Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №73/2000

Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена

Анастасия РОМАНОВА

Краткая энциклопедия субкультуры

Эпоха сменяет эпоху. Ожидания сменяются разочарованиями. Мировые войны кончены, имперский Союз развалился, Высоцкий и Бродский умерли.
Сегодня нам говорят: вы ничего не можете, потому что время истекло, потому что вы – очевидцы и участники гибели и распада. Ничего нового быть не может, потому что не может быть.
Музыка, литература, живопись, кинематограф переживают упадок. Потому что второй Пикассо, Модильяни или Зверев – это уже слабый плагиат, потому что третий Вивальди и пятый Курехин – дурная стилизация, потому что тень черного человека скользит между нами и небом, которое тысячи раз было голубым, предрассветным и расколотым. Наивная история любви нам будет казаться лицемерной, а голливудская Джульетта – пластмассовой Барби.
Человек – это жестяная банка, на которой время выжигает информационный код, который рано или поздно исчерпывает свой потенциал, – так начинается бег по кругу. Так начинается постмодернизм – метафора увядания и смерти, универсальная контрверсия богоявленного вечного мира. Впрочем, и Библия пророчит нам Конец, поскольку в Книге Бытия сказано о Начале.
Итак, когда, по мнению нынешних философов и эссеистов, акмэ человеческой мысли осталось позади (да, так они оправдывают отсутствие воображения), историки не предвещают революций и переворотов, начинаются чернуха и усталая ирония в стиле эссе Курицына, стишков Пригова, кривляний куртуазных маньеристов или мрачной национал-большевистской патетики философа Дугина. Остается беспомощный бег от одиночества.
Интересно, что объявлять смерть, неодушевленность, пустоту куда проще, чем подыскивать образы цветения жизни. Но и аппликации смерти больше не производят впечатления – вы закроете с раздражением книгу, где автор безжалостно убивает своих героев и описывает разложение трупов. Эффектная кровавая сцена всегда будет граничить с бездарностью.
Потому что инстинктивно, молекулами крови вы чувствуете подвох, змеиное завистливое жало певцов гибели.
Итак, постмодерн – это прием, каракули, заключенные в кольцо: нам навязывают мифы, которые не стоят мифотворчества. Нам врут про героизм подлецов, нам подсовывают мертвый культ, синтетический тотем бессилия. Так мы обманываемся и покорно соглашаемся, что все кончено.
И именно сейчас следует начать бескомпромиссную борьбу за жизнь, за пространственно-временную точку счастья и облегчения, воли и фантазии – один на один, око за око.
Случайное столкновение чувств в макрокосмосе пустоты – это все, что у нас есть, поиск контекста – это все, что необходимо, потому что только детали и подробности собирают единую и полноценную картину торжествующего бытия.
Заявленная с легкой руки бездарного философа «смерть человека» после «смерти Бога» – точка отсчета противостояния, поскольку очень важным представляется отвести иссякшие русла от городов живых – пусть мертвые хоронят мертвых.
Как Господь из песка и глины лепил первого человека, так и мы будем искать тот материал, «сор», как бы сказала Ахматова, из которого будут вздыматься новая жизнь, новая культура, новое видение.
И «Окно раскрывается как апельсин – спелый плод на дереве света», – с нежностью написал Г.Аполлинер.

От каталога до карнавала

Андрей ПОЛОНСКИЙ

В последнее вpемя очень модно говорить о культуре. В разных учебных заведениях появляются курсы культуpологии, культуpософии, истории и даже теории(?) культуры, тем не менее мало кто может определить, чем культура отличается от жизни, повадок и инстинктов человека, где она начинается и заканчивается, где откpывается область “некультуpы”, контpкультуpы, субкультуpы. В конце концов, кого-то может тошнить от ностальгического пpичитания скpипок или хоpового пения, он знает, что это культура, и заявляет, что его гитарный запил с этим делом в контpах. Кто-то может пугаться динамиков на концертах Deep People, очень беречь культуру, ненавидеть рваные джинсы или цветные синтетические лохмотья и утверждать, что современная музыка – анти.
Еще в XIX – самом начале ХХ столетия некоторые мыслители, чьи имена нынче вошли в хрестоматии (Данилевский, Леонтьев, Шпенглер), предупреждали об усреднении мира, стирании основных линий различия. “Беда! – восклицал Леонтьев, – в былые годы все османские подданные на юге Балкан ходили в национальных кафтанах, а нынче ходят в стандартных европейских пиджаках”. В ХХ веке и того хуже: мир сжался, скорости возросли, и теоретически стало возможно жить в Москве, а на уик-энд отправляться в Калькутту. К тому же эпоха массовых коммуникаций позволяет везде слушать одну и ту же музыку и получать “культурку” на английском наречии через компьютерную сеть Интернет.
Однако мало кто из тех, кто страшится глобализации или, напротив, с восторгом ожидает ее, сумел заметить, отдать себе отчет, что усреднения, унификации, идеальной управляемости все равно не будет. На наших глазах рождаются совершенно новые линии различий, новые пути самоидентификации, новые субкультуры. Стилистика музыки, пристрастие к компьютерным играм, детективам или мелодрамам, сексуальная ориентация, творческие, интеллектуальные или профессиональные интересы – вот что организует современные субкультурные сообщества, и, видимо, не так далек тот день, когда завсегдатаи разных конференций на информационном хайвэе, о котором мечтает нынешний Наполеон, господин Билл Гейтс, станут отличаться друг от друга больше (по одежде, образу жизни и даже внешности), чем итальянцы от эфиопов. Но какую систему ценностей или субкультуру выбрать, каждый будет решать сам для себя. Юноша кинет фишки, выпадет три шестерки, и он важно проговорит: “Я металлист, я с самого детства люблю тяжелый металл”. К этому можно относиться по-разному, но в определенном поле взаимоотношений личности и среды мир долгое время был реальностью, долгое время – проблемой, теперь он становится каталогом. И в пространстве каталога, где существуют полноценные субкультуры, возможны взаимоотношения мы – враги, конфликты и даже войны. Но это будет уже не религиозный пафос, как в эпоху крестовых походов, не рациональный расчет интересов, как в пору борьбы государств за суверенитет и колонии, но многоплановая и глубокая игра. «Человек разумный» становится «человеком играющим», он сам создает себе поле и правило, он ищет партнеров. Всерьез переделать реальность – занятие хлопотное и чересчур опасное, а создать или найти себе при помощи ramblerґa, apportґa и аналогичных сетевых искалок подходящую модель мироздания можно весело и приятно. И когда поклонники модных журналов, торговцы, банковские служащие или университетские преподаватели (при чем здесь социальная роль?), облачившись после работы в домашние халаты, берутся крутить на видеомагнитофоне «Идиотов» Фон Триера или «Капли дождя на раскаленных камнях» Озона, то поведение героев, реплики и логика сюжета выглядят для них еще более странно, нежели сто лет назад смотрелась для православных русских абиссинская церковная служба под ликующий лай барабанов.

Екатерина САМСОНОВА

Тамтам и табу

История о том, как африканские демоны боролись с КГБ

В тоталитарном государстве способы отстаивать личную свободу столь же разнообразны, сколь невероятны или даже абсурдны. Особенно если это середина двадцатого века, тем более если это Советский Союз.
Это был побег, равный самоубийству, – в сторону, прочь, против. К контрабандистам, в тайгу, через границу, в религию, к антисоветчикам, к врагам родины, к безумцам. Аресты, предательство, отчаяние, перепуганные соседи – все это было именно так. Люди задыхались и искали счастья и забвения. Переписанные Гумилев, Ахматова, Мандельштам передавались из рук в руки, в шумных коммуналках шептались и прятали иконы на чердаках, вечерами в университетских аудиториях собирались «заговорщики», на квартирах тайком крутили магнитофонные записи. Так люди искали способы выхода, где история цепляется за историю, судьба за судьбу.
Москва, 53-й год. Еще не было рок-н-ролла, контркультуры, не было Парижа 68-го. Но они уже были – отчаянные беглецы в музыку, движение танца, раскрепощение тела.
Маленькая группка людей – две юные пары из одного столичного коллектива бальных танцев при Московском университете. Его звали Олег Виленский. Его покойный отец, дворянин по происхождению, занимавший в военное время высокий партийный пост, сумел сохранить сыну огромную квартиру на Чистых прудах. Там Олег и его возлюбленная Ирина устраивали так называемые вечера танцев – для своих. Пили дешевый портвейн, мечтали о переменах, маялись от безысходности... И чтобы забыться, уйти, танцевали и танцевали – обнаженные юные тела кружили по паркету в поисках свободы, в поисках смысла. Им хотелось большего, невозможного, нечеловеческого.
Древние сказания и легенды, особенно индийские и африканские, увлекали их в миры древних богов, таинственных и мрачных культов. Вечерами как завороженный Олег засиживался в библиотеке своего исторического факультета. Древние религиозные обряды плавно перетекали в колдовские ритуалы. Чарующие описания незнакомых танцев захватывали воображение юных танцоров полностью. Они читали скудные описания и понимали, что этого недостаточно, чтобы танцевать. И день за днем собирались вчетвером, одурманенные сенсимельей, придумывали новые движения и собирали их в длинные композиции. Наудачу им попала пластинка с «центрально-африканскими народными мелодиями». Под стуки тамтамов, вой дудок они придумывали свои ритуалы, они учились колдовать. И вот здесь начинается история. Прежде они ни с кем особенно не делились своим увлечением, и никто не знал о нем, пока однажды на какой-то особенно пьяной и многолюдной вечеринке они не предложили своим друзьям «пошаманить»... С тех пор стали приходить люди и собираться для того, чтобы танцевать. Странные там происходили вещи. Темная мистика Африки притягивала как магнит обнаженные силуэты, изгибающиеся в полумраке залы, блуждающие барабанные ритмы пугали и обволакивали новичков. По университету поползли слухи. Олега стали обходить стороной, шептались, но ничего конкретного никто из разговоров понять не мог.
Всего «мистиков» было не так много, но квартиру часто посещали люди из полуподполья – поэты, музыканты, художники. Пока кто-то не настучал, как это водилось. Кого-то выгнали из института, с Олегом проводили беседы органы внутренних дел.
Но, несмотря на «последнее предупреждение», «танцоры», точно одержимые демонами африканских ветров, продолжали танцевать – в другом месте, с проверенными людьми. Это была уже другая квартира, Олег с друзьями стали осторожными и избирательными.
Но все-таки однажды в комнатах воцарилась тишина. Поговаривали о том, что ранним утром люди в штатском очень вежливо спрашивали у соседей имена и описания ребят. Какой-то очевидец рассказывал об аресте всех, кого застали бьющимися в конвульсиях танца в этой странной враждебной квартире.
Дальнейшая судьба участников сборищ смутна. Единственное, что доподлинно известно, – это то, что спустя несколько лет после освобождения Олег Виленский организовал студию бального танца. У него было много учеников, многие из них до сих пор дают уроки.
Традиция продолжает жить. Традиция танца, дарующего свободу странного свойства. Так что если ваш сын или дочь возвращаются с занятий молчаливые и с каким-то странным блеском в глазах – не приставайте с расспросами, вдруг они только что общались с древним божеством, уводящим их прочь от навязчивых идей «свободного общества». А может быть, они просто танцевали, но тогда они ничего не смыслят в танце...


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru