Человек, живущий в многомиллионном городе, – особенный человек. Истерическая пульсация улиц здесь не отступает никогда, ни на секунду. Под рев автомобилей днем и ночью хаотично движутся двуногие создания, превосходя степенью абсурдности броуновское движение, в кафе, магазинчиках, питейных заведениах, больницах, конторах, парках, на заводах, казино, ночных клубах, театрах, банках, институтах, родильных домах... Здесь, на центральных площадях, в глянцевом блеске рекламных транспарантов, под нордически вялый, но назойливый клич уличных зазывал (о, куда они только нас не зовут – и в церкви, и в игральные дома, и в салоны красоты или просто вдохнуть дым бесплатных сигарет), под нестройное пение уличных музыкантов единым потоком проносятся лица и лица – домохозяек и клерков, рабочих и безработных, художников и хулиганов, политиков и клоунов, сумасшедших и нищих, модников и стиляг. Красивые и уродливые, убогие и уверенные в себе, глупые и рассудительные, подлые и добродушные, простачки и интеллектуалы – такой карнавальный вертеп. И как легко сорваться, затеряться в механике бега мегаполиса, в потребительских приманках спроса и предложения, в бессмысленных, по существу, бесполезных политических полемиках об общем благе, устройстве и общей судьбе.
Но пока этот город жив, мы будем инстинктивно искать в нем жизнь. И шаг за шагом, сантиметр за сантиметром, как ярые охотники, как изысканные чтецы чьих-то несущихся мимо судеб, выслеживать ее и отмечать на косяке двери фломастером – так обычно год за годом делают родители, измеряющие рост взрослеющего, неминуемо взрослеющего ребенка.
Общество, социум, городская среда – вся эта терминология умирает и растворяется в кишащей бездне многообразия форм, которые ежесекундно рождает воображение людей, бегущих от одиночества и хаоса, настаивающих на своей уникальности, своей непричастности к коллективизму скуки и подавленности. И тогда на этом фоне рождаются непонятные, странные вещи – то, что выходит за рамки обязательного формата – взросления, работы, поиска денег, больничных листов, официоза, традиционности, правил приличия.
Такова сегодняшняя тема – подсознание города, неформалы.

Небо андеграунда

Неформальные объединения на фоне городского пейзажа

Еще совсем недавно старшие могли говорить: «Послушай, я был молодым, а ты никогда не был старым». Но сегодня молодые могут им ответить: «Ты никогда не был молодым в мире, где молод я, и никогда им не будешь».

Маргарет Мид

Человек рождается и проживает свою жизнь, сдерживаемый пределами собственной кожи, он является созерцателем и участником в той мере, в какой это диктует его самосознание, его внутренний поиск пространства, времени и действия, адекватного его психологическому устройству, его игре. Так люди начинают объединяться, поскольку всякий театр, даже самый маленький и тщедушный, нуждается в актерах, зрителях, талантах, звездах и гардеробщиках. А основное отличие союза индивидуалов от формального объединения – это глубокий внутренний мотив личной свободы.

Объединения анархистов, панков, рокеров, наркоманов, проституток, гадалок, букинистов, автогонщиков, борцов за экологию, мистиков, музыкантов, физиков, педагогов, поэтов, хакеров, гомосексуалистов, историков, художников, авантюристов, бандитов, религиозных фанатиков и сектантов, радикалов, экстремистов, террористов – вот совсем неполный список тех, кто предпочел остаться за пределами общественного мейнстрима, кого так часто игнорируют, к кому относятся с неприязнью и враждебностью, тем более что представители власти применяют к этому странному и малознакомому сборищу лаконичное и невнятное определение – социально опасны.
Они могут показаться слишком шокирующими или же слишком несущественными. Но хорошо известно, что «официальные» сообщества людей – это только айсберг жизни городов, обретший форму общепризнанный материал – потребностей, мнений, совместных действий и ожиданий. А индивидуум и его свободное движение и естественное стремление объединяться с себе подобными (несмотря на то что он имеет свой гражданский и иные паспорта, свидетельства, порядковый номер и прочее) начинаются там, где заканчивается официоз.
Неформалы – это всегда крайность, всегда риск, поиск и попытка осуществления чего-то нового, непристойного, невообразимого. Их экзистенциальная миссия, их внутренняя потенция – оставаться оппозицией, быть ярче, острее, опаснее других. Таково подсознание общества – это то, о чем, возможно, тайно думают и мечтают законопослушные граждане, на что у них не хватает своей свободы, воли, фантазии. «Смысл их неформальности кроется не столько в отсутствии официального (юридического) статуса, сколько в принципиальном отказе от такового или в невозможности им обладать», – заметил один из немногочисленных исследователей неформального движения в России, Владимир Прибыловский (вообще о неформалах заговорили только на излете перестроечных времен, а ранее о них умалчивали: это были «официальные враги», отверженные).
Контркультура, субкультура, антикультура, подполье, альтернатива – в советское время это были лучшие способы протеста против держателей абсолюта, единственная возможность ухода, прорыва и отстаивания своей индивидуальности. Анархисты, заявляющие государству «нет!», троцкисты, антисталинисты, мечтающие корректировать способы построения коммунистического общества, затем наследники парижской студенческой революции 68-го, развернувшие красочные, оглушительные лозунги освобождения, – так началась новая эра неформального движения в конце 80-х – начале 90-х. Именно «новые левые» трансформировали андеграунд из политического в экзистенциальный, цитируя, передавая из уст в уста: «Разрушайте семью, науку, церковь, город, экономику; превращайте жизнь в искусство, в театр духа, театр будущего!» Бродяги дхармы 50-х – Керуак, Берроуз; новая религия 60-х – антиидеология Г.Маркузе, Т.Адорно; психоделическая революция Тимоти Лири – вот что дало новый импульс постсоветскому подполью. Но вначале с развалом советской империи была всеобщая радость, казалось, катакомбы теперь не нужны – всем чудился ветер свободы, демократии, счастливой жизни. Начало девяностых было ознаменовано могучим всплеском эйфории ожиданий и надежды. Мощное религиозное движение, безумные политические амбиции... Но когда роли были вновь распределены, властители обозначены, а церковь начала борьбу с сектами, многие, будто очнувшись от сладкого бреда, вернулись туда, откуда пришли.
Так началась третья волна русского подполья – “ новые левые”, чье коммунарское движение окрасилось в зеленые цвета, а экологические лозунги оказались перемешаны с требованиями легализации наркотиков, битники-интеллектуалы, презирающие власть и слабосильную интеллигенцию, радикальные коммунисты, старающиеся «вернуть народу награбленное любым путем», анархисты, мечущиеся между учением Бакунина и ревущим драйвом панк-рока, фашисты и “новые правые”, взывающие к «единству и чистоте нации» и отрицающие все западное, – подводный мир городов разрастается и дробится на все более мелкие, разрозненные группы заговорщиков, безумцев, мечтателей о лучшем и еще лучшем. И всем этим искателям правды, кайфа и справедливости приходится снова потесниться. Подполье уходит куда глубже, политические этажи – только самая верхняя, заметная при солнечном свете его часть. Сектанты – неоязычники, дикие братства помешанных опустились в глубокие подземелья городов. Рядом с ними затесались иные одержимые: ученые, ставящие запретные или тайные эксперименты, собиратели антиквариата, обходящие налоги, авантюристы, помогающие самоубийцам и молодым вдовам, компьютерные взломщики – гроза американских банков, гомосексуалисты, неумело борющиеся за свои права. И многие, многие другие, предпочитающие (каждый из своих соображений) оставаться в стороне от рыночной экономики, от массового потребления, ширпотреба, морализма, законности и правильности.
Вольтер как-то написал: «Ваши мнения мне не близки, но за Ваше право их высказать я готов отдать жизнь». Об этом имеет смысл думать, имеет смысл говорить. И сколько их! Объединения политические, культурные, религиозные, этнические, гендерные, спортивные, профессиональные, преступные – люди объединяются, лихорадочно передают гены своих идей, своей болезни, своего поиска и побега от заданного, чужого, а посему – невыносимого. В столице сообществ более тысячи; одни могут казаться уродливыми и ущербными, другие – прекрасными, заманчивыми, достойными славы и признания или презрения и смерти. Они – это майя, вечная иллюзия городов, которая непрестанно дает дыхание новым жизням, новым открытиям, метаморфозам, пантеонам богов, героям настоящего и будущего. Они – рядом с нами, они – это, может быть, даже и мы сами, потому что мало кто откажется от своей индивидуальности, своей жажды жизни, своего гулкого внутреннего инстинкта бытия и свободы, которая носится по истеричным проспектам города и городов в поисках горячих сердец и голов здесь, на излете второго тысячелетия.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"