Три четверти века двадцатилетним

Петр Тодоровский: поколение победителей

В искусстве Петр Тодоровский, как и все его поколение, – терапевт. Словно эти мальчики, ушедшие на войну, всю ненависть и стремление вперед, к победе, расточили и утолили там, в кровавой и беспощадной фронтовой жизни. Они умеют ценить тишину и нежность, шутку и дружбу. В разнообразной, полной вариантов и разночтений истории уходящего века они – единственные совершенные герои. Их не с кем сравнить: никогда еще весь мир одновременно не ставил всю свою молодежь против мира призраков и вампиров, прорвавшихся в реальность.
Такого яркого, определенного, оформленного в поколение, как поколение тех, чья юность совпала с войной и победой, я больше не знаю. Конечно, и на них распространяется суровое одиночество художника, благодатный в сем обобществленном мире индивидуализм. Но есть их общая, видимая и осязаемая, всем миром признаваемая, но лишь им принадлежащая тайна, полстолетия питающая литературные и кинематографические шедевры.
Когда-то Петр Тодоровский свой переход из операторов в режиссеры объяснил именно тем, что хотел рассказать “свою войну”. Может быть, потому и стала так надолго военная тема главной в кино, что зрители, дети и старики, и сами фронтовики воспринимали фильмы о войне как личный опыт, каждый раз новое и иное, чем вчера, испытание собственного мужества, благородства, терпения и верности.
“Верность” – словом, определяющим одно из важнейших качеств солдата и героя, мальчишки и мужа, гражданина и коллеги, назвал свой первый режиссерский фильм оператор Петр Тодоровский. Сценарий написал Булат Окуджава. Результатом их встречи стала разительная непохожесть фильма на все, что мы знали к этому времени о войне, и терпкая достоверность этой фантастической жизни. Понадобилось два-три десятилетия, чтобы зритель уверился в верности Тодоровского и еще раз прикоснулся к тайне “его войны”.
Как это бывает порой и с людьми, трудно объяснить, в чем состоит тихое, но с годами не выдыхающееся обаяние фильма “Военно-полевой роман”. Конечно, нематериальный отблеск героя “Иванова детства” Андрея Тарковского на герое фильма Петра Тодоровского, которого играет постаревший, изменившийся, но все такой же хрупкий, непредсказуемый, небытовой Николай Бурляев, трогательная история, как из стихов Михаила Исаковского, и такая редкая в нынешнем кино красота Натальи Андрейченко составляют это обаяние. Но главным открытием фильма, по-настоящему оригинальным представляется мне в фильме то, как выстроена его драматургия – цепь многих верностей (как бывает цепь предательств), приводящая к физически ощутимому равновесию чувств и страстей, к легкому балансированию на грани между любовью и отчаянием.
Там, “в далекой юности моей”, которая у Петра Тодоровского общая с Давидом Самойловым и Булатом Окуджавой, с Яковом Сегелем и Григорием Чухраем, с Александром Володиным и Григорием Баклановым, Тодоровский такой же у Марлена Хуциева в фильме “Был месяц май”, как Булат Окуджава у Владимира Мотыля в «Жене, Женечке и “катюше”», – с гитарой и легкой песенкой посреди войны и смерти. Фронтовая юность сделала их гражданами мира и защитниками мирной жизни.
И в своем искусстве они, каждый из них, лишены агрессии. Тихие голоса, гитары, доверительная, как в окопе, хрипотца. Непредсказуемая улыбка, обращенная к чему-то, что у всех, кроме них, вызывает страх или печаль. Дружелюбие. Наконец, способность к полному одиночеству в самой шумной компании. Очень долго они оставались почти литературными героями. Может быть, поэтому вдруг участившиеся семидесятипятилетия застают нас врасплох: слишком рано повзрослев, они долго, порой навсегда сохраняют юность.
Этот парадокс – сыновья, которые растут и стареют в отличие от своих навеки оставшихся юными отцов, – воплощен в фильме Марлена Хуциева “Мне двадцать лет”, где сын ищет ответа у погибшего на войне отца, но тот не может ему помочь, потому что сын – старше. Эту крошечную роль отца играл актер Олег Видов, молодой, беззащитно-романтический и очень красивый. Он не должен был давать советы сыну, его ответом была жизнь, отданная за сына. Он был в фильме верным тоном, на который следует настраивать свой ответ. Этот эпизод вызвал наибольший гнев тогдашних идеологов, умом учуявших то, что Хуциев понял лишь талантом и сердцем: фильм возвращал высший нравственный критерий в мир, где следом за отказом от понятия “Бог” было утрачено и понятие “Отец”.
Их всемирность, любовь к кино и к слову, к песне, где мелодия проявляет стихи, я думаю, подготовила других к восприятию, например, классического джаза и затем “Битлз” как личностного способа сообщать чувства и мысли. Мало кто понимает, что получил от них в дар умение не только слушать, но и расслышать. “Сделай громче, – говорят они, морщась, правда, от лишнего шума, – я хочу слышать, о чем он поет” – это про один из первых клипов Виктора Цоя.
По закону волны им редко наследуют их собственные дети. Я помню, как был шокирован зал на пресс-конференции в Берлине, потому что на вопрос о том, каково влияние Петра Тодоровского на сына, автора конкурсного фильма “Страна глухих”, тот ответил, что отца любит, но принадлежит к другому поколению и, соответственно, кино снимает другое. Сам Петр Ефимович сидел в зале и улыбался. Ему фильм Валерия Тодоровского нравится. Подозреваю, что дело вовсе не в поколении. Просто у каждого “своя война”. И победить должен каждый сам. Надо только уметь.