Самая полезная иллюзия

Всемирно известный английский социолог пишет о неизбежности демократического устройства обществ, которые хотят быть богатыми и современными

Замечательный английский социолог умер совсем недавно, накануне своего семидесятилетия. Он был ведущим специалистом в мире по социологии национальных отношений и создал наиболее современную концепцию демократии и гражданского общества. Кажется, она многое объясняет в наших первых неудачах построить демократическое общество на свежих развалинах развитого социализма. Ведущим Геллнер считает понятие не демократии, а гражданского общества. Парадокс, что первично – культура или политическое устройство – совсем академический; культура, ценности, личность должны сформироваться прежде, чтобы стал возможен общественный договор о демократии, и тогда она станет определять не только политику, но и культуру, ценности, личность следующих поколений, для которых станет естественной средой обитания.
Мы можем и не заключать такого общественного договора, но тогда, кажется, должны будем смириться с бедностью и изолированной жизнью на обочине современной цивилизации.

Когда мы говорим о демократии, то подразумеваем общество, создаваемое волей его участников или членов. С этой точки зрения, если общество учитывает, выражает и проводит в жизнь волю своих членов, оно является нормальным и здоровым, а если что-то в нем пересиливает эту волю, то его надо рассматривать как патологическое и больное.
Вообще-то люди не выбирают (и не могут выбирать) по своей воле общества и общественные установления. Человек рождается и живет в определенном обществе, среди определенных институтов и в определенной культуре, которые он обычно считает само собой разумеющимися (точно так же, как он не задумывается, что говорит прозой). Люди являются продуктом культуры. Они формируются внутри культуры и потому не могут подходить к ней извне, чтобы выбрать себе подходящее общество. Культура же – это всегда совокупность предубеждений. Мы чрезвычайно редко можем выбирать себе культуру или институты, они являются скорее нашей судьбой, нежели предметом нашего выбора.
Но именно такое понимание, такую модель – ложную и иллюзорную – подсказывает понятие демократии. В целом демократическая модель игнорирует тот важнейший факт, что институты и культуры предшествуют решениям, а не следуют за ними. Это прежде всего относится к фундаментальным альтернативам.
Если культура формирует нашу личность, то кто же должен выбирать культуру? Ведь пока культура не выбрана, нет еще ни личности, ни мировоззрения, ни системы ценностей, необходимых для того, чтобы осуществить этот выбор.
Есть, конечно, символическая модель шхуны “Мейфлауер”, применимая в ситуации, когда группа мигрантов, состоящая из серьезных, ответственных и трезво мыслящих интеллектуалов, разрабатывает общественный договор для сообщества, которое они только собираются создавать. Такое бывает, но крайне редко. И когда это происходит, сама возможность принятия решений обусловлена тем, что между членами группы уже существует моральный консенсус. То есть договор все же предшествует коллективному волеизъявлению, а не возникает как его следствие. Он возможен в силу того, что культура уже сформировала учредительное собрание нового общества и наделила его участников необходимыми для этого волей и представлениями.
Есть все основания усомниться, что демократия имеет глубокие корни в человеческой природе. Человек в самом деле общественное животное и, безусловно, нуждается в обществе. Чтобы человеческие сообщества были жизнеспособными, в них должна существовать система социальных ролей и позиций, которая никогда (или почти никогда) не строится по принципу равноправия. И никогда (или почти никогда) члены одного сообщества не имеют равных прав в ситуациях принятия решений. Нравится нам это или нет, но это непреложный факт.
Хотя демократия и не является неотъемлемым свойством человека в современном обществе, она не случайна. Происходящий сегодня стремительный экономический рост и связанная с ним подвижная система занятости делают наше общество неизбежно эгалитарным, ибо мы отказались от приема, который человечество с успехом использовало на всем протяжении своей истории, – постоянного и принудительного деления членов общества на четко очерченные и взаимонепроницаемые категории. Отнесение человека к той или иной категории определяло его права и обязанности и формировало его глубинную идентичность. Этот прием (который обеспечивал социальную стабильность и заставлял людей мириться со своей судьбой) в нашем обществе исключен, во всяком случае, любые попытки его применения приводят к серьезным социальным осложнениям и конфликтам. Так, откровенная попытка создать в современных условиях кастовую систему – южноафриканский апартеид – в конце концов потерпела фиаско.
И точно так же современное общество не может стать идеократией. Поскольку оно делает ставку на развитие технологии, ему приходится все время раздвигать горизонты познания. В такой ситуации картина мира должна сохранять подвижность: ее нельзя абсолютизировать или заморозить. Кроме того, наше общество усвоило принцип, что познание истины не зависит от социальных запросов, и ему трудно воспринимать всерьез представление о высшем и последнем откровении. Мы слишком хорошо знаем, что один и тот же материал можно интерпретировать по-разному, слишком хорошо научились разделять сущности, и потому для нас было бы чрезвычайно затруднительно (даже невозможно) принять мировоззрение, которое однозначно формулирует права и обязанности и однозначно их обосновывает. Мысль, что руководители Вселенной пристрастно относятся к своим созданиям и покровительствуют фаворитам, а именно к этому так или иначе сводится идея откровения, не может не вызвать протеста в обществе, негласная конституция которого провозглашает принцип равного доступа к истине.
Мы уже привыкли к тому, что наше общество носит светский характер, по крайней мере в нем существует компромисс между сомнением и ритуальными формулами. Светская версия откровения, предложенная марксизмом, имела гораздо более печальную судьбу, чем настоящие трансцендентные религии. Она рухнула полностью и с потрясающей быстротой, которой еще не знала интеллектуальная история человечества, и в отличие от подлинных религий не оставила в душах своих бывших адептов практически никакой ностальгии. “Был католиком” звучит совсем не так, как “был коммунистом”. Мы видим, что бывшие большевики сделались теперь самыми яростными ненавистниками большевизма. Как ни старались коммунисты, им не удалось достичь того, чего в свое время достигали иезуиты.
Чтобы обеспечить эффективность производства, обществу нужен экономический плюрализм. А чтобы уравновесить централистские тенденции, ему нужен плюрализм социальный и политический, но совершенно особого рода. Это модульный плюрализм, который не создает удушающей атмосферы для индивида и одновременно противостоит влиянию центра. Правление большинства, осуществляемое через представительские институты, по принципу “один человек – один голос”, является существенным дополнением к такому общественному устройству, однако суть все же заключается не в нем. Что на самом деле существенно, так это отсутствие как идеологической, так и институциональной монополии, когда никакая доктрина не получает сакрального статуса и не может оказывать влияния на общественный строй. Кроме того, высокие должности здесь сменяемы, как и все остальное, и вознаграждение, которое получают занимающие их люди, достаточно скромное.
Крах марксистской системы помог нам лучше разобраться в логике нашей ситуации, уяснить природу собственных ценностей, которые мы прежде понимали лишь отчасти. Они появлялись на свет порой напряженно и мучительно. И в конце концов мы начинаем лучше видеть смысл и природу человеческого общества и те основные варианты развития, которые в нем существуют.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"