Бедность и независимость

Рефлексии на больную тему – в толстых литературных журналах

В статье «Заложники свободы» Михаил Глобачев («Дружба народов» № 8), обращаясь к трагическому чеченскому вопросу, рассматривает его в связи со спецификой третьего мира: «Повсюду третьемирский дух рождает зловещие мифы вроде тайных планов сионо-масонской закулисы насчет нового мирового порядка, а также странные идейные гибриды, в их числе столь дикие, как исламский социализм или фундаментализм пополам с шовинизмом. Этот дух может вовсе не связываться с какой-либо конкретной религией и даже не нуждаться в этнической подпитке... При всей несхожести и даже предполагаемой враждебности жизненных принципов вайнахи и россияне – классические «стороны одной медали». Оба народа – не в лице отдельных жлобов и душегубов, а как целые национальные общности – пока не смогли дать в своей новейшей истории адекватный ответ на то, что принято называть вызовом цивилизации. То есть обустроиться для жизни в более или менее нормальном, по меркам эпохи, мире. Не сумели каждый по-своему и вот теперь, как любят выражаться заумники в прессе, «канализируют» свое поражение друг на друга».
Юрий Каграманов в статье «Квартирный вопрос может нас испортить» («Новый мир» № 8) размышляет о признанной всемирной отзывчивости русского народа, которая сегодня подвергается испытанию на излом, ибо «впервые за несколько столетий русский этнос оказывается в оборонительной позиции по отношению к народам Юга, и это рождает в массе русского населения настроение угрюмой замкнутости (чему, с другой стороны, способствует психологическое давление Запада, слишком разноликого в своей открытости)». Проблема вряд ли имеет скорое решение: в сущности, решение возможно только на путях долгого и вдумчивого воспитания, а не дуэльных столкновений: «Всемирность произрастает из чувства, что человечество – одна семья, что в корнях все связаны со всеми. Чувство всемирности не способно побороть национальный эгоизм, но ему должно быть место рядом с ним или, точнее, над ним. Без этого чувства народ станет темным гостем на земле, а его культура сделается провинциальной – для русских угроза еще худшая, чем утрата южных областей».

К проблеме духовных и материально-производственных истоков Европы обращается Кирилл Кобрин в статье под оптимистическим названием «Восход Европы» («Звезда» № 9): «Западная Европа, Европа вообще и, еще шире, Запад – эти слова представляются сегодня синонимом достатка, обеспеченности, богатства, прогресса, основанного на отношении к труду как высшей ценности. Но на самом деле Европа создавалась не в таких условиях и не на таких принципах. Средневековый Запад – бедный мир. Так каковы же были представления о труде и богатстве в этом мире, столь, казалось бы, далеком от нас, а на самом деле – чрезвычайно близком? Труд не имел целью экономический прогресс – ни индивидуальный, ни коллективный. Он предполагал, во-первых, религиозные и моральные устремления – избежать праздности, искупить, трудясь в поте лица, первородный грех, смирить плоть. И только во-вторых труд преследовал «прямые», с нашей современной точки зрения, цели – обеспечить как свое собственное существование, так и поддержать тех бедняков, которые не способны сами позаботиться о себе».
Запад, пришедший путями трудового смирения к невиданному богатству и неразрывной с ним кичливости, – во второй части очерков изгнания Александра Солженицына «Угодило зернышко промеж двух жерновов» («Новый мир» № 9). Критика нравов соединилась в книге с проникновенным гимном материальной независимости: «Но еще ж и укрепил меня Господь тем, что, живя на Западе, я мог быть независим от изводящего и унизительного кружения в чужеземной среде: мне не надо было искать средств на жизнь. И я никогда не интересовался, придутся ли мои книги по вкусу западной публике, «будут ли их покупать. Я привык в СССР почти ничего не зарабатывать, но почти ничего и не тратить. Увы, на Западе так нельзя, да еще с семьей. И не сразу я понял, как огромен посланный мне дар еще и обеспеченности – а потому полнейшей независимости. Я оказался беспрепятственно и наедине со своей достигнутой работой, писал книги – без малейшей оглядки. Независимость! – это шире и действенней, чем только одна свобода. Без неё – не выполнить бы мне свою задачу».
О том, что наши сограждане не первый год и не первое десятилетие живут в условиях дефицита материальной независимости, нет надобности повторять. В Российском государственном гуманитарном университете недавно было предпринято исследование экономической деятельности населения, которая разворачивается вне пределов закона. Несколько неожиданны его результаты – горестные, проницательные, смиренные монологи наших современников опубликованы в журнале «Знамя» № 8–9. Предваряя публикацию, Игорь Клямкин и Лев Тимофеев пишут: «Даже там, где стремление к максимальной выгоде предельно обнажается, оно не только остается наиболее мощным стимулом индивидуальной активности, но и подталкивает человека к добровольному самоограничению. Самое поразительное, что операторы “теневого” рынка не уничтожают, но лишь переиначивают, переустраивают общественную правовую систему, максимально приспосабливая ее для удобства рыночных обменов. Только понимание того, как эта система устроена и как она действует, даст возможность понять, что нам делать с российской “теневой” экономикой. Или, вернее, что она сделает с нами».
В нынешних условиях, которые мы привычно определяем как невиданный социально-экономический и нравственный кризис, своевременным и благоразумно-сдержанным словом оказывается статья Джорджа Стайнера «Великая Ennui», опубликованная в журнале «Иностранная литература» (№ 8). «Ennui» – в приблизительном переводе скука, сплин. В этом состоянии человеку свойственно идеализировать прошлое, воспринимать его как ушедший золотой век. Сама эта идеализация, которая, несомненно, присутствует и у нас, нуждается не в прославлении и не в отрицании, а в понимании: «Родитель «знает», что прошлое отличалось строгостью воспитания и послушными детьми. Верующий и моралист «знают» о безвременно утраченной эпохе всеобщих ценностей. Любители книг «знают» – и не понаслышке – о том времени, когда серьезные литературные и научные издания продавались по низкой цене и вызывали широкий отклик, доброжелательный или вдумчиво критический. Нами управляет не прошлое как таковое, а образы прошлого. Каждая новая историческая эпоха отражается в наглядной и активной мифологизации своего прошлого. На этом прошлом она словно бы испытывает свое восприятие идентичности, упадка или новых достижений. Очевидно одно: мы имеем дело с весьма сложными механизмами, и в основе их лежит жизненно важная, хотя и неясно выраженная потребность в целостности, неразрывности исторического существования».