Не исправлять характер, а вместе выстраивать индивидуальный маршрут

Неблагодарное дело – воспитывать таких детей. Каждый четвертый выпускник шекснинской колонии опять оказывается в местах лишения свободы... Но ведь трое-то не оказываются!

Подобные учреждения до революции содержались меценатами. Потом – ВЧК, из недр которой вышел Макаренко. В 60-е годы, в оттепель, колонию для малолеток (позднее названную туманно – “специальное учебно-воспитательное учреждение закрытого типа для подростков с девиантным поведением”) передали Минпросу со всей тюремной атрибутикой. Во многих местах так по сей день и осталось.
В Шексне, от Вологды в местах не столь отдаленных, – тоже был трехметровый забор, сверху рабица. Вокруг стадиона – решетка. Пятьдесят человек служба охраны. Во времена перестройки забор снесли, а вместо надзирателей пригласили психологов. Словом, развалили свою “берлинскую стену”. “А что дает разрушение стены?” – спросил я здешнего начальника по безопасности Владимира Шувалова. “Доверие, – ответил он. – Мы вам доверяем...”

Уроки для сыщиков

Поступают сюда дети по решению суда сроком до трех лет. Обыкновенно бродяжничество, кражи, грабеж, случаются убийства. Возраст воспитанников – от девяти до четырнадцати, более старшие идут в колонию. Контингент в основном вологодский, есть костромские, мурманские, несколько ребят из Тюмени, очень крутых. На иного поглядишь – будущий вор в законе. “Ведут себя жестко, конкретно, – не без восхищения заметил заместитель директора. – Природа, видно...”
Находится тут сто с лишним мальчиков и десяток девочек. Это новшество, обыкновенно в подобных учреждениях состав не смешивают. В результате, объяснили мне, парень идет в колонию взрослых, и опыта общения с противоположным полом у него нет. “А может, он потому такой, что с женщинами, девочками не общался, любовь и прочее”, – рассуждал водивший меня вечером по территории в отсутствие директора Владимир Шувалов.
Многие из попадающих сюда детей ни разу в жизни не видели белой постели. Не знают, как держать ложку. Годами не учились в школе. Поэтому в шекснинской спецшколе классы не по возрасту, а по уровню подготовки; например, в первом классе есть двенадцатилетний ученик, до прихода сюда он знал семь букв. Хотя в своем деле может научить многому. Сыщики из районного управления внутренних дел изучали тут опыт: ребята им рассказывали, как “работают”, кто режет, чем. Те слушали и все подробно записывали – пособия, говорят, у нас старые...
Утром появился директор Алексей Пискунов и уточнил насчет девочек: тоже не сахар.
Ждали чего-то особенного, а прибыли те же мальчишки в юбках: мат, драки. Поэтому возникла дополнительная задача: сделать из них девочек. Сексуальный опыт у немногих: обычно подвал, токсикомания, там ее насилуют, и она порывает связи со всем, со школой. А у большинства не было, как ни странно, никакого сексуального опыта. Все, что было, – “ларьки ломали”, как они выражаются. Папы? Только у нескольких, у большинства отчимы.
Впрочем, и родные встречаются такие, что за три года из дома ребенок письма не дождется. Выходит из спецучреждения, а родители говорят, что отвыкли от него, сделайте ему еще год. У некоторых родные в тюрьмах, лагерях строгого режима – по соседству, в том же районе. В детском учреждении добиваются контактов. И ребята говорят: вот выйдем, будем мать, отца ждать, кто быстрее. Родители все равно самые лучшие. Пироги дома вкуснее.
Так думают ребята в спецшколе и в детдоме, куда, если повезет, попадают шекснинские воспитанники. Детские дома – не для сирот, а при живых, рядом живущих родителях, – теперь почти в каждом районе. В Бабаеве, в детском доме, где есть и шекснинские воспитанники, я неосторожно вспомнил про отчий дом, и тихие, разомлевшие перед сном детки вдруг взорвались, стали рассказывать взахлеб: у них в деревне и деревья выше, и рыба в реке больше, и трубки толще, такие, знаете, что когда ломаешь, иголочками обжигают.
Многие дети из деревень, но на родне это никак не сказывается. Раз приехали с концертом в село, откуда был воспитанник, – ни один родственник не вышел...
Личные дела учеников спецшколы – не для слабонервных. Одного мальчика, до того как сюда попал, дома на цепи все лето держали. Другого отец в прямом смысле в петлю толкал. С третьим бабушка сожительствовала. И вот после этих отцов, матерей, бабушек что же такое нужно сделать невероятное, чтобы человек тихонько распрямился и написал:

Белые подснежники
Распустились вновь.
Отвечай, природа,
На мою любовь!

С упором на “отвечай” продекламировал директор шекснинского учреждения Алексей Пискунов и засмеялся.

“Психолога давайте!”

Вечерняя линейка. “Школа, равняйсь! Смирно! Сегодня у нас в гостях...” Когда представили меня, доктора педагогических наук, это прозвучало тут так глупо, так беспомощно.
Итоги за день: 5 “Б” – четыре благодарности за кружки, потеря – два балла, замечание за курение. Я фотографирую. “И меня снимите!” Девочки со мной здороваются и ласково улыбаются: “Вы с нами пойдете?” – имеется в виду в столовую.
Перемещение по территории колоннами в сопровождении воспитателя. Иначе за каждым не уследишь. На Западе в подобных учреждениях, которых, скажем, в США в пятьдесят раз больше, чем в России, на одного ребенка приходится один взрослый.
Для нас это пока недостижимо, но по сравнению с обычным спецзаведением в шекснинском большой прогресс: на группу от девяти до двенадцати человек – пять педагогов. Называется семьей: есть глава семьи – некоторых дети зовут “батя”, есть мама, классный руководитель, учитель труда, воспитатель. Еще пробуют создать группу сопровождения: “домашний психолог”, “домашний доктор”...

Режим дня такой: подъем в семь утра, в двадцать один – отбой. Двадцать разных кружков, производство, ОТК, шьют детскую одежду с бирочками (а в соседнем лагере их горе-родители изготовляют детские кроватки двухъярусные, пользуются спросом). Много спорта. Кормят намного лучше, чем на воле. Имениннику – пирог. Вставая из-за стола, говорят хором: спа-си-бо...
Самое главное, объяснял мне зам по режиму, – не допустить побега. Хотя то, что ребенок бежит, – естественно. Теперь это сделать нетрудно: калитка открыта, но ЧП в последнее время не было. А когда были заборы – делали подкопы. Ну и сейчас, конечно, не все гладко. Затоскуют или письмо придет плохое – психологи подключаются.
Психологическая служба существует тут уже десять лет и стала для детей настолько привычной, что случаются курьезы. Одного здешнего пацана по достижении выпускного возраста отправили в интернат, и тамошний директор, не справляясь с парнем, с досадой стал спрашивать: “Ну чего тебе еще надо, чего?” “Психолога дайте, – неожиданно заявил тот, – с психологом хочу говорить...”
Ну, дошел человек, прокомментировал этот случай директор шекснинской школы Алексей Пискунов, – надо же к кому-то обратиться, когда плохо.
Скажем, в Санкт-Петербургский институт сказкотерапии, опыт которого здесь используют. Сказки снимают эмоциональную напряженность, агрессивность, помогают раскрыться, наладить взаимоотношения с людьми – как раз то, что необходимо шекснинским воспитанникам. Почему-то особенно детям нравятся сказки о созвездиях, у каждого знака Зодиака своя сказка: люди Овна, положим, храбрые и честные. Близнецы – талантливые. Дети очень ждут своего созвездия.
Сказкотерапия, арттерапия, игротерапия. В спальной комнате, где кровати в два яруса, я увидел на одной плюшевого мишку. Они ведь, в сущности, сказал мне директор, ненаигравшиеся дети...
Первое, что нужно, – постараться понять их. Приходящих сюда педагогов учат: вам нужно поговорить об обиде? У детей спросите! Вам нужно поговорить о силе? У них спросите! И о цели. И как быть честным. Если ты, взрослый, заговорил с ними об обмане, не говори, что ни разу не обманывал.
Педагогов для подобных учреждений никто не готовил, первый год только начали в Санкт-Петербургском международном университете семьи и ребенка имени Валленберга. Поэтому в шекснинскую спецшколу педагогов вначале отбирали интуитивно. Сам директор Алексей Пискунов, молодой, интеллигентного вида человек в круглых очках, отдаленно напоминающий Макаренко, кажется совершенно нетипичным для руководителей подобного рода учреждений (да и шекснинская школа тоже ведь нетипична). Заместитель директора по режиму (здесь этого слова не любят, предпочитая аббревиатуру ПОН – “педагог особого назначения”) Владимир Шувалов на первый взгляд смотрится более привычно: здоровенный такой мужик, бывший преподаватель музыкальной школы. Пришел сюда подработать, а вышло вот как. Считает, что между одаренными и беспризорными детьми никакой разницы нет. “Я тоже, – говорит, – вначале думал, что тут одни бандиты. Ничего подобного, те же дети...”
Взрослого человека они чувствуют – улица учит – интуитивно и безошибочно. Бывает, приходит десантник – и не справляется. А хрупкая девушка остается.
Летом двадцать – тридцать детей уезжают со взрослыми на остров и разбивают палатки. Мимо – огни теплоходов. Пацаны такого в жизни не видели. Почему-то на природе, замечают воспитатели, не бывает ни замечаний, ни стычек... Еще у них есть экспедиции, исследование родников, озер и рек, генеалогические деревья, духовные места Вологодчины. Во сколько же раз в этом пенитенциарном заведении больше нормальной педагогики, чем в обычной школе!..

Научить не бояться свободы

Законы жизни, записанные в вестибюле школы: “Делай добро!”, “Люби и прощай людей!”, “Бойся обмануть человека!”, “Не теряй веры в себя!”
“Так вы думаете, это отсрочка?” – спрашиваю директора, имея в виду печальную статистику: многие выпускники школы позже все равно оказываются в местах лишения свободы. Он кивает: к сожалению... К сожалению, лишь временная отсрочка, возможность показать, что можно жить иначе, иногда просто оградить ребенка от жизни, которая калечила.
Десять лет назад, рассказывает Алексей Пискунов, впервые пригласили специалистов – психологов, психиатров – и задумались: что представляет собой этот ребенок? Злая воля? Нет, не так просто. Ребенком владеет сила, которая ему неподвластна. Обследовали – большинство детей больны. Асфиксия во время родов, загазованность, экология, у трети – прямое поражение нервной системы. Еще у тридцати процентов пограничное состояние: ни болен, ни здоров. И только треть детей просто педагогически запущена.
Вот тогда, десять лет назад, убрав заборы и сняв конвой, то есть охрану от детей, они занялись охраной самих детей. И наколки, жаргон, “бугры” стали исчезать...
Здесь давно уже не исправительно-трудовая колония. И принцип – не исправлять и не пытаться переделывать человека, а выстраивать вместе с ним то, что называется траекторией развития, индивидуальным маршрутом, хотя в одиночку ходить по территории пока еще не разрешается.
Есть компьютерная программа отслеживания динамики реабилитации – так называемый “портрет выпускника”, который мне нарисовала на мониторе руководитель школьной лаборатории Ирина Пестовская. Но нет, по мнению директора и сотрудников шекснинской школы, критериев, каким надо выпустить отсюда ребенка. Сядет не сядет – это не критерий, это потом, а педагогам, самому ребенку надо увидеть что-то сейчас. Чему научился. Что он сумеет в жизни.
У них есть игра “Государство для меня”, помогающая понять детям, что это такое. Государство, где есть свободные средства информации, свое производство и свои деньги, свой ритуал въезда и получения вида на жительство, своя адвокатура, когда ребенок имеет право обратиться к взрослому и сказать: у нас такая ситуация, мы разбираемся, помоги, будь на моей стороне...

Наивная такая игра в честное государство. Готовит ли она к всамделишному? И до какой же степени оно устроено “не для меня”, если, привыкшие находиться в экстремальных условиях выживания, эти дети боятся жизни. Страшно боятся выхода из школы. Я говорил с мальчиком, который после трех лет пребывания в закрытом учреждении по собственному желанию остался еще на два года. Дети испытывают тот же ужас, что и отцы в соседнем лагере строгого режима. Заместитель начальника лагеря по воспитательной работе сказал о тех, у кого заканчивается срок: “Они свободы боятся. Срок – 15 лет. Сел в одной стране, а вышел в другой”.
Как сделать, чтобы хотя бы дети не боялись свободы?
Неблагодарное дело – воспитывать таких детей, говорит мне директор. Обычные выпускники приходят в свою школу, помнят ее, а нашу стараются забыть.
Очень дорогое удовольствие – воспитывать таких детей. И потому, что стоимость содержания тут ребенка – три с половиной тысячи в месяц, да и во всех других смыслах дорогое. Неэффективное... По статистике каждый четвертый выпускник школы оказывается потом в местах лишения свободы.
Но это как посмотреть. Трое-то не оказываются.
В коридоре спального корпуса лист бумаги во всю стену. На нем четырнадцатилетние выпускники самовыражаются, оставляют автографы на память. “В любви мальчишек столько правды, сколько звезд на небе”. “Мы любим тех, кто нас не любит, изводим тех, кто любит нас”.
Иногда попадаются целые поэмы из тюремной лирики:

По дороге, снегами завьюженной,
Я бреду по судьбе по разрушенной.
Одинокая, всеми проклятая,
Без вины, но во всем виноватая.

И на прощание:

“Воспитатели, спасибо вам за все”.
“Пока, девчонки. Бай-бай, прыщики!”
“Все мы были крошками”...

Фото автора.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"