В этот день в Доме учителя, в центре Москвы

В день рождения Симона Львовича мы встретились у его могилы на Востряковском кладбище.
Все эти три года мы приходили к нему 18 октября, когда осень уже разделалась со всеми иллюзиями. И облетевший серый лес под моросящим дождем был совсем другим. А сегодня, казалось, и солнца не нужно – все и так залито праздничной ослепительно-желтой березовой, осиновой, кленовой листвой.
Тепло и свет, поет скрипка, и черный мрамор снова засыпан свежими цветами, и кто-то принес святой воды и зажег маленькие свечи, в прозрачные пластиковые стаканы разлили сладкое церковное вино. И кто-то берет слово и в середине речи не может выговорить “буду пом-нить веч-но”, и как не было четырех лет – тот же спазм хватает за горло, та же боль заливает душу. Нам только кажется, что все проходит.
– Дорогой мой человек, я преклоняюсь перед твоей памятью...– это Шалва Амонашвили.
Это мог бы быть юбилей.

А вечером мы собрались в Доме учителя в центре Москвы.
Как-то так получилось, что никто из нас толком не знал, где искать это здание. “Рядом с “Детским миром”, – бестолково объясняли мы друг другу по телефону. – А еще журналистами называемся. В общем, адрес по справочнику: Пушечный переулок, 4”.
Как-то так получилось, что ни на одной из официальных церемоний, которые там проводились и на которые нас часто приглашали, никто из нас так и не побывал. И было в этом символическое совпадение с тем, что все соловейчиковское всегда шло отдельно от официально-педагогической парадной мысли, которая витала-обитала неизвестно где. Где-то там, рядом с детским миром. Не пересекаясь с миром детства.

И все-таки чудесный старинный особняк на мощеной улочке был рад странно смешанному обществу своих гостей – студенческой молодежи и старых друзей дома, учеников, сотрудников, детей... И съемочная группа канала “Культура” пытала Николая Крыщука:
– Вы могли бы назвать себя учеником Соловейчика?
– Мы все его ученики, – растерянно отвечал он (и мне вспомнилось соловейчиковское: “Я о любви не пишу, – с хитрой усмешкой. – О любви у нас лучше всех пишет Николай Крыщук!”). И подумалось: здесь правда все его ученики, даже те, кто его старше. И в то же время все – действительно семья, потому что нельзя было знать его и не любить, и не чувствовать с ним родства, заниматься вместе с ним педагогикой, работать в редакции и не чувствовать себя дома, с родными людьми. Потому что педагогика по Соловейчику – это вообще семейное дело.

– В экспедиции для нас с Матвеем было настоящим откровением то, насколько действительно известно имя отца. Были казусные ситуации, когда при знакомстве люди не слышали Артем, а слышали только Соловейчик, – разводит руками главный редактор “Первого сентября”. – Совершенно серьезно принимали меня за автора книг и статей отца: “Конечно, мы читали ваши статьи! Это замечательные вещи!” Я первое время верил, что это обо мне, и приосанивался, но потом уже был наготове. “...еще в 60-м году!” – продолжали они, не замечая явной невозможности моих статей в 60-м году по причине несерьезности возраста. И я не знал, что делать, и не хотел их огорчать.
Вот так имя Соловейчика существует уже даже вне его самого, вне границ его собственной жизни и возраста. То, что отец написал и сделал, настолько больше его самого, что уже вышло за пределы его биографии и потому живет своей собственной жизнью, независимо от него. И одновременно это он сам. Поэтому до сих пор многие даже не знают о его уходе.

– Потому что люди уходят по-разному, – объясняет Николай Петрович Гузик. – Кто-то уходит навсегда, и о нем забывают. А кто-то уходит, чтобы вернуться к нам в другом качестве и остаться с нами навсегда. Как Симон Львович. Во времена гонений на всех, кто хотел как-нибудь улучшить нашу жизнь, он как-то почувствовал меня, нашел в провинции, защитил, поддержал. Все, что мне удалось, я сделал благодаря ему. И это могут сказать о себе многие.

– Только я знаю, каким он был бойцом! – вспоминает Виктор Федорович Шаталов. – Как он вел себя с сильными мира сего – это вообще отдельная тема. А скромность его! Помню, Академия наук, в президиуме – Столетов, Маркушевич ведет заседание. Симон Львович садится в последнем ряду. Выступление в школе, битком набитый зал, и Соловейчик – в самом углу. Идет обсуждение его пьесы “Печальный однолюб” в Центральном детском театре, выступают министры, замы министров, академики. А он, как сейчас помню, стоит у двери и тихо улыбается. Говорят плохо – молчит, хорошо говорят – виду не подает, что для него это что-то значит. Мы до сих пор не знаем Симона Соловейчика, вот что я вам скажу.
Расспросить всех, кто знал Симона Львовича, записать воспоминания пока не поздно – вот что нужно сделать, считает Виктор Федорович.

– Каждый из нас, кто знал Соловейчика, хранит в душе что-то сокровенное, что-то свое, связывающее его с Симоном Львовичем. Каждый может рассказать что-то такое, чего не знает никто другой, – соглашается Василий Кольченко. – И каждый знает, что он для Симона Львовича был особым человеком. Какой-то дар был у Соловейчика – отдавать человеку всю душу. Не кусочек души, не часть, а всю целиком. Эта душевная щедрость была каким-то чудом, и она делала щедрее всех, кого касалась.

По мнению Шалвы Амонашвили, то, что сделал для нас Симон Соловейчик, – не история, не может быть историей:
– Потому люди и спрашивают, чем занят сегодня Симон Львович, и долго будут спрашивать, что он пишет. Такие люди не могут уйти совсем из нашей жизни. Они не умирают, они приходят, чтобы исполнить свою миссию, а потом уходят, чтобы продолжить ее на другом уровне.

...И торопясь, пока воспоминания не стали совсем печальными (день рождения же!), Лев Вячеславович Виноградов, получив микрофон, речей говорить не стал.
– Быстренько встали в круг! – хлопнул он в ладоши. – Взялись за руки! – и ударил по клавишам что-то эдакое, отчего сам рояль чуть не пустился галопом. – Стоп! Остановились и обнялись! Поменяли партнера, поклонились, сделали ему благодарственно ручкой, послали ему улыбочку, вот так и пляшем дальше!! – Солидные люди, смеясь, как маленькие, вели хоровод.
А вы попробуйте, попробуйте один из этих виноградовских педагогических фокусов! Посмотрите, что останется от вашей печали, когда вы обниметесь с незнакомым человеком, отвесите ему поклон и сделаете благодарственно ручкой, улыбочку вот так и помчитесь в хороводе дальше!
...По Пушечному переулку за версту неслось “Бессаме мучо” в исполнении Хорхе Фернандеса. Однокурсник Артема, американский врач-терапевт, приехал, чтобы спеть песни, которые пел когда-то для Симона Львовича. От его баса дрожали стекла.
– Подумать только, – сказал кто-то из гостей. – Мы празднуем день рождения человека, которого нет.
И это было правдой и неправдой одновременно.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"