С чего начинается школа для учителя? Наверное, у всех по-разному. Ведь окончание педагогического института необходимое, но далеко не достаточное условие. Начав размышлять о том, как я входила в профессию, с прискорбием поняла, что, придя сразу после института в школу-интернат, учителем была только по должности. То есть я, конечно, более или менее освоила дидактическо-методическую премудрость, но к встрече с тридцатью второклассниками интернатского образца была совершенно не готова. К тому, например, что в девять лет человек совсем не умеет читать, из-за пустяка может закатить грандиозную истерику с битьем стекол, к тому, что бывают родители, которые пьянствуют, дерутся и выгоняют детей из дому. Короче говоря, почти все ребята из моего класса имели кучу проблем: логопедических, психологических, семейных и за свою жизнь неприятностей и бед натерпелись гораздо больше, чем я. И всех их нужно было научить. Сразу понятно, что моей институтской методики с дидактикой было явно маловато.
Спас положение воспитатель, работавший в этом же классе. С его помощью я начала понимать то, чему не учат, да и не могут научить в институте. Процесс был долгим и малоприятным. Я бы даже сказала, это было ужасно. Вообще-то принято думать, что, обучая молодого специалиста, старший коллега должен мягко и мудро направлять, подсказывать и так далее. Ничего подобного!
В конце моего первого рабочего дня явился мой коллега и задал детям простой такой вопрос: чем вы сегодня занимались на уроках? Я не могла в это поверить, но ученики мои не поняли ни-че-го. Мало того, они даже не помнили, о чем шла речь. Но ведь я-то все делала правильно, вернее, так, как положено, я так хорошо объясняла и была искренне уверена, что почти все поняли.
На следующий день повторилось то же. И через неделю. И через две.
Как я не сбежала, не знаю, удивляюсь до сих пор. Наверное, не хотелось уходить побитой. Да и притязаний, и профессионального честолюбия не было – какой с меня спрос, со вчерашней студентки. Так, совсем юные теннисистки, чудом оказавшиеся в финале, чувствуют себя гораздо свободнее признанных чемпионок – не стыдно проиграть, реноме не испортишь, потому что его нет. И благодаря этому выигрывают.
А поскольку сосредоточилась я не на уязвленном самолюбии, постепенно смогла перестроиться с “почему они не...” на “что я делаю не так”. И, подгоняемая мыслью о предстоящем “разборе полетов”, стала потихоньку придумывать и пробовать способы работы, пригодные не для детей вообще, а именно для этих детей и для меня тоже.
Что-то из этих ноу-хау использую до сих пор. И пытаюсь удерживать в себе настрой на то, что если ребята чего-то не поняли, значит, я им плохо объяснила.
Я уже давно сама задаю классу вопросы, приводившие меня в юности в такой ужас. И труднее всего привыкаю к тому, что результат блестящего, по моим представлениям, урока может оказаться почти нулевым.
В конце концов, сложнее всего быть честным с самим собой. И если после вчерашнего урока класс ничего не понял, нечего делать вид, что все в порядке, и объявлять следующую тему. Самое правильное тут – выяснить реальное положение вещей и руководствоваться им, а не поурочным планом.
Для меня только в этом случае работа становится осмысленной.
Вот и вся история моего нетипичного вхождения в профессию. Хотя почему нетипичного? От многих я слышу о том, что воспитание хорошего учителя – это “ручная работа” и понять что-то важное в нашей профессии можно только встретив человека, который станет для тебя учителем.