Фридл

Главы из книги

Толстая рукопись лежит на редакторском столе среди вороха бумаг. “Фридл” Елены Макаровой – книга о жизни, любви и смерти художницы Фридл Диккер-Брандейсовой, рисовавшей с детьми в концлагере Терезин. Два последних года ее жизни – история о том, как, стоя на краю пропасти, она помогала жить. История о возможностях детского духа, который дышит где хочет, даже в невероятных условиях близкой смерти. История о таинственной связи, возникающей между ребенком и взрослым, когда они открываются друг другу.
Два года – и пять тысяч детских рисунков.
Книга, к сожалению, слишком велика, чтобы уместиться на газетной странице. Поэтому пришлось выбрать лишь несколько фрагментов, но надеемся, что и они помогут уловить атмосферу той невероятной жизни и натолкнут на собственные размышления о детях, окружающих нас. А полностью повесть “Фридл” можно прочитать в сентябрьском номере журнала “Дружба народов”.

Из предисловия автора: Перед депортацией из Терезина в Освенцим Фридл упаковала в чемоданы пять тысяч детских рисунков. Воспитатели детского дома спрятали их на чердаке. В августе 45-го чемоданы с рисунками были переданы еврейской общине Праги. О своих собственных работах Фридл не побеспокоилась.
Надеялась ли она, что после ее смерти кто-то возьмет на себя роль биографа? Каталог “Рисунки детей концлагеря Терезин” с бабочкой на обложке попал мне в руки в 1987-м. В нем упоминалась учительница, которая “спасала детей уроками рисования”, Фридл Диккер-Брандейсова.
…Она погибла осенью 44-го. Когда война шла к концу.
Осенью 1999 г. работы Фридл, собранные по Европе, Америке, Израилю, были свезены в Пале Харах, в самом центре Вены. Выставка произвела фурор.
Фридл родилась в Вене 30 июня 1898 г. Училась в Веймаре (1919–1923). Работала в Берлине и Вене (1923–1934). Эмигрировала в Прагу (1934–1938).
Вместе с мужем – Павлом Брандейсом – депортирована в концлагерь Терезин (1942–1944). Переведена в Аушвиц (Освенцим) – 6.10.1944. Погибла в Аушвице 9.10.1944. Но, как сказала Фридл, философы имеют дело не с цифрами, но с величинами и связями между ними.

Эпидемия рисования

“Как-то утром маленькая женщина с очень короткой стрижкой и большими карими глазами вдруг появилась в нашей комнате, – стремительность ее походки, ее энергия захватили нас, ввели в совершенно иной ритм… Мы сразу приняли ее и отдались на волю новой стихии”.
К первому уроку Фридл и подготовиться не успела. Вальтер Фройд, молодой человек в круглых очках с толстыми стеклами, поднес к глазам разграфленный лист и велел начать с комнаты № 28. Фридл достала из рюкзака бумагу и клей, подумав, взяла и краски и поднялась на третий этаж. С этого дня в доме началась эпидемия рисования.
“…Фридл влетала в комнату, распределяя материал, она, разумеется, говорила с нами, она все время была с нами, пока мы работали. Уроки были короткими. Мы работали интенсивно и, как помнится, в тишине. Она давала нам тему для воображения. Например, поле, по нему бредет лошадь… может быть, она нам показывала какой-то образец или картину… Про коллаж с лошадью я точно помню. Фридл приносила нам вороха обрезков и показывала, как делать коллаж. Я не думаю, что она учила нас, как именно рисовать пейзаж или выклеивать его… не помню…
Она говорила, как приступать к рисованию, как смотреть на вещи, как мыслить пространственно. Как мечтать о чем-то, как воображать что-то, как желать делать что-то, как претворять фантазии. Не помню, чтобы она общалась с нами по отдельности, скорее это был контакт со всей группой… Каждый урок она меняла технику – то коллаж, то акварель, то еще что-то. У нас не было никаких материалов, все приносила она. После уроков она собирала рисунки и уходила. Урок кончался так же стремительно, как и начинался. Я панически боялась конца. Я готова была продолжать до ночи…
Мы жили на верхнем этаже детского дома. И рисовали из окна небо, горы, природу… Наверное, это особенно важно для заключенных – видеть мир по другую сторону, знать, что он есть. Наверное, это относится и к Фридл. Мне было важно знать, что она существует, что она есть. Стихия свободы… при ней все получалось как бы само собой…”
Фридл окружена детьми, и они становятся источником ее божественной силы. Ее определение Бога как 1) некоей шкалы, 2) направления движения, 3) жажды милосердия обретает в Терезине буквальное значение. Здесь уже не остается времени для размышлений на тему, кто она – художник или педагог, все периферийные идеи ушли, осталось одно – работать с детьми и тем вернуть милосердие в этот страшный мир. Слова Фридл о том, что “эстетика оказалась… не самой надежной защитой от хаоса”, сбылись. Но Фридл упряма, и она жизнью своей докажет другую истину: любовь – вот единственная сила, способная одолеть хаос.
…Чего следует ожидать от творческого рисования? Прежде всего выражения всемогущей свободы…
Занятия рисованием не призваны сделать всех детей художниками, их задача – освободить и расширить такие источники энергии, как творчество и самостоятельность, пробудить фантазию, усилить способности детей к наблюдению и оценке действительности…
…Скудость материалов и технических средств здесь компенсируется талантом педагога… Бедность ребенка в средствах самовыражения – более существенная проблема.
…Уже красота материала для рисования, красота чистого листа вызывает жажду творчества. А клякса или запачканное место еще усиливает ее.
…При самостоятельном выборе, нахождении и обработке формы ребенок становится мужественным, искренним, развивает фантазию, интеллект, наблюдательность, терпение и позднее, намного позднее, вкус. Тем и будет обеспечен подход к красоте.
…Я верю в то, что руководить можно лишь процессом, и правильный, свободный процесс приведет к верному результату… Почти все мы знаем по школьному опыту: то, что было закрыто на засов на уроках рисования, не отомкнуть или с огромным трудом отомкнуть, и значительно позже.
«Лучшими союзниками против “готовой продукции”, против заштампованных эстетических представлений, против застывшего в косности мира взрослых являются художники и дети…» – записывает Фридл.

Суть вещи

Эва Адориан: “У меня не было никакого таланта, но уроки рисования меня захватили. Мы были вполне взрослые девушки, 14–15 лет. Фридл рассказывала нам про Баухауз. Например, она дала нам упражнение из Баухауза – сделать объемную вещь из белого листа бумаги. У нас были ножницы и клей. Мы так старались, но выиграла та работа, которая была сделана без ножниц и клея, руками. Оказывается, самым главным была простота решения. Она пользовалась техникой упражнений. Ритм, линии, которые сделают дом домом, щетку щеткой. Суть вещи – вот что осталось в памяти.
Она говорила тихо: “Рисуйте сильное – слабое, приятное – неприятное…” Или тема: женщина в шляпе, одинокая идет по улице, никого вокруг; куда она идет, кто она, что с ней? И нужно было думать, фантазировать. Ни одного законченного сюжета, только намеки. Вопрос о характере женщины, счастливая она или печальная, каждый решал для себя. Это были ненормальные уроки – уроки свободных раздумий. Живое, живое, все должно быть живым! Линии, цвет, ритм…”

Красота и тайна

Эдна Амит: “Все вводили нас в рамки, она нас из них выводила… Фридл говорила мало, но то, что она говорила, я помню: “У каждого – свой мир, у всего, у всякой вещи на свете – свой мир. Каждая вещь – отдельная система. Неодолимое желание проникнуть в суть вещи может свести с ума. Красота таинственна. Красивая вещь – тайна. Красота – не слепок, не портрет природы, она в вариациях, в разнообразии. Нет вещей абсолютных, общепринятых. Самые известные явления, самые затверженные слова могут открыться с неожиданной стороны. Нет красоты остановившейся. Дыхание рисунка – в пропусках, в отказе от лишнего…” И сейчас я это вижу в своих работах. Она говорила, что в рваной бумаге куда больше жизни, чем в нарезанной. Ножницы режут механически. И по сей день я рву бумагу для коллажей. Когда я задавала Фридл слишком много вопросов, она замыкалась, уходила в себя. В этом смысле она была трудной. Очень странной, что ли, я не понимала ее до конца. Было что-то, чего я и по сей день не понимаю в ней. И, может, поэтому все, что она говорила тогда, возвращается ко мне теперь. Например, она сказала, что в черном и белом много цветов. Я тогда не поняла: как это? Переспросила, но она не ответила. Теперь понимаю. Человека можно определить через его влияние на других. Иногда у меня было ощущение от нее, как от врача. Что она сама – лечение, сама по себе. И по сей день непостижима тайна ее свободы. Она шла от нее к нам, как ток. При этом Фридл не навязывала своего мнения. Граница, суверенитет, здесь я – здесь ты”.
Учитель, воспитатель должен быть предельно сдержан в оказании влияния на ученика… Ребенку можно многократно показывать произведения настоящего искусства, любых видов и форм, реальных и абстрактных. Это его только обогатит. Он сам выберет, что ему нужно. Только не навязывать ему своего мнения! Он податлив и доверчив, он реагирует на любое указание, ведь так ему проще достичь результата. Он верит, что “взрослыми средствами” он выиграет соревнование, которое ему навязано. Но тогда он отойдет от себя, от своих потребностей и больше не сможет непосредственно выражать то, что переживает, а в конечном итоге забудет и само это переживание…
Лагерные переживания лучше забыть – сублимировать их в рисунках, вытеснить воспоминаниями о своем доме, парке с каруселями или свести эту страшную непостижимую реальность до уровня почтовой марки, а мечту о свободе превратить в настенную фреску.
Эрика любит Фридл, Фридл любит цветы. Так, на ее рисунке цветы выходят на первый план, вытесняют трехэтажные нары. Яркие, красочные пейзажи Роберта Бонди в разных вариантах повторяют один и тот же сюжет – горы вдалеке, на первом плане одинокое дерево, оно то стоит спокойно, то клонится ветром… Пейзажи огромны, хотя нарисованы на стандартном листе бумаги, а вот лагерная жизнь размером в почтовую марку – мальчик идет в школу, которой нет, на пути стоит большой грозный геттовахе.
“Ее тихий голос вводил в какое-то особое состояние. Так хотелось приблизиться к ней, разгадать ее. И сейчас, когда мы ее вспоминаем, каждый помнит что-то свое – разные уроки, разные слова, словно мы не можем собрать ее в одно лицо, я не имею в виду глаза и голос... О себе Фридл не рассказывала ничего. Она была с другой планеты”.

Детский рисунок

…Если речь идет о ребенке младше десяти лет – имеется в виду не возраст, а степень зрелости, – то преподавателю главным образом нужно заботиться о том, чтобы он не испытывал помех в своей игре, в своих начинаниях. Преподавать, учить такого ребенка бесполезно, потому что в этом нарциссическом возрасте на любое вторжение в душу он отвечает тем, что отворачивается от деятельности вообще. В этом возрасте рисунок и живопись – главные средства самовыражения.
Ребенку старше десяти лет уже мало лишь себя; ему интересен весь мир. Реальность выходит вперед, оттесняя фантазию. Теперь – время преподавания формы, однако занятия должны носить характер взрыхления почвы или поддержания ее взрыхленной, а не закрытия всходов. Техническое как в рисунке, так и в живописи должно даваться ребенку в точном соответствии с его потребностями. Элементы, с которыми оперирует ребенок во время занятий, естественно, остаются теми же самыми, что и в “большом искусстве”; теперь его специально знакомят с пропорциями, ритмом, светотенью, пластикой, пространством, цветом, величиной предметов, при этом оставляя путь открытым…
…Неравномерные стадии развития в одном ребенке: 12,5-летняя девочка рисует с натуры как 15-летняя, а на свободную тему – как 7–8-летняя.
Еще год назад эта тринадцатилетняя девочка обворожительно рисовала, свежо, непосредственно. Такие у нее были неожиданные сюжеты – например, девочка в незакрывающемся туалете – одной рукой она поддерживает юбчонку, другой держит дверь, в зубах – бумагу и балансирует на одной ноге. Теперь ее рисунки стали мертвыми. Она уже знает, что умеет рисовать, и не хочет рисковать и ошибаться. Вообще стремление к гарантированному успеху – один из опаснейших рифов.
Теперь о психологических особенностях…
…Одаренный, фантазирующий ребенок часто рисует реальные для него, но не существующие в действительности вещи… Пример – девочка, живущая фантазиями, готова объяснить, почему она нарисовала так, а не иначе. Тарелка с пучком зелено-желтых цветов. Я спрашиваю, почему она не выбрала один цветок, один легче нарисовать. Она: “Легче, но красиво, только если их много”. А что это за белые полосы? Она отвечает с упреком: “Разве вы не видите? Это же солнечные лучи, которые на них падают”…
…Дети редко видят целое, им бросаются в глаза лишь отдельные предметы, которые они помещают несвязанными друг возле друга; тема захватывает их, и они испещряют весь лист…
…Случай обратный – самовоспитание, от которого я многого ожидаю. Девочка невероятно тщеславна, начала рисовать по линейке, чтобы правильно строить вещи в перспективе, рисовала по шаблону. Но скоро она поняла, что так ей здесь успеха не добиться. Дети критикуют ее работы. Они-то сами рисуют самостоятельно! И девочка, сообразив, оставила линейку. У нее уже стали появляться неплохие работы.

О работе в группе…

В большой группе заниматься лучше: дети зажигают друг друга, создается более стабильное настроение, хорошие почти всегда сплачиваются против плохих. Дети получают друг от друга полезные идеи. Уже тем, что преподаватель не перегружает детей своим вниманием, он дает им свободу воздействия друг на друга… Ребенок учится работать в группе, а группа – это целое, в ней нет конкуренции… Так проще преодолевать трудности, возникающие из-за нехватки материалов, помогая другим, направляя и ограничивая себя, где нужно.
…Замечательная группа блока VI хочет заниматься живописью. Не хватает кистей, красок, планшетов. Мальчики… должны знать, что здесь принимают всех, независимо от степени одаренности. Они сами разбиваются на группы, ждут очереди. Они признают превосходство тех, кто страстно интересуется живописью, готовы стоять за их спиной и помогать. Подготовка планшетов, смешивание красок – это их вполне устраивает. Самостоятельно или по чьему-то совету они находят применение своим силам: один ведет список и организовывает занятия, распределяет материал и за это отчитывается, другой ведет журнал, третий “ассистирует” во время рисования или делает эскизы, кто-то отправляется на розыски материалов. Все чувствуют свою причастность к урокам и терпеливо ждут своей очереди рисовать.
Мальчиков становится вдвое больше. Кисти приходится одалживать. Раньше в этом доме пропадали бумага и картон, теперь ребята более благонадежны, и, кроме того, удалось подвигнуть одаренных ребят на работу с младшими группами.
Дети, работающие самостоятельно, моментально забывают злой, насмешливый метод критики – из жизни и взглядов другого можно извлечь много полезного…
И последнее: как нам, взрослым, относиться к детям и их творчеству?..
…Вспышками детского вдохновения, внезапными озарениями не нужно дирижировать… Знания, навязанные ребенку без учета его уровня или когда он поглощен другим, ребенок воспринимает как вторжение в его мир и выставляет защиту: пассивность и неадекватное поведение.
…Давайте не будем торопиться с окончательными суждениями о форме и содержании. Лучше рассмотрим рисунки с наслаждением и пользой, вглядимся молча, вдумаемся в то, что они в себе несут.
Наши предрассудки и притязания в отношении детских рисунков вытекают по большей части из ложных представлений о самом ребенке и о том, что он имеет сообщить. Взрослые закоренели в своих мнениях об “эстетических ценностях”, они сами когда-то не справились со своими трудностями, просто подавили их в себе под действием страха. А теперь хотят как можно быстрее, в массовом порядке уподобить себе детей! Но так ли уж мы счастливы и удовлетворены собой?
Претензии взрослых даже тогда, когда они обоснованны, относятся к другим областям. Например, чистота, точность, способность к передаче определенного содержания принадлежат к области рисования геометрического орнамента и не имеют ничего общего с творческим рисованием.
Предписывая детям путь (а они развиваются вовсе не одновременно и однонаправленно), мы уводим их от собственных творческих способностей, а самих себя – от понимания характера этих способностей…
– Самое опасное – это глупые, нечуткие, ничего не понимающие взрослые… И где они “воспитывают” детей – во дворце или в крепости – дела не меняет, – говорит Фридл.

Чемоданы с рисунками

Йом-кипур. Поезд до Освенцима должен был прийти утром, все ждут с вещами, а его нет. Может быть, если молиться, он не придет никогда? Праздник отпущения грехов… В пресветлом мире на твоем деле ставится очередная печать. Ты прощен. Живи и радуйся. А что, если пока они стоят здесь, отгороженные друг от друга веревкой, под прицелом жандармов, свершился правый суд и кончилась война? Но нет! Вот он идет, поезд.
Ирена Марванова: “Когда Фридл собиралась на транспорт, она поделила между девочками книги и репродукции – у меня осталось десять репродукций с картин Ван Гога и книга гравюр Хокусаи”.
Она в резерве вместе с Соней Шпицовой, ее сестрой и мамой. Арношт Шпиц отправлен с Павлом. Весь день прождали у Гамбургских казарм. Но их не взяли. Транспорт ушел. Фридл вернулась без рюкзака – она успела закинуть его в вагон, со всеми рисовальными принадлежностями… Ей стыдно перед Соней. С каким удивлением она смотрела на нее, свою учительницу… Как она могла позволить себе плакать, метаться, проталкиваться к вагону…
– Тебе необходимо прийти в себя, – доносится откуда-то издалека голос Розы. – Как Фридл оказалась здесь, в комнате у Розы?
Прийти в себя?.. Нет, нет, уйти, покинуть себя, совершить эту глупость первой, не быть утопленной ими, самой разбиться о камень…
– Опомнись! – Роза поворачивает к себе лицо Фридл. Голова на плечах. Совершает возвратно-поступательное движение. Театр Шлеммера. Фридл смеется, захлебывается смехом.
Что бы со всеми нами ни случилось, нужно запаковать рисунки. Только ты одна это можешь.
Фридл, ты слышишь меня?!
Фридл встает. Спускается на первый этаж, входит во двор. Все спят… И еще можно дышать по любимой системе – набрать в легкие как можно больше прохладной пустоты, задержать ее в себе, стать как бы резервуаром и медленно выдыхать… Где ключ, ее собственный ключ от собственной двери?! А вот и Роза с пустыми чемоданами. Осталось сложить рисунки. И все. Несет пустые чемоданы. Интересно, чьи?
Сложить и все…
“Сложить и все”: цветы Рут Гуттмановой, сколько в них нежности, особенно в маленьком беленьком в центре листа, она над ним столько билась… А это почему не на месте – рисунок из 25-й комнаты в папке 28-й? Ну да, она показывала Эве и Герти пейзаж Ханички Карплюсовой. Пусть видят, как эта, по их мнению, “забитая” девочка понимает, работает с пространством. Не выставляет “домики” на парад, вон сколько у нее земли, как точно влеплен в центр указатель на Прагу. На скрещении извилистых дорог… Глазу просторно здесь, немного неба, немного нежных гор, маленький домик… Это не открытка – картина! Увеличь ее до небес – и она ничего не утратит…