса приходит – невод на суше. А вода со страшным шумом, грохотом уходит в воронку. Тому горе-рыбаку было уже не до рыбы, убежал. А через сутки возвращается – сеть на месте, спокойная вода. Удивительно...
Есть озеро Лебяжье, очень красивое, много белых лилий и три пары лебедей, как в сказке. А есть озеро безымянное – небольшое, круглое, обрывистое, дна не видно, кругом дремучий лес, елки отражаются в воде – жуть. «Вы не замечаете, – говорит мне Андрей Сергеевич, – сгущаются сумерки – и разговоры все страшнее и страшнее...»
Ничего, ночь еще белая. Мы едем с Сальниковыми и их коллегами осматривать озеро для будущей экспедиции.

И вот они оказываются на озере, тридцать детей и десять взрослых. Ставят палатки, разбиваются на группы: ландшафтники, геоботаники, гидротехники, зоологи... Расходятся и изучают озерный комплекс по своим методикам: «органолептический анализ воды», «ловушки Барбера»... Разговор очень профессиональный, здесь не ученики и учителя – исследователи. Один изучает малую реку, другой – экологически неблагоприятный участок леса. Чтобы увидеть озеро в целостности, дети переходят из группы в группу, по кругу. Каждый вечер – обсуждение результатов у доски с мелом. Потом все объединяется на конференции прямо на озере.
Надо же объяснить, чтобы все поняли: это не юные натуралисты, а путь к решению острейших проблем воспитания и образования. Они начали его, как сами говорят, холодной осенью 93-го, когда о воспитании молчали, пионерия и комсомол распались, на кружковую работу ноль внимания – в противовес этому возникли первые озерные экспедиции. Работали добровольцы в свободное время, но потянулись люди из других деревень – и сложилось сообщество.
Вот кричим, умоляем: объединяйтесь, кооперируйтесь, чтобы не пропасть поодиночке. Люди, ау, где вы? А они здесь, на озере. Из Борисово-Судского, Пожаров, Новой Старины, Верхнего конца и Нижнего – всех деревень округи.
Вслед за экологами, биологами, географами, химиками стали объединяться историки, краеведы, фольклористы... В краеведческом лагере «Истоки» дети и взрослые в жару и стужу ходят по разным деревням, записывают воспоминания жителей, собирают старинные вещи, легенды, родословные, свет от потухших звезд – письма из лагерей тех, «без права переписки», колыбельные и плачи – свидетельства о среде нашего обитания. Может быть, нам плохо потому, что испортили собственную среду обитания, забросили, не знаем ее? Может, поэтому одиноко?
А в Бабаевском районе теперь только скажи: «Встреча на озере» – и все тут. Экологи, биологи, историки, родители, вообще жители – девять профильных объединений собираются за «круглым столом» вологодского заозерья.
Когда экспедиция заканчивается, собирается сельский сход, и ребята рассказывают об озере – что растет, сколько кострищ и бутылок на квадратном метре... Когда возвращаются сюда года через три и оказывается, что берег чист, на душе такой лад... Самое интересное, что в озерные экспедиции включаются местные жители. Рассказывали: однажды приезжают, а на озере коммерческий директор совхоза сидит, тоже ученик Сальниковых. «Ты что тут делаешь, ведь уборка?» «Ну, – говорит, – надо посмотреть, как там лобелия...»
Лобелия Дортмана – редкое, реликтовое, стремительно исчезающее растение, о котором тут знают, наверное, больше всех в стране. Из десяти озер, в которых оно встречается, девять у них в районе, в семи лобелию обнаружили дети. Они сделали открытие: оказывается, она произрастает на большей глубине, чем это принято, а восприимчивость лобелии к чистоте зависит от ее возраста. Наподобие детей в модели Сальниковых: дошкольник – созерцатель природы, младший школьник – творец, маленький принц, подросток – исследователь, выпускник – защитник...
Конечно, посмотреть со стороны – чудики. Зачем им это? В вологодском заозерье более четырехсот озер, все исследовать, сохранить – не успеть.
Когда заканчивается лагерь, они садятся на узлы, сидят и не могут наглядеться друг на друга. А раз встали и пошли все по Пежозеру, оно мелкое, песок; километр шли – блаженство.
Жизнь – это экспедиция...

Фото Сергея САЛЬНИКОВА
и Анатолия ЦИРУЛЬНИКОВА