Школьная реформа на ладони

Насколько связаны система финансирования образования и его содержание? Как заинтересовать родителей в поддержке школы – и при этом сохранить для нее государственные гарантии? На эти и другие вопросы нашего корреспондента Сергея ДЫБОВА сегодня отвечает Анатолий Пинский – директор московской средней школы № 1060, член коллектива разработчиков документа “Стратегия для России: образование” Центра стратегических разработок.

– Намечаемая реформа образования – она касается в основном содержания образования или его экономики?

– Понимаете, говорить о содержании образования безотносительно к деньгам столь же бесперспективно, как говорить о деньгах безотносительно к содержанию образования. Замечу, что одна из глубинных причин краха проекта образовательной реформы 1997 года как раз в этом и состояла: считалось, что нужно создать организационно-экономический механизм, ну а содержание – вопрос второй, его где-то разработают, скажем, в педагогической академии. Увы, на стороне не разработали и не разработают.
Другой очень важный пример – недавние июньские парламентские слушания по 12-летке. Мы все увидели, что общество волнуют равным образом как экономические беды школы, так и проблематика “чему учить?”. И те, кто в исполнительной и законодательной власти серьезно занимается образовательной политикой, образовательной стратегией, эту связь, слава Богу, все более отчетливо осознают.

– Иными словами, сейчас подход по сравнению с 1997 годом изменился?

– Да, и коренным образом. В стратегии реформы сегодня много отчетливее и предметнее прописана содержательная проблематика.

– Но поговорим об экономике. Сейчас много говорят об изменениях в экономической системе высшего образования. В частности, говорят, что резко снизится бюджетное финансирование вузов и эта забота ляжет на плечи студентов, точнее, их родителей. А потому поставлю прямой вопрос: верно ли, что основными противниками реформы будут ректоры вузов?

– Простите, но это полный нонсенс. Причем он вызван, на мой взгляд, даже не чьей-то злой волей, а просто неосведомленностью на предмет политических и экономических оснований реформы. Реформа явно выгодна вузам и ректорам.

– Поясните, пожалуйста.

– Опять вспомню 1997 год. Да, тогда действительно шла речь о сокращении госрасходов на образование. Мы, помню, бились за то, чтобы в качестве условий реформы был прописан тезис о “неснижении бюджетных расходов на образование”. Но теперь явно говорится о том, что бюджетные расходы на образование будут резко повышены. Образование становится основным инвестиционным приоритетом государства.

– Можно ли конкретнее?

– Можно. Сегодня один студент вуза обходится государству примерно в 6000 рублей в год. По исполнению реформы государство заплатит за него порядка 15000 рублей.

– Откуда деньги? Ведь, как мы все знаем, денег нет.

– “Денег нет” – знаменитая формула Лившица, которая сегодня, равно как и в перспективе, уже неверна. Забудьте о ней. Верно же то, что сейчас идет экономический рост – трудный, не очень быстрый, но идет. А потому главный вопрос момента не в том, что денег нет, а в том, куда будут вкладываться дивиденды роста. Правительственная стратегия дает принципиальный политический ответ на этот решающий вопрос – в первую очередь в образование.

– То есть бюджетное финансирование вузов увеличится? Почему же пошел слух о противодействии ректоров?

– А вот здесь-то и зарыта собака. Увеличится бюджетное финансирование расходов граждан на высшее образование. И это глубоко правильно. Ведь по Конституции образовательные права гарантируются человеку; а финансируются почему-то учреждения. Реформа и должна изменить это положение.

– Каков же механизм?

– Он прост и ясен. По итогам комплекса единых экзаменов выпускник школы получает государственное именное финансовое обязательство (ГИФО) того или иного уровня, проще говоря, той или иной стоимости.

– Простите, перебью. Речь идет о введении образовательного ваучера?

– Я бы так не сказал. Речь идет о персонификации бюджетного финансирования образования. Этот сертификат в отличие от чубайсовского ваучера начала 90-х годов нельзя будет продать на бирже или на “Горбушке”. Он будет, во-первых, жестко привязан к владельцу; во-вторых, соответствующие ему деньги не смогут выйти за рамки образовательной системы.

– Сколько предполагается категорий таких сертификатов?

– Ну, точных цифр вам сейчас никто не скажет, еще идут расчеты. Но примерно картина такая: сертификат А+ (наивысший) будет эквивалентен 25000 рублей в год, и его получат примерно 10% выпускников школы; А – соответственно 17000 рублей и 20%; Б – 12000 рублей и 25%; В – 5000 рублей и 25%; Г – ноль рублей и 15–17%.

– Что такое “ноль рублей”?

– Ты имеешь право быть зачисленным в вуз, но не имеешь госдотации на обучение.

– Сосчитаем. У нас остается “снизу” еще 3–5% выпускников.

– Это те, кто получает справку о среднем образовании, но не имеет права идти в вуз, даже если имеет миллион у.е.

– И это на всю жизнь?

– Отнюдь. Можешь через год сдавать единый экзамен всем комплексом (2–3 общих экзамена, скажем русский, математика, английский, и 2–3 профильных) либо по частям.

– А если вузы объявят цену много выше цены ваших ГИФО?

– Тут два момента. Во-первых, государство будет в явочном порядке устанавливать, что 30% мест в каждом госвузе будут оплачены по цене ГИФО, то есть они бесплатны для студентов. Во-вторых, пусть МАИ или Рязанский пединститут объявят, что у них цена обучения составляет 10000 у.е. в год. Я посмотрю, придут ли к ним хоть пять студентов.

– То есть начнется игра спроса и предложения?

– Именно. И некоторым ректорам это не понравится. Ведь ректор тогда перестанет быть просто распределителем пришедших сверху бюджетных денег. Сейчас он просто сидит у крана: хочет – откроет вентиль, хочет – перекроет. Сидеть у вентиля – для многих очень любезное времяпрепровождение. А здесь нужно становиться менеджером на образовательном рынке…

– Ну, Бог с ними, с ректорами. Нас больше волнуют родители студентов. Ведь многим теперь придется платить?

– Это чудесный вопрос. Мы что, на голубом глазу готовы поклясться, что до обсуждаемой реформы поступление в госвузы и образование в них было бесплатным?

– Ну не совсем…

– Заметьте, я не говорю в терминах коррупции или иных гневных морализаций. Я говорю: высшее образование – это рынок, и это нормально. Но сегодня рынок этот деформированный, неровный, да еще и с огромным теневым сектором. Сегодня один студент коммерческого отделения госвуза содержит двух-трех бюджетных студентов. Бюджетные же места во многом определяются знакомствами и родственниками в вузе, прилежными и дорогостоящими занятиями с репетиторами (разумеется, из числа тех доцентов, кто связан с приемной комиссией) и прочее. Не так?

– Так.

– Так вот, реформа планирует, во-первых, выравнять этот рынок, сгладить ценовые перепады; во-вторых, значительно сузить пространство тени. Выпускники школ и родители будут понимать: либо ты хорошо учишься в школе и попадаешь в бесплатную квоту 25–30%, либо получаешь госдотацию от государства и доплачиваешь. Но платишь не 1500–2000 долларов в год, а 1500 рублей в месяц. И главное – все будет по-честному. Ведь это не только экономическая, но и моральная реформа.

– Ну ладно, 1500 рублей, пожалуй, за вуз заплатить можно. Тем более если Ломоносову с вашими А и А+ дадут все равно учиться бесплатно. Теперь перейдем к школе.

– А что школа? То же самое. Либо это островок коммунизма 70-х годов в посткоммунистической стране ХХI века (и тогда он утонет; уже почти утонул), либо прозрачная система с элементами социально ориентированного образовательного рынка. Ведь все пресловутые поборы, школьные репетиторы, беспомощность школы в вопросах современного образования – все это опять же не результат чьих-то злых умыслов, а просто отсутствие нормальных правил игры на этом поле. При этом, конечно же, степень социальной защищенности школьников и школьного образования должна быть на порядок выше, чем высшего.

– Почему?

– Потому что школьное образование в отличие от высшего является обязательным по нашей Конституции и по всем мировым стандартам. Здесь не будет впрямую вводиться система ГИФО, но будет, во-первых, та же самая персонификация бюджетного финансирования; во-вторых, та же система мер по разумному привлечению в школу внебюджетных средств и их легализации.

– То есть вы попросту говорите о “нормативном бюджетном финансировании” и о попечительских советах?

– Да, примерно так. Хотя я предпочел бы говорить не только о попечительских, но и о самых разных общественных советах в школе.

— У вас в школе есть такой совет?

– Да, есть.

– Кто в него входит?

– Треть – представители от учителей, две трети составляют депутаты от родителей, по одному от каждого класса.

– Может быть, не совсем корректный вопрос. Правда ли, что в вашей школе самая высокая зарплата учителей среди всех государственных школ России?

– Ну, этого я не мерил. Но так мне говорили.

– А сколько?

– По-разному, зависит от нагрузки и общего объема работ учителя по школе.

– И все же, приведите пример.

– Классный руководитель, который имеет 22–24 урока в неделю, получает из бюджетных и внебюджетных денег примерно 4500 рублей.

– Немало.

– Что? Я говорю о человеке высочайшей квалификации, который работает с детьми день и ночь. Кто из ваших коллег-журналистов получает такую зарплату?!

– Тем не менее в сравнении с другими школами… А кто устанавливает эти параметры зарплаты?

– По бюджетным деньгам, как и положено, государство, то есть город Москва. А по внебюджетным – как раз этот совет.

– Какова же в названной вами цифре доля бюджетных денег?

– Максимум одна треть. Две трети – внебюджетных.

– А что такое внебюджетные деньги?

– Это деньги, которые школа получает от родителей за оказание детям дополнительных платных образовательных услуг. У нас основной комплекс этих услуг – второй иностранный язык, система дополнительной работы по музыке, живописи, спецкурсы по выбору и т.д. Но это де-юре. И, замечу, де-юре должно быть безупречным! А по сути, родители платят за то, что ребенку в школе хорошо жить и интересно учиться. Если это не будет выполнено, вам за дополнительные услуги и 100 рублей не заплатят.

– А если семья не хочет, чтобы ребенок получал эти платные услуги?

– Он учится на равных правах с остальными ребятами в пределах бюджетно финансируемых уроков, но не ходит на занятия, которые стоят в дополнительном комплексе.

– И сколько таких детей у вас?

– Мало, процентов 5–7. Но вы знаете, я хотел бы здесь изменить русло разговора. Вся эта схема – организационно, юридически, экономически – вполне несложна, хотя в ней много важных конкретных деталей. Но дело не в этом. Дело в том, что вначале нужно собраться с родителями и обсудить один главный вопрос: чья это школа?

– Как это чья? Государственная.

– Ну, во-первых, это правильно, и мы весьма благодарны государству за то, что имеем прекрасное здание, что государство платит огромную часть коммуналки, финансирует немного учителей, персонал и т.д. Во-вторых, однако, это не есть случайная милость, ибо государство живет на деньги тех же самых родителей. В-третьих, в этом “госпредприятии” доля родителей уже не меньше, чем государства. А потому бесконечно важно, чтобы родители когда-то ответили: “Это наша школа”. По простой причине “наша” – потому что здесь учатся не столько абстрактно-государственные учетные единицы, сколько наши дети.

– И когда вы задали этот вопрос родителям школы?

– Я задавал этот вопрос сотни раз, в разных вариантах, в разных ситуациях. И все время продолжаю его задавать. И родители всегда отвечают по-разному, но тенденция, слава Богу, есть. И, обратите внимание, здесь опять сходятся экономическая и педагогическая стороны. С одной стороны, родители знают – и учителя знают, – что в каждом рубле учительской зарплаты сидит 67 копеек от родителей и только 33 копейки – от государства. Но, с другой стороны, вы никогда не получите эти 67 копеек, если родители не будут ощущать, что это наша школа, и, самое-то главное, они никогда с этим не согласятся, если и ребенок не скажет сам себе и родителям: это моя школа!

– Ну а если дела педагогически устроены так, что ребенок и его родители согласны со школой, с педагогами, то каков дальнейший механизм?

– Этих механизмов двадцать штук. У нас, скажем, отработана 45-я статья Закона “Об образовании” про платные дополнительные услуги. Но есть еще и федеральное правительственное Положение о попечительских советах. Наверняка есть и иные пути. Но ведь это уже вторично. Первично же следующее. Придите к родителям и скажите: “Государство сегодня платит учителю 50% физиологического минимума на одного человека. Как же нам быть? Не мне как директору, не Лужкову, Филиппову или Путину, а нам?” И тогда, уверяю вас, они, родители, сами найдут механизм и сколько-то денег, если им директор не сможет предложить ничего путного. И будут контролировать эти деньги и механизм, и будут определять основные статьи расходов по этим деньгам, на что имеют, разумеется, полное право.

– А если не найдут?

– Этого не может быть. Ведь это наша школа.

– Вы уже много лет работаете с родительскими деньгами. Много на вас жалоб от родителей начальству? Ведь сейчас идет множество жалоб от родителей на школы из-за поборов.

– Про это я ничего не понимаю. Я вообще решительно не понимаю, что это за экономический термин такой – собирать деньги. Нонсенс. Собирать можно грибы, в крайнем случае милостыню. А насчет жалоб – за восемь лет ни одной. И понятно почему: ведь это наша школа.

– Прозаический вопрос: а проверок много?

– За последний месяц – окружное КРУ, КРУ Департамента финансов Москвы и межрайонная прокуратура.

– И что?!

– А ничего. У нас “белая касса”, у нас на все есть решения школьного совета, сметы, договора, подписи родителей, тарификация, отчетность, налоги.

– Вы платите все налоги?

– А куда деться? Если хочешь из родительских денег заплатить 100000 рублей учителям, то отдай как работодатель еще 40000 государству, а еще 13000 учителя отдадут в подоходном. Иное опасно. А мы с родителями не хотим лишних опасностей для школы, ведь это наша школа. Другое дело – общая экономическая реформа предполагает снижение налогов на фонд заработной платы. И мы как коллектив учителей и родителей эту линию безоговорочно поддерживаем.

– А какова у вас плата за эти договорные услуги?

– С каждой семьей – договорная, по Гражданскому кодексу.

– То есть сколько конкретно?

– Я же сказал – договорная. Единой цены нет. Школьный совет устанавливает только рамки: минимум 450 рублей в месяц, максимум 2800. Дальше – как договоримся.

– Такой разброс?

– Ну, вы знаете, сейчас разброс в материальном положении различных семей много выше.

– Многие платят 2800 рублей?

– Увы, немногие. Но те, кто привел к нам ребенка из частной школы, где цена была 400 долларов, порой полушепотом спрашивают: “А почему у вас так дешево?”

– Вы требуете справки с места работы о доходах?

– Помилуйте, зачем? Человек приедет на “мерсе” и принесет, если надо, справку со всеми печатями о месячном заработке в 1000 рублей. Поймите, зачем нам эти справки, если это наша школа?

– А если он приехал на “мерсе” и предлагает вам договориться на 450 рублей?

– Такого не бывает. Ведь это наша школа.

– А если?

– Ладно, теоретически я готов представить себе такую ситуацию. Что ж, я подпишу договор на 450 рублей, а все остальное пусть он объясняет не директору, а своей совести или Богу.

– А если у родителей нет 450 рублей?

– Пусть их ребенок не ходит на дополнительные образовательные занятия, а просто учится в школе.

– А если ребенок все же очень хочет вместе с другими одноклассниками на них ходить?

– Вот это сложный вопрос. Но мы и его, как правило, решаем. Точнее, не мы, а опять же родители. Они говорят родителям: “Сколько вы можете платить?” Они отвечают: “150 максимум”. “Прекрасно, мы сбросимся вам еще на 300”.

– Даже так?

– А почему нет? И вы бы так сделали, и вы бы скинулись с другими по 15–20 рублей – ведь это ваш класс, там ваш сын учится с этой самой девочкой из малообеспеченной семьи, дружит с ней, играет с ней вместе в оркестре, делает вместе проект по физике и т.д.

– Вернемся в заключение к реформе. Кратко: в чем ее главный экономический смысл?

– Я же все рассказал. Главный смысл реформы – в устранении теней из экономики образования и в преодолении отчуждения между обществом и образованием. Обществом не только в лице федерального правительства или мэра, но и в лице конкретных родителей конкретной школы. Если это отчуждение будет преодолено, то и система образования заживет по-новому.

– Вы лично считаете, что Путин понимает именно так?

– У меня не было случая обсуждать все это именно с Путиным. Но не надо все время уповать на доброго дядю-царя. Максимум, что может попытаться сделать дядя-царь, – это задать толковые правила игры. Реформа образования как раз и пытается задать такие правила. Все остальное зависит уже от нас – от директоров школ, ректоров, учителей и преподавателей и, самое важное, от миллионов российских мам и пап. И это означает гражданское общество в целом, а также становление его в системе образования и через систему образования в частности..

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"