Преданные равноправию

Кто спасет реальность воображения?

Книжные прилавки завалены разноцветной глянцевой продукцией – это победа рынка, победа высокорентабельного над высококачественным. Но рынок – это всего лишь свобода потребителя за свои деньги заказывать угодную ему музыку (литературу). Оказывается, свобода и равенство гибельны для культуры.

Высокая культура – равно как любая сложная деятельность, требующая векового накапливания приемов и критериев, требующая серьезной подготовки и усилий не только от творца, но и от потребителя, – не может жить и развиваться без аристократии – общественного слоя, одновременно утонченного и влиятельного, имеющего возможность возвести свои вкусы в эталонные не путем демократического голосования, в том числе голосования рублем, способного лишь растворить знатоков в массе профанов, а через механизмы власти (государственного просвещения), через механизмы престижа, спроса... Если в слове “аристократия” кому-то слышится намек на автоматическую, наследственную принадлежность к этому слою, я готов заменить его словом “элита”, относя к ней каждого, кто дорожит – до страсти! – хотя бы одним именем из длинного списка: Шекспир, Мольер, Толстой, Достоевский, Чехов, Герцен, Пруст, Кафка, Томас Манн, Джойс, Фолкнер, Платонов, Камю, Набоков...
Разумеется, при этом следует понимать, что элита – размытое и вовсе не однородное целое: разные ее части могут вести и нередко ведут борьбу – иногда бешеную – между собой. Разумеется также, что никакой отбор не гарантирует безупречной справедливости: в праве считаться звездой, случается (и неизбежно будет случаться!), отказывают даже тем, кто составит впоследствии славу и гордость будущей элиты: рождение новых звезд, как все реальное, – процесс трагический. Но отказ от самого понятия элиты, переход к плюралистическому “О вкусах не спорят, каждый по-своему прав” смертоносен для культуры. Культ свободы и равенства – каждый может! – похоже, уже погубил эстрадную музыку, а музыку серьезную, возможно, спасает лишь то, что она слишком уж скучна для профанов. Наука тоже выстоит и при цунами плюрализма, омываемая мощными потоками таких “альтернативных течений”, как астрология, хиромантия, знахарство, ведовство, – слава богу, внутри ее самой никому и никогда не придет в голову внедрять равноправие: отменить экзамены, каждому предоставить полное право иметь любое мнение по любому вопросу, ничем этого права не заслуживая, все вопросы решать голосованием, в котором голос специалиста весит столько же, сколько голос невежды... Эти принципы чрезвычайно опасны и в политике, но изгнать их оттуда скорее всего уже не удастся, хотя и красные, и коричневые, и зеленые революции всегда совершались и совершаются одним и тем же путем – демагоги, вооруженные примитивными мифами, натравливают толпу на элиту, которую не так легко провести ни панацеями от социальных язв, ни панацеями медицинскими.
Осуществить сколько-нибудь заметный спрос сегодняшняя духовная элита абсолютно не в состоянии. Влияние ее на власть тоже не так велико, как хотелось бы, но все-таки оно неизмеримо больше, чем ее материальная сила: защищая свои ценности путем забастовок или образования политической партии “за культуру”, она не получила бы вообще ничего. Вместе с тем любой реальный политик, в собственной жизни которого культура не играет практически никакой роли, всегда готов среди более практических лозунгов написать на своем знамени и этот – “Спасение культуры”.
Можно предположить, что культура при всей своей материальной бедности и физической слабости имеет в своем распоряжении довольно респектабельный миф, а все идеи овладевают массами лишь в мифологической оболочке. Именно на гребне очередного мифа имя того или иного писателя облетает земной шар, а когда мифотворческая волна спадает и книга, даже гениальная, опускается до своего собственного значения (ее значения в глазах духовной элиты), оно всегда оказывается очень небольшим, ибо мир живет не книгами. Мифами здесь и выше я называю не обязательно стопроцентную выдумку, а скорее ярко раскрашенную и предельно упрощенную (очищенную от противоречий и неопределенностей) модель реального явления, предназначенную не для того, чтобы его постичь, а для того, чтобы вызвать простое сильное чувство, не допускающее сомнений. В распространении культуры мифам принадлежит, пожалуй, еще более выдающаяся роль, чем в распространении идей политических, – роль как положительная, так и отрицательная: на симпозиуме в Зальцау мне пришлось услышать, что продвижению российских книг на германский рынок серьезно препятствуют, во-первых, отголоски гитлеровской пропаганды о “недочеловечестве” славянства, а во-вторых, представление о том, что личности, развивавшиеся под социалистическим гнетом, могут быть лишь однотипно забитыми и тусклыми, неспособными к сколько-нибудь интересной духовной деятельности. И если первый миф для каждого, кто слышал имена Толстого и Достоевского, не заслуживает внимания, то о втором пришлось высказаться специально: создав экономику, не направленную на прибыль, создав обширную науку, почти не ориентированную на практический результат, советская власть, сама того не желая, произвела на свет духовную аристократию – многочисленный слой образованных людей, практически свободных от борьбы за социальное выживание, а потому располагающих редкой в сегодняшнем мире возможностью хоть три рабочих дня подряд читать и передавать друг другу редкие книги и журнальные новинки, посещать кинофестивали, а потом еще неделю делиться впечатлениями: самые “продвинутые” становились серьезными авторитетами даже при относительно слабых профессиональных заслугах. И эстетическое влияние этой аристократии – при нулевом политическом! – было вполне заметным: именно она соединенными усилиями сделала имя Трифонову и Тарковскому (список можно удлинить в десятки раз).
Удручает тот факт, что сегодняшняя культурная элита, свалив партийную диктатуру под самоубийственным лозунгом “Рынок всегда прав!”, продолжает творить мифы не самоутверждающие, а саморазрушающие. Процесс позитивного мифотворчества, разумеется, невозможно организовать рационально – чтобы опьянять других, прежде всего надо быть опьяненным самому. Тем, кто составляет почву и кислород литературы, – российской интеллигенции – необходимо преисполниться аристократической гордости. Эта гордость вовсе не требует нескромности в быту: истинный аристократ духа предельно жестко оценивает свои личные доблести и безоговорочно уважает в себе лишь те ценности и критерии, которые и благодаря ему тоже перейдут будущим поколениям. Говоря упрощенно, я – значительное лицо только потому, что боготворю Толстого и Пушкина. А если я покорюсь чужим мифам, я совершу предательство – отдам в равнодушные руки то, что было доверено именно мне.
Сказанное вовсе не означает, что литературная элита должна замкнуться в секту – результатом был бы мертвенный академизм. Между человеком, читающим Пруста, и человеком, читающим Маринину, глубокая пропасть. Но между ними обоими и человеком, вовсе ничего не читающим либо ищущим в книгах исключительно информации, – бездна. Самая глубокая опасность для литературы – перерождение ее главного потребителя, человека фантазирующего, в человека прагматического, ибо человека отличает вовсе не умение использовать орудия труда – многие животные орудуют ими очень изобретательно, – а способность относиться к плодам своей фантазии как к реальным предметам – и даже гораздо более серьезно. Человек же прагматический, всерьез интересующийся только реальностью, никогда не станет чем-то жертвовать, чтобы сохранить в нашем воображении Дон Кихота или Гамлета, которых и на свете-то никогда не было..

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"