Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №70/2000

Вторая тетрадь. Школьное дело

Педагогическая экспедиция продолжается

Ярославль, школа №43, Тамара Сергеевна Жарова, Кострома, ВСШ №1, Алевтина Васильевна Золотова, Нижний Новгород, школа №186, Михаил Васильевич Буров, д. Чернышиха, Нижегородская обл., средняя школа, Станислав Георгиевич Медведев, с. Большое Болдино, Нижегородская обл., средняя школа, Таисия Сергеевна Вострышева, с. Мурзицы, Нижегородская обл., средняя школа, Николай Алексеевич Старков, с. Яндоба, Чувашия, средняя школа, Альберт Петрович Кондратьев, Казань, школа №165, Иван Никитич Староверов, Набережные Челны, школа №10, Ирина Аркадьевна Бодрова, Уфа, школа №1, Лидия Григорьевна Горячкина, ЧелЯбинск, школа №41, Александр Игоревич Кузнецов, ЧелЯбинск, общеобразовательная школа-интернат с первоначальной летной подготовкой, пос. Тюбук, Челябинская обл., Валентина Михайловна Измоденова, Екатеринбург, школа Александра Михайловича Лобка, Тюмень, школа №22, Ольга Владимировна Борисова, Омск, лицей №64, Нина Алексеевна Ковалюк, Новосибирск, школа №137, Тамара Алексеевна Иванова, Новосибирск, школа №92, Гульсина Гусмановна Каешкина, Кемерово, школа №5, Анна Викторовна Шубинец, КрасноЯрск, школа №15, Мария Васильевна Толстикова, КрасноЯрск, школа №106, Вячеслав Владимирович Башев, с. Рыбное, Красноярский край, Людмила Николаевна Клюева, Тайшет, Иркутская обл., средняя школа, Евгений Сергеевич Селезнев, Иркутск, школа №47, Валерий Матвеевич Степанов, Улан-Удэ, школа №29, Жаргал Будажаповна Сультинова, пос. Шалты, Бурятия, средняя школа, Мария Филипповна Шадрина, Петровск-Забайкальский, Читинская обл., средняя школа, Людмила Павловна Онохова, Петровск-Забайкальский, Читинская обл., Педагогическое училище, Павел Степанович Тонков, Чита, школа №12, Галина Петровна Довгаль...

Артем Соловейчик

Чита – край света

Уже целый год задаю всем один и тот же вопрос: где край света?
Ответы разные: Новая Земля, Япония, Калифорния, остров Святой Елены, Патагония… А некоторые говорили, что вообще-то Земля круглая, поэтому, мол, нет никакого края у света. Но это только очень взрослые люди, которые забыли, когда в последний раз читали Экзюпери.
А я-то знал, что есть край у света. Знал, но не верил. Не верил вопреки очевидному факту, отмеченному на всех картах автомобильных дорог России: и в атласе 60-х годов (серый твердый переплет, пожелтевшая бумага и вместо России – СССР), и на современных картах, умело свернутых гармошкой, и даже в привозной карте, подробной настолько, что на ней не хватает разве что тени от шпионских спутников. Так вот – край света находится за Читой, если смотреть с Запада. Там, судя по картам, обрывается автомобильная трасса Москва – Владивосток. Исчезает в никуда, словно иссыхающий в пустыне ручеек. Остаются только черная ниточка Транссибирской железной дороги да голубая ветвь могучего (по рассказам) Амура. А автомобильная дорога вновь появляется только где-то перед Хабаровском, но это уже другая история.
– Автомобильной дороги Москва – Владивосток нет! – первое, что я услышал, когда решился с братом Матвеем проехать по стране на машине, передвигаясь от школы к школе.

Говорят, в нашей стране больше 65 тысяч школ. Когда речь заходит о количестве школ в стране, я всегда прибавляю это «говорят», потому что за восемь лет существования нашей редакции удалось найти адреса лишь 30 тысяч школ. То ли остальные не вполне школы (то есть они как бы есть, но адреса у них нет, например). То ли еще какая-то загадочная причина препятствует разглашению тайны истинного количества школ в стране. Но мы в редакции ориентируемся на 40 тысяч действующих, реальных школ, в двери которых можно постучаться, и пока ничто, кроме цифры в министерских отчетах, не говорит, что школ на самом деле больше.
Но так или иначе, и 40 тысяч школ – цифра не маленькая. Если в стране все более или менее в порядке, то везде, где есть люди – в деревнях, селах, райцентрах, городах, – должны быть и школы.

Идея совершить путешествие через всю страну до Дальнего Востока, передвигаясь неспешно от школы к школе, возникла как будто из воздуха. Но, раз возникнув, она уже не давала покоя. Попытка не пытка, решили мы с братом и отправились в путь.
При этом руководствовались двумя правилами и одним общим соображением.
Правило 1.
Школы не выбирать. Какая встретится у дороги, в ту и заходить. Ведь девяносто процентов детей в стране школы не выбирают. Выбор есть лишь в больших городах, да и то далеко не для всех. За время путешествия мы с Матвеем научились сворачивать к школам с дороги, завидев типичное школьное здание на холме или указатель «осторожно, дети» в городе. Мы так и ехали с присказкой «здесь где-то должна быть школа», нещадно гоняя дворники по забрызганному ветровому стеклу и приглядываясь к каждой улице, к каждому переулку.
Правило 2.
Никого в школе о приезде не предупреждать, чтобы наравне с учителями и школьниками оказаться участниками естественного течения школьных событий. Нет, не для того, чтобы застать врасплох. Боже упаси. А чтобы получилось спонтанное общение, в котором нет столичных людей и не столичных, нет предварительных звонков начальства и, главное, нет измененного расписания жизни. Нам очень хотелось входить и выходить из школы легко, никого собой не обременяя. А передвижение на машине создает для этого идеальную возможность.
Общее соображение. Вполне могло случиться такое, что в школе не знают ни газету «Первое сентября», ни имени нашего отца Симона Соловейчика, да и вообще встреча могла оказаться невозможной без предварительной договоренности. Такого за время путешествия не случилось ни разу, но мы были готовы и к этому.
Каждый раз, входя в школу, мы не знали, что нас ждет. Но ведь и мы хотели, чтобы нас никто не ждал! Я так и говорил Матвею: если директор сейчас занята (или занят), значит, в школе все в порядке. Чаще всего так и было. Директора школ оказывались на уроках, на совещаниях в управлении образования, на улице с ребятами, убирающими поваленное ночным ураганом дерево, на встрече с милицией по поводу побитых за ночь стекол, на переподготовке в институтах повышения квалификации, на далеких конференциях или просто у себя в кабинетах за решением неотложных проблем.
И минуты ожидания в коридорах стали важной частью нашего путешествия. Если бы мы снимали фильм, то монтаж позволил бы соединить коридоры многих школ в один. И в этом всероссийском школьном коридоре мы узнали бы все-все-все о нашей школе. Голоса учителей из-за закрытых, полуоткрытых, а то и вообще открытых дверей класса; то бурная, то проникновенная реакция детей; потупленный или хитровато-веселый взгляд выдворенного с урока ученика; шум оставшегося без учителя класса; объявления на стенах школы… Так наши с Матвеем путешествия по школьным коридорам становились удивительной прелюдией к разговору о жизни учителей.
И разговор этот начинался чаще всего неспешно по одному и тому же почти дословно совпадающему от школы к школе сценарию: недоверие к заезжим коммивояжерам сменялось удивлением, что нежданно-негаданно на пороге школы появились дети Симона Соловейчика: «Неужели вы и есть сыновья Соловейчика? Того самого? Да не может быть! А к нам-то как? Откуда вы узнали, что наша школа самая лучшая?»
Ни разу за целый год пути нам не пришлось объяснять, ни что такое «Первое сентября», ни кто такой Симон Соловейчик. Казалось бы, что тут удивительного? Но я бы не удивился, если бы было наоборот. Ведь у каждого своя жизнь, и никогда не известно, на чью долю и когда выпадет признание.
Наступала очередь нашего рассказа-объяснения о педагогическом путешествии по школам России, из которого следовало, что в эту самую лучшую школу привела нас дорога на восток. И чем дальше в глубь страны завозил нас наш маленький вишневого цвета броневичок (так ласково прозвали мы свою машину), и чем больше школ оказывалось у нас позади, тем крепче становилось наше с Матвеем убеждение, что несмотря ни на что или, точнее, вопреки многим обстоятельствам наши школы в большинстве своем в хорошем состоянии, наши учителя верят в себя и в детей, и очень многие школы считают себя лучшими.
И это при том, что мы специально (кроме нескольких случаев, когда нельзя было проехать мимо известных на всю страну школ) искали школы обыкновенные. Обыкновенные не в смысле плохие, а не создающие, говоря журналистским языком, информационного повода. Ведь газета на то и газета, что пишет либо об очень хороших школах, либо о проблемных. Но сколько тех и других от общей массы школ? Десять процентов, пять или и того меньше? И мне всегда казалось, что от нашего внимания ускользают тысячи школ, которые не участвуют в конкурсах, не создают новых методик, не готовят своих детей к полетам в космос с первого класса, но свое дело делают. И то, что подавляющее большинство встреченных нами школ, как я уже говорил, считают себя хорошими, – факт чрезвычайной важности. По формуле «Первого сентября» «Вы блестящий учитель, у вас прекрасные ученики» вера в себя и в детей – важнейшее условие любого педагогического процесса.
И с какой радостью, оставив все свои временные планы, бросались мы с Матвеем познавать эту каждый раз особенную лучшесть, из которой и ткется ткань понимания школы.

Рассказ директора школы

У нас школа хорошая. Сами все время учимся, ищем новое. Но запоминается не это. Вот был у нас мальчик Алексей. Трудно было у него в доме. Без отца. Денег совсем нет. В общем, перестал ходить в школу. Я его в городе встретила и говорю: приходи. А он и отвечает: все, больше не могу. Буду теперь работать. Или уеду куда. Смотрю на него – он красивый, какой-то вне школы повзрослевший – и твержу свое: приходи, приходи ко мне, уроки вместе поделаем. Три месяца ничего не решат, а у тебя будет аттестат. С аттестатом-то вся жизнь другая.
В общем, пришел. Мы сначала много занимались вместе. Потом он и говорит: теперь я сам. Время пролетело незаметно. Смотрю, на экзаменах все сдает. Лицо открытое, смеется. Я подошла и говорю: с меня шоколадка. А он так тепло ответил: нет, Тамара Сергеевна, шоколадка-то с меня. Так мы и подарили друг другу по шоколадке.
А недавно, года три, наверное, с тех пор прошло, вдруг приходит ко мне мама Алексея и говорит: вот хочу 50 рублей на школу дать. Я с радостью взяла, потому что знаю: эти пятьдесят рублей бесценные. На них много школ можно построить.

Итак, ровно год назад 1 октября в день рождения отца мы, два брата, два сына Симона Соловейчика, отправились в путь по школам от Москвы до Владивостока, несмотря на то что все, включая карты, утверждало: автомобильной дороги на Дальний Восток – нет.
Иногда так бывает: дополнительную силу придает масштаб задуманного. Год назад, когда все еще только начиналось, когда неясно было, что нас ждет в пути, когда все предупреждали нас о тысячах опасностей, когда сама машина, покрякивающая и постанывающая, вызывала подозрения, нам нужна была серьезная цель для большей решимости. Нам нужен был Владивосток. Это отсутствие дороги чуть не погубило мечту. Но, во-первых, подумалось, что до Читы, до края света, еще надо доехать, а во-вторых, дело же не в Чите и не во Владивостоке, а в школах. Где закончатся школы, там и закончится наше путешествие. Мы поехали, руководствуясь принципом: где есть школы – там есть все необходимое для жизни, а где школ нет – туда нам и не надо.
Так и двигались мы с Матвеем ровно год. То есть, если говорить по правде, двигались не мы, а машина – наш броневичок. Потому что, проехав неделю-полторы, мы с братом возвращались в Москву к делам, а он, броневичок, дожидался нас иногда месяц, а иногда и три на стоянке возле вокзала или в аэропорту. Москва, Нижний Новгород, Челябинск, Красноярск, Улан-Удэ, теперь Чита – вот стартовые точки каждого следующего этапа нашего пути.
За год в пять этапов (чистых пять недель в дороге) пройдено 8 786 километров и 29 школ. То есть в среднем по 300 километров на каждую школу.
И вот Чита. Дальше дороги нет.
Тогда что же дальше?

Дивеево

4 декабря, в субботу, в день большого православного праздника Введение Девы Марии во храм мы оказались в Дивеево и не могли проехать мимо, не поклонившись мощам Серафима Саровского, великого праведника на Руси. Он умел учить собственным подвигом и всепрощением одновременно. Это редчайший дар, на который нам не хватает сил.
К сожалению, мы опоздали к утренней службе и попали в Дивеевский монастырь, когда храм уже прибирали и никого к мощам не допускали. Проходящая мимо матушка сразу определила смысл нашей растерянности и без лишних слов договорилась, чтобы нас с Матвеем в храм все же пустили.
В совершенно пустом храме мы подошли к раке с мощами, расценивая такое к нам отношение как благословение на далекий путь по школам через всю страну. И я оказался наедине с вопросами, которые обычно не решаешься себе задать. Это был один из тех моментов, когда кажется, что школа или любые другие подобные ей формальные институты – явление внешнее для истинного строительства нашей судьбы. Словно есть какой-то стержень, к которому школа относится лишь по касательной. Можно выучиться, поступить в вуз, потом всю жизнь правильно и ответственно работать, иметь замечательную семью, вырастить детей, но так и не обнаружить, ради чего все это с тобой происходит. И дети очень точно подмечают эту нашу невнимательность к главному. Одним словом они умеют задеть нас так, что потом долгое время не можешь понять, почему так уязвило, казалось бы, случайно оброненное слово. Просто эти их слова попадают в спрятавшийся глубоко в груди сгусток проблем, к которому не смогла когда-то подобраться в том числе и школа.
И у раки Серафима Саровского я вспомнил историю отца Дмитрия. Он вырос в семье, в которой произошло немыслимое: родители развелись, и двух старших детей, в том числе и Митю, по суду оставили с отцом, а мама, знавшая многих диссидентов, вынуждена была эмигрировать вместе с двумя другими детьми во Францию.
Во времена истории, о которой я хочу рассказать, отец Дмитрий отслужил в армии, был семинаристом в Троице-Сергиевой Лавре и не видел маму одиннадцать лет.
А в это время должен был состояться советско-американский переход через Атлантику из тогда еще Ленинграда в Нью-Йорк на парусной шхуне «Те-Вега». В предперестроечные годы подобного рода совместные мирные акции были в моде.
В самый последний момент оказалось, что кок из советской половины экипажа пойти в море не сможет. Не знаю, как случилось, но у меня мгновенно созрел план устроить семинариста Дмитрия на шхуну в качестве кока, сообщить его маме, что будем в Нью-Йорке тогда-то, она прилетит из Парижа и увидится со своим выросшим сыном. Никаким другим способом выехать за границу в те годы и помыслить было нельзя, а о том, что грядет тотальная перестройка с ее невиданными свободами, мы, конечно, не знали.
И все складывалось замечательно, кроме того, что семинарист Дмитрий не только не был коком, но, как оказалось, не имея опыта плавания, страдал морской болезнью. За шесть недель в море под парусом он все превозмог – и пережил морскую болезнь, и научился замечательно готовить. Но мучения были невероятные. А дозвониться маме в Париж не удалось. Лишь оставили туманное сообщение на незнакомом тогда автоответчике о возможном прибытии ее сына Дмитрия в Нью-Йорк в один из дней сентября. Мы даже не знали, куда в Нью-Йорк, так как боялись выспрашивать что-либо, чтобы не выдать себя.
За день до прибытия в гавань Нью-Йорка вся команда собралась на верхней палубе в прощальном кругу. Каждый говорил свое слово. Когда очередь дошла до Дмитрия, он сказал очень важные для всех нас тогда слова: «Я пошел в море, чтобы встретиться со своей мамой, а встретил вас. Теперь я понял, что каждая встреча может быть не менее важной, чем встреча с мамой».
А на следующий день мы увидели, что на причале порта на Саус-стрит стоит молодая стройная мама Дмитрия, готовая ждать своего сына хоть всю жизнь.
С тех пор прошло много лет. Мы все повзрослели. Во многом изменились. Но такие истории остаются навсегда. Именно на них проверяется наша способность видеть судьбы людей.
Школа должна, школа обязана уметь переживать судьбы своих детей. Именно это, а не формальные показатели успешности, построенные на графиках успеваемости и поступления в вузы, – делает школу Школой.
Мы с Матвеем обнаружили, что в умении быть сердцем с детьми мы все за последние годы продвинулись намного вперед. Трудности делают нас человечнее. И если они приведут нас к новым берегам, то, как бы тяжело ни было, цель того стоит.

...Матушка неожиданно строгим голосом потребовала, чтобы мы с Матвеем остались на вечернюю литургию. Мы не посмели ослушаться и остались ночевать в Дивеево, хотя думали, что очень торопимся. А к вечеру началась такая невиданная пурга, что я до сих пор удивляюсь, как уберег нас Бог от путешествия в ту ночь.
Наутро над белоснежными просторами засияло солнце, и только ночные аварии с перевернутыми грузовиками напоминали нам, что теперь мы под покровом.

Болдино

В усадьбе в Большом Болдино никого, кроме нас с Матвеем, не было. Декабрь – не туристический сезон.
Мы медленно шли через немногочисленные комнаты. Замечательная экскурсовод рассказывала про жизнь Пушкина в болдинском карантинном заточении.
– Вот стол, за которым работал Александр Сергеевич, когда вставал с постели после часа дня. С утра он писал прямо в постели.
Мы, как бывшие ученики, не поверили, что это именно тот стол. Так оно и оказалось. Но оставшиеся многочисленные зарисовки Пушкина этой единственно обжитой комнаты усадьбы, в которой он и спал, и работал, сохранили для нас вид комнаты со всех сторон. Мы с Матвеем ребячливо покрутились туда-сюда, обошли углы комнаты, представили себя задумавшимися Пушкиными и обнаружили, что в целом все и сейчас так, как было при нем.
Тогда мы достали «Пушкинские проповеди» отца и положили с разрешения работников музея на рабочий стол рядом с факсимиле пушкинских рукописей и заточенным гусиным пером. Ну словно раздвинули пелену времени и протянули руку с книгой прямо туда – к Пушкину. Тоже ребячество. Но Пушкин бы понял.

С каждым днем путешествия все острее было чувство, что мы движемся не только на восток, но и в глубь какого-то очень важного понимания собственного отца. Совсем не думал, что чуть ли не главной темой разговоров с учителями будет отец. Кто-то его знал, кто-то с ним встречался на лекциях, кто-то писал ему письма, и очень многие жили его работами. Нам показывали подшивки статей отца из «Учительской», пересказывали отрывки из книг, запавшие в сердце навсегда, серьезно выспрашивали у нас с Матвеем, что значит быть сыновьями великого педагога.
Пространство, помноженное на память, или память, разлитая в пространстве, оказывается сильной штукой. Знание, что то, что ты делаешь, может оказаться важным для разных людей в разных местах в разные времена, воспитывает настоящую веру в необходимость делать свое дело с полной отдачей.
Эта наша с Матвеем поездка – один из лучших подарков, которые сделал нам наш отец.
Текос

В середине путешествия, когда мы уже пересекли Урал, въехали в Азию, побывали в школах Челябинска, Екатеринбурга и Тюмени, я пережил кризис. Мне показалось, что я не могу справиться с нахлынувшей на меня информацией. Страна, с одной стороны, казалось, становилась все меньше: я знал теперь, как она устроена, где и как живут люди, я стал хорошо разбираться в географии, в названиях рек, которые как верстовые столбы отмечают движение на восток. А с другой стороны, в каждом месте появились острова, архипелаги или даже целые материки собственной жизни людей. Глаза, улыбки, имена, судьбы стали заполнять мою карту мира. Москва вдруг стала маленьким пятном в огромной вселенной. И я стал остро чувствовать, когда вольно или невольно мы рассуждаем о школе слишком по-московски, так, словно школу можно вынуть из Казани, из Набережных Челнов, из села Яндоба или поселка Тюбук, покрутить в руках и сказать, как делать надо, а как не надо. А там другие улицы, там другие семьи, там дети по-другому ходят в школу. Мне трудно представить, как можно жить в тех местах, потому что моя родина – Москва. И так же, наверное, трудно представить детям, бегущим с ранцами в маленькую чувашскую уютно-деревянную школу, что можно вырасти и жить где-то в другом месте, где нет этого леса, где небо не такое раздольно-широкое, где в доме вместо печи центральное отопление.
Я очень ясно вдруг увидел, что школы не просто не похожи друг на друга, а очень не похожи. Сколько школ – столько историй. Это какая-то слепая выдумка, будто школы можно сделать одинаковыми, и все они могут быть на одно лицо. Кто так говорит, судит о школах по форме стен, а не по выражению глаз детей.
Как же говорить и писать о школах, если они все столь разные?
Мне показалось, что если немедленно что-то не предпринять, я превращусь в театрала, который ходит на все спектакли сезона для галочки, в этакого собирателя книг по корешкам и по размерам – большого формата книги на правую полку, а те, что поменьше, – на левую.
С такими мыслями я и попал в марте в Текос, в школу Щетинина, о которой много слышал, но все никак не мог собраться посмотреть.
Но вот пришло время. Наверное, нужно было увидеть школу, которая другая абсолютно во всем, чтобы снова, на новом витке научиться видеть своеобразие каждой школы. Не для приклеивания ярлыков, не для раскладывания школ по полочкам, а для того, чтобы каждая новая встреча со школой становилась моментом взаимного обогащения. Я даже придумал себе такую игру: будто решил сделать свою собственную школу и теперь еду по России, чтобы найти ее составляющие. И вопрос только в том, возможна ли моя собственная школа, школа Артема Соловейчика?
Они и так уже есть, такие индивидуальные школы. Но пока в силу традиции, в силу заведенного порядка они “притворяются” общеобразовательными в буквальном смысле этого слова. Некоторые директора не воспринимают эту маскировку всерьез, и тогда у них остается больше сил на собственно школу. Некоторые искренне пытаются воплотить идею стандартной школы – и много усилий тратится на форму вместо содержания.
Я поехал в Текос в надежде понять, возможна ли такая школа, в которой на поддержание стандартного вида вообще не тратится никаких усилий. То, что я увидел в Текосе, меня поразило – и я написал об этом в одном из номеров нашей газеты. Оказывается, в современной школе используется лишь какая-то десятая часть ее потенциала. Огромная армия детей заключена в школу, вместо того чтобы ее создавать. Щетинин разрешил своим детям строить школу самим. И то, что у него получилось, вполне можно назвать мирным управляемым педагогическим ядерным реактором Щетинина.
А в Екатеринбурге мы с Матвеем вновь побывали в школе Александра Лобка. Эта школа также живет высвобожденной детской энергией. Высвобожденная школа. У Лобка детям разрешается учиться во всю мощь. И теперь становятся понятными слова Александра, который любит повторять, что «я не учитель, я средовик. Я создаю среду, в которой дети учатся сами. При этом резко возрастает интенсивность их роста. Если я и учитель, то учитель-многостаночник. Я не устаю в школе. И дети мои не устают».
И у Виктора Федоровича Шаталова, на уроках которого в Подмосковье мне посчастливилось присутствовать три года назад, та же история высвобождения детской энергии, которой он не боится. Он знает, как научить детей самоконтролю и, как следствие, самообразованию. У него дети учатся, подпрыгивая от удовольствия.
И вот к апрелю кризис прошел как не бывало, а наш броневичок снова легко покатился на восток через Новосибирск, Кемерово, Красноярск, Иркутск, мимо озера Байкал в степную страну Бурятию.

Иволгинский дацан

За этот год я превратился в странного человека, который объясняет всем, что в стране есть дороги, что люди улыбчивые, что муниципальная власть практически повсеместно, где мы были, принимает самое непосредственное участие в жизни школ. Если и был период спада (при разрушении любой системы, хорошей или плохой, по-видимому, спад неизбежен), то, на мой взгляд, он закончился. Это то, что я увидел своими глазами. Это общая картина.
И не потому, что экономика стала восстанавливаться. Дело не в этом. А потому, что за эти годы люди очень многому научились. И, главное, многое научились делать сами. Где-то это произошло быстрее, где-то медленнее. Но факт: страна на подъеме.
Есть, правда, устойчивая легенда, что все плохо. Поэтому, когда дела идут более или менее хорошо, мы этого стесняемся. Я не верил своим ушам, когда раз за разом слышал оправдания директоров школ, что, мол, так сложились обстоятельства, что дела тут у нас идут ничего. А вокруг – хоть караул кричи. А потом слышал точно такую же историю в другой школе триста километров спустя.
Спору нет, жизнь повсюду очень трудная. Но люди сейчас очень сильные. И администрация, и педагоги, и школьники – все как на подбор. Я говорю эти слова без тени смущения оказаться единственным, кто так думает сегодня. В конце концов, отвечу я сам себе, я только что оттуда и видел все своими глазами.
Я – оттуда, где река Уда впадает в реку Саленгу, оттуда, где бескрайние степные просторы обрамлены золотом осенних сопок, где под огромным небом Бурятии, отражающим близкий Байкал, открытым восточным блюдцем расположился знаменитый Иволгинский буддистский дацан.
Где Дивеевский монастырь? Где Иволгинский дацан? А между тем все это одна страна – Россия, которая, как оказалось, очень даже «объятная» по пространству, но совершенно необъятная по глубине.
У психологов есть такой тест, в котором надо бесконечно (сколько получится) отвечать на один вопрос: кто я?
Давно, когда мои дети были еще совсем маленькими, я думал, что ответил бы им, если бы они задали мне такой вопрос.
Одному сказал бы, что я еврей, потому что мой папа еврей. Другому сказал бы, что я армянин, потому что мама моя армянка. Третьему сказал бы, что я азербайджанец, потому что бабушка и все мамины родственники выросли в Баку, и в семье много смешанных браков. Четвертому сказал бы, что я русский, потому что вырос в Москве, говорю только по-русски. Пятому сказал бы, что я американец, потому что прожил там достаточно, выучил язык, многое понял из той жизни. Шестому бы сказал…
Обо всем этом я думал, стоя возле рая (!) в дацане и слушая удивительные речитативы-песнопения буддистских лам и послушников.
Я начинал путешествие, не понимая, как люди могут жить не в Москве. А через год у самого края света мне кажется, что я смог бы, не задумываясь, жить в каждом из увиденных мест.

Музей декабристов в Петровском Заводе

Николай I сослал декабристов на каторгу на край света под Читу, в место с удивительным названием Благодатка. Дальше ссылать было некуда. Сахалин, Камчатка, Чукотка, Аляска – все это было. Но там другая история. Там свобода. А нужно было заточить. Поэтому Чита – край света уже давно.
Но что-то изменилось наверху, и по высочайшему соизволению декабристам разрешено было собраться на 9 лет вместе в остроге Петровского Завода (теперь Петровск-Забайкальский), прежде чем распылить их вновь по сибирским ссылкам.
Девять лет прожили эти удивительные люди вместе, изучая языки, развивая науки, строя свою академию, открывая школу для местных детей, один из которых потом вырос до академика в Петербурге. Это была настоящая интеллектуальная коммуна, о которой я по невежеству своему ничего раньше не знал.
История снова и снова подтверждает факт, что свобода – это прежде всего внутреннее состояние. Но оглядываюсь на пройденный за год путь, прикасаюсь мысленно к каждой из 29 школ и понимаю, как важно иногда двигаться в пространстве до достижения этого самого состояния внутренней свободы.
На той же самой шхуне, где коком был отец Дмитрий, боцманом служила американка Луиз Кессел. И тогда в прощальный вечер она сказала: какое удивительное чувство – осознавать, что, двигаясь шесть недель по небольшому пятачку палубы, совершая самые обычные дела – сон, еда, вахта, – мы пересекли пространство в пять тысяч миль. Когда все в нас движется, обычные дела перестают быть обычными.
Это большое искусство – внутренняя свобода. Но достигается она очень просто: верой и трудом.
Нет более точных слов для описания того, что мы обнаружили с Матвеем в школах по дороге Москва – Владивосток. Там, может быть, нет новых парт, там, может быть, нет компьютерных классов, там, может быть, не хватает самых элементарных учебников, но все искупается верой и трудом встреченных нами педагогов.

Дорога есть!

В одной из школ Нижегородской области нам с Матвеем полушутя-полусерьезно сказали, что эта школа – самая крайняя в России. Ведь через три километра начинается Чувашия.
В Екатеринбурге, узнав, что мы поедем на машине дальше на восток, нас стали отговаривать: еще до Омска кое-как доедете, а потом дороги, по сути, нет.
Даже в маленьком поселке между Улан-Удэ и Читой нас предупреждали, что на запад до Иркутска – пожалуйста, а на восток в Читу – сплошные проблемы.
Все в нашей стране движется на запад. Навстречу нам из Кореи и Японии гонят караваны машин с транзитными номерами. Только мы продолжаем наш путь на восток. До самого конца, до последней школы. До той школы, которая первой в России встречает каждый новый день.
Сейчас наш броневичок в Чите. Но любопытство подтолкнуло, и мы нарушили еще одно неписаное правило этого путешествия – двигаться только вперед. В самый последний момент, за час до отлета самолета на Москву, мы выехали за Читу, чтобы увидеть заветный указатель: прямо – Забайкальск, налево под мост – Хабаровск.
Значит, несмотря ни на какие карты, несмотря ни на какие уговоры, несмотря ни на что дорога вперед есть.
Быть может, это – самый главный вывод нашего путешествия.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru