«Что сказал мне тот мальчишка
в случайном разговоре?..»

Все мы, читатели книг Симона Соловейчика, – его собеседники

1
Приехал я из Киева в Москву, а Симон Львович в больнице. Плохо с сердцем. Навещая его, тащу с собой пишущую машинку, которую он забыл захватить, когда его забирала “скорая”. Пишущей машинке он обрадовался, а меня сразу стал угощать попавшимся под руку шоколадом. И тут же начал рассказывать, соединяя дела текущие и вечные, словно наш разговор и не прерывался.
“Скорую” вызывали ночью, водитель не хотел ехать в дальнюю больницу, пришлось ему заплатить.
“По дороге в больницу мы проезжали мимо кладбища, и тут водитель сказал фразу, за которую и заплатить не жалко, – Симон Львович сделал паузу и посмотрел мне прямо в глаза, – у каждого врача – свое кладбище”.
Он помолчал, впечатленный силой фразы, словно проверяя ее на вкус, на ощупь, и добавил: “Обязательно буду об этом писать!”
Конечно, он думал не о врачах только, а о любой профессии – учительской, писательской, да и о любом человеке вне профессии и возраста. У каждого врача – свое кладбище. У каждого – свои ошибки, свои рубцы на совести, о которых можно иногда забыть, но от которых нельзя избавиться.
Но есть в этой фразе и другой смысл. Чтобы стать хорошим врачом, нужно пережить и осмыслить свои ошибки, порой трагические. Наше личное кладбище и неизбежно, и необходимо, оно дается вместе с опытом. Оно всегда свое, потому что чужие ошибки трудно принять близко к сердцу.
Боишься кладбища – не ходи во врачи. А пошел – будь осторожен, но не труслив. Извлекай уроки из неудач, чтобы твое кладбище не пополнялось свежими могилами.
Все это пряталось в кратком восклицании: “Обязательно буду об этом писать!” Такой уж он был человек. В больнице предмет первой необходимости для него – пишущая машинка. До ее появления он записывал отрывочные мысли на салфетках, заимствованных из больничной столовой. Незадолго до смерти диктовал последние статьи на магнитофон.
Так кто же он в первую очередь – писатель или учитель, педагог? Соловейчик – писатель от Бога, самобытный, страстный, с прозрачностью стиля и живостью воображения, которые он всегда вносил и в свою газетную работу. Он писатель по сути своей на все сто процентов – по вниманию к слову, по строю мыслей, по зову сердца. И в то же время на все сто процентов учитель.
Не пятьдесят на пятьдесят, а сто на сто – щедро, от души. Учитель с малышами и со старшими, дома и в редакции, в книгах и в статьях, никогда не поучающий, но всегда открывающий путь, указывающий дорогу. Учительское и писательское начала переплелись и сплавились в его жизни и работе. Получился уникальный сплав высшей пробы.
Всем, кому повезло с ним общаться, он сочувствовал, всех жалел, угощал, прощал, баловал, но иногда и сердился, гневался, хотя быстро остывал. Рассказывал занятные истории, поражал меткой деталью, точной фразой. Думал, искал ответ вместе с собеседником. Обычно после нескольких минут общения для собеседника словно небо очищалось от туч – так все становилось ясно и понятно. Что это было – устная литература? Литературная педагогика?
Наверно, самое настойчивое стремление его жизни было – понять. Понять и объяснить – сначала себе самому, потом всем вокруг. С годами предмет его интереса менялся, и это отражалось в его книгах: мотивация учебы (“Учение с увлечением”), история педагогики (“Час ученичества”), внутренний мир и воспитание человека (“Педагогика для всех”), педагоги-новаторы (“Вечная радость”, “Воспитание по Иванову”), дух Пушкина (“Пушкинские проповеди”), суть социализма и уроки жизни (“Последняя книга”).
Книги вырастали из неутолимого интереса и долгих размышлений. В них Соловейчик был и писателем, и педагогом – сто на сто. И темы у них были сходные – ребенок, учитель, человек, да и сами книги как бы выстраивались в одну многотомную эпопею.
“Во всем мне хочется дойти до самой сути” – лучше это стремление не выразить. “Во всем” и “до самой сути” – именно так! И суть поддавалась, открывала себя, будто волшебная дверь в пещере Аладдина, откликаясь на заветные слова. Слова эти – дух, правда, добро, красота, любовь, совесть, сотрудничество – всем давно знакомы, но они зазвучали по-новому в его статьях и книгах, обнаружили свою природу и взаимосвязь.
Многогранность его интересов поражала. Казалось бы, зачем сегодня разбираться с социализмом и капитализмом, и так ясно, кто победил. Но совесть не позволила ему отвернуться, заставила прервать привычные занятия, нырнуть в литературу, погрузиться в “Капитал” Маркса. Помню наш разговор, который Симон Львович упомянул в “Последней книге”; не удержусь, приведу длинную цитату без ложной скромности:
“Однажды мы разговаривали с очень молодым человеком, к которому я всегда прислушиваюсь: у него простой и ясный ум, он почти всегда прав. Речь зашла о спекулянтах – в ту пору еще не было ларьков, не было частных предприятий, а спекулянты, разумеется, были. Вопрос: имеет ли право спекулянт на ту прибыль, которую он получает? Ведь он не работает в принятом смысле слова...
– Конечно, имеет, – не задумываясь, сказал мой собеседник. – Ведь он рискует деньгами, он на любой операции может разориться, не говоря уж о риске попасть в тюрьму. Другие проедают попавшие к ним деньги, а спекулянт вкладывает их в товары, в транспорт, у него есть талант спекуляции – вот он и получает. Конечно, можно спорить, почему он получает так много, но это уж другое дело.
Почему-то меня это поразило. Я никогда об этом не думал. А ведь действительно – риск чего-то стоит, он должен быть оплачен, как и труд”.
И на другой странице: “...что сказал мне тот мальчишка в случайном разговоре о спекулянтах? Да ерунду какую-то, нечто общеизвестное; но мысль запала в голову, перескочила на другое, более важное, все вопросы упростились и определились. Осталось ответить на них. Не по чувству, а по логике. По делу”.
Сколько таких разговоров было! В них оттачивались идеи, рожденные им в напряженных одиноких раздумьях. Говорили обо всем на свете, незаметно переходя с протестантской этики на шведские профтехучилища. С политических новостей – на музыку Бетховена.
В те годы Симон Львович приближался к своему очередному открытию: выяснилось, что без капиталиста – нравится он нам или нет – в современном мире не обойтись. Кому-то это и так кажется очевидным, но ведь нужны веские доказательства, слепая вера опасна, уж этому нас жизнь научила.
“Последняя книга” и написана не столько о сомнительных экономических формулах, сколько о жизни. О жизни автора и каждого из нас. В ней Соловейчик учит нас и тем, что приоткрывает занавес, традиционно скрывающий процесс создания книги, и делает это как бы мимоходом, непринужденно, ненавязчиво и оттого еще более привлекательно, словно мы попали на театральную репетицию или съемки фильма, где режиссер по ходу работы меняет мизансцены и советуется со зрителем.
Выходит, что он рассказывает не только о социализме и воспитании детей, не только делится воспоминаниями, но еще и учит нас книгу писать! Учитель, вечный учитель.

2
Будут ли читать книги Соловейчика через сто лет? Современны ли они сегодня, когда постепенно забывается и тень марксизма, и призрак коммунизма, без оглядки на которые трудно было и слово сказать в советской педагогике?
Но в том-то и дело, что Соловейчик всегда шел против течения официальной идеологии, отрицая мертвые догмы. Он и в темные годы писал о светлом, находил в жизни вечную радость и вечные истины. Чаще всего его отрицание зла было в утверждении добра, в защите добра – так он защищал идеи Сухомлинского, Шаталова.
Современны ли его книги? То, что вечно, современно всегда. Он размышляет о таких основных человеческих понятиях (на них, кстати, и строится педагогика), о которых всегда спорили и будут спорить люди в любой стране, в любой культуре.
Что остается от человека? Что останется? Что определит долголетие его имени? Книги, воспоминания, ученики. Газета, им созданная. Но главное – это идеи, их резонанс в будущих поколениях, их востребованность и правота.
Идеи педагогики сотрудничества принадлежат не вчерашнему дню, а завтрашнему. Как-то Симон Львович сказал в сердцах: “Если бы Шаталов сумел объяснить, что он делает на уроке, его имя знал бы сейчас весь мир!” Что ж, значит, не сумели объяснить. До сих пор объясняем. А может, просто время еще не пришло.
Объясняя мне, как надо писать статьи, Симон Львович однажды заметил: “Статья может быть интересна по двум причинам. Первая – это яркие, броские, неожиданные детали. Вторая – если автору удалось сказать что-то новое и важное. Сказать что-то по-настоящему новое очень трудно, это редко кому удается. Яркие детали найти легче”.
Он сам был удивительным мастером литературной детали, и все же главное в его книгах – это новизна, смелость и точность идей. Идеи гуманной педагогики были революционными в советское время, когда обвинения в “абстрактном гуманизме” стали привычным штампом, но они не теряют своей новизны и сегодня. Так уж получается, что люди время от времени о них забывают, а значит, и напоминать о них надо постоянно, словно делая прививку каждому следующему поколению.
И все же новизна гуманной педагогики относительная. Начиная с Руссо и Песталоцци, все великие педагоги говорили, что к ребенку надо относиться по-человечески. Выразить это можно по-новому, но идея будет все та же – вечная. Соловейчик, однако, не просто пересказал своими словами труды педагогов прошлого, нет, он подвел итоги развития педагогической мысли и изменил наше представление о педагогике, сделал его объемным, многомерным, живым.
В этом и состоит новизна его взглядов. Педагоги-теоретики порой напоминают группу слепых, ощупывающих слона. Один доказывает, что слон – это хобот, другой рассказывает о слоновой ноге, третий – о хвосте. Все они по-своему правы, но никто по-настоящему не понимает, что же такое слон. Так и в педагогических теориях: чего только тут не услышишь, и все похоже на правду.
Одни говорят: главное – это развитие ребенка. Другие: нет, главное – это детский коллектив. Свобода, знания, творчество, культура, самоопределение, требовательность... Многое называют главным в разноголосице ученого спора. Что ж, все это по-своему верно, и все же кусочек слона – это еще не слон. Изучать кусочки можно и нужно, если они не заслоняют целого.
Особое значение книг Соловейчика в том и состоит, что он разглядел педагогического “слона” целиком, во всех его сложностях и противоречиях, не соблазнившись легкими ответами, – и поэтому оказался ближе других к правде.
Он часто говорил, что педагогика – это наука об искусстве воспитания, и подчеркивал: стопроцентная наука о стопроцентном искусстве. Педагогике нужна и психология, и физиология, но основа ее – этика, жизнь человеческого духа, сердца и ума.
Нет, это не абстрактные понятия. И дети, и взрослые могут существовать лишь в этих невидимых координатах, и задача воспитателя не только выучить с детьми таблицу умножения, но и поднять их дух, облагородить сердце, развить ум. Изучая с классом таблицу умножения, хороший учитель все это и делает, даже если он редко задумывается о высоких понятиях. Больше того, именно это и позволяет ему добиться учебного успеха.
Тут мы моментально переходим к сугубо практическим задачам. Что нужно для успешного воспитания и обучения? Сотрудничество учителя и детей. Как наладить это сотрудничество, как сделать его результативным? Обаяние личности учителя может сработать, особенно в воспитании ребенка, но для надежного воспитания и обучения всех детей нужен эффективный метод.
Помню, как Симон Львович недоумевал: “Что они все заладили: личность или метод? Конечно, личность учителя важна. Как же без личности? Но и без метода нельзя. Меня как раз интересует опыт, который можно передать и распространить, который ведет к педагогическому успеху. Пусть кто-то другой изучает проблему личности в педагогике, а я хочу разобраться с методикой”.
Первый перечень эффективных подходов в обучении и воспитании он дал в статье “Инженерная педагогика” в конце 70-х. Вот имена педагогов-новаторов из этой статьи: Шаталов, Лысенкова, Ильин, Огороднов, Волков, Никитины, Неменский, Карманов, Иванов, Сухомлинский...
Мощный всплеск педагогического новаторства, случившийся в послесталинскую эпоху, нашел своего летописца, защитника и толкователя. Новаторы отыскивали подходы, позволяющие успешно учить и воспитывать всех детей. Соловейчик понял значение этих открытий и запустил их на орбиту общественного признания.
Название той давней статьи было, пожалуй, не самым удачным, и позже его заменила знаменитая “Педагогика сотрудничества”. И все же неожиданное определение “инженерная” многое объясняет. Это не педагогика для инженеров, конечно, а педагогика, в которой инженерная точность и технологичность соединяются с жаром души и стремлением к идеалу.
Никакого неразрешимого противоречия тут нет. Внутренняя жизнь человека при всей своей сложности, неопределенности и непредсказуемости следует своим строгим законам, таким же незыблемым, как и законы физики. Им же следует и педагогика сотрудничества.
Когда Софья Николаевна Лысенкова управляет классом шестилеток, которые чуть позже уже управляют сами собой, осваивая премудрости чтения, письма и счета с завидной легкостью, то это вовсе не само собой делается, наоборот, все тут выверено и вымерено не хуже, чем в инженерном проекте, – что делать, когда, сколько и как. Опытным путем определен оптимальный режим работы, скажет ученый. Детей вдохновляет собственный успех в общем деле, скажет учитель. Наука об искусстве – помните?

3
Однако его главная книга – “Педагогика для всех” написана не о педагогах-новаторах. Они в ней присутствуют скорее вспомогательно, как бы в сносках, потому что тема книги необъятна и первородна: внутренний мир человека, увиденный через воспитание ребенка.
“Педагогика для всех” заняла десять лет его жизни, самых зрелых и плодотворных. Дух, сердце и ум человека он изучал в зеркале родного языка и пушкинского слова. Ни в какой другой книге я не встречал такой стройной и убедительной картины человеческого мироздания, такой самодостаточной системы вопросов и ответов, где на каждый трудный вопрос находится точный и верный ответ.
Например, что такое дух, духовность? Эти слова у всех на устах не только в России, но и в Америке. Одна из самых популярных ведущих американского телевидения, Опра Винфри, говорит о них чуть не каждый день, а убедительно ответить на вопрос, что же это такое, затрудняется. Услышав ее робкие попытки, мне захотелось помочь: “А я знаю! Об этом говорится в “Педагогике для всех”, прочтите – не пожалеете!” Но перевода книги на английский нет, а пересказывать ее ох как нелегко.
Ответив на главные вопросы, Соловейчик был готов отвечать на все прочие. Перечитывая “Педагогику...”, всякий раз поражаюсь сочетанию в ней глубины и живости. Она написана доступно, убедительно и интересно. Но ее предмет и материал настолько сложны, настолько объемны, что выстроить законченную картину внутреннего мира человека для читателя совсем не просто.
Знаю это по себе. После первого прочтения у меня в памяти осталось лишь общее положительное облако, а все понятия и связи между ними перемешались. Где дух, а где душа? Куда поместить совесть, а куда эмоции? Меня все это занимало с давних пор, и все равно трудно было разобраться.
Эта книга по сути своей учебник. С интересными историями, примерами, аналогиями, и все же она излагает свой непостижимо запутанный предмет последовательно и стройно, как и положено учебнику. А учебник надо изучать. Его нельзя просто прочесть или перелистать – толку будет мало. Хватит ли читателю интереса, усердия и понимания, чтобы дойти до сути?
Хватит не каждому, это уж точно. Всякий раз после прочтения “Педагогики...” мне хотелось, чтобы в виде послесловия к ней была еще одна книга – все о том же, но написанная совсем уже коротко, просто и ясно, чтобы нельзя было не понять и не усвоить.
Симон Львович говорил, что на эту книгу – его основной труд! – было не так уж много читательских откликов. Наверно, потому их и было немного, что для отклика человеку надо все в книге понять или хотя бы уверовать, что он все понял. Это случается далеко не всегда. Уважительно отзовутся о ней почти все, а освоят и усвоят немногие.
Но что же делать: книга уникальная, польза для читателя – от каждой прочитанной страницы. Пусть усвоит тот, кто может усвоить, и пусть получит возможность прочесть каждый, кто захочет прочесть. Это уже великое благо. Великое благо, что наконец начинается переиздание книг Симона Львовича, и начинается оно с “Педагогики для всех”.
Кстати, он собирался написать другой ее вариант – в виде учебника педагогики для будущих учителей, с вопросами в конце глав, с домашними заданиями. Среди его многих неисполненных планов этот был особенно дорог.
Однажды Симон Львович указал мне на груды своих рукописей в его переделкинском доме – на столе, под столом, на кровати, в углу. “Сколько тут идей, замыслов! А сколько всего пропало, утеряно... Книги, статьи. Если бы у меня были хотя бы два толковых помощника, можно было бы еще многое сделать”.
Он и сделал многое. Родилась газета, появились помощники, но не хватило жизни. У Симона Львовича тоже было свое “кладбище”. О нем он рассказал отчасти в “Последней книге”...
И все же он был счастливым человеком. Крутятся в голове строчки, не помню чьи: “Когда я был влюблен,– // а я влюблен всегда // в картину, в женщину иль в запах,– // я счастлив был”.
Он был влюблен всегда. В детей, в людей, в жизнь, в правду о человеке. Даря мне “Педагогику для всех”, Симон Львович, подумав, написал на книге слова, которых я никак не ожидал: “Василию Кольченко, педагогу с самыми высокими мотивами, с благодарностью за общение от автора. Переделкино, 16 января 1988 г.”.
Общение, высокие мотивы – об этом он подробно говорит в книге, поэтому надпись приобретает особое значение. Такой надписью можно гордиться не меньше, чем дипломами и учеными степенями. В конце концов, дипломы и степени есть у многих, но к высоким мотивам они вовсе не обязывают.
Размышляя, я прихожу к выводу, что эта надпись относится не только ко мне, а и ко всем его читателям. У них у всех самые высокие мотивы, иначе они не стали бы читать его книги. Автор благодарен им за общение, даже если оно и заочное.
Когда-то Соловейчик написал о законе заслуженного собеседника: каждый человек получает собеседников по своим ожиданиям, по своему отношению к людям. Все мы, читатели книг Симона Львовича Соловейчика, – его собеседники. Он заслужил читателей с самыми высокими мотивами – при жизни и после смерти. Беседа продолжается.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"