Катастрофическая устойчивость

Время утопического прагматизма

Если первые два с половиной – три десятилетия века были временем проектов, мечтаний, утопий, то последующим трем (конец которых можно определить достаточно точно – это 1968-й) пришлось столкнуться с испытанием особого рода, даже своего рода травмой: с тем, что проекты начали осуществляться. Пиком авангардных стремлений, разлитых по всему телу культуры, была русская революция 1917 года. То, что за ней последовало, открыло собой историю трагедии авангарда в самом широком его смысле. За временем мечтателей последовало время практиков, чтобы через много лет смениться временем разочарованных и циников, отозваться резким падением культурного престижа и мечтателей, и даже практиков, хотя позиции этих последних всегда были в конечном счете более прочны.

В пределах двух больших империй нового образца – большевистской советской и национал-социалистической германской – начали складываться новые устойчивости. Устойчивость их и того устройства, которое они обещали миру (коммунистическое общество большевиков, тысячелетний рейх фашистов), замышлялась не просто так, а даже на века – в пределе, почему бы и не на всю вечность? Однако достаточно быстро стало выясняться, что устойчивости этого рода, основанные на противостоянии и крови, некатастрофическими быть просто не могут. Слишком человеческое обернулось нечеловеческим.

30-е годы – время утопического прагматизма. Как раковая опухоль, прагматизм, прорастая утопию насквозь, губит вначале ее, а затем и себя. Когда утопические импульсы иссякают совсем, голый прагматизм оказывается неубедителен.

Из рук искусства уходит роль авангардной культурной области: эту роль все более властно забирает себе политика – “искусство возможного”. А она не хуже своего предшественника в этой роли – искусства – стремилась к тотальности и не терпела соперников.

Психологическое и социальное

Две ведущие гуманитарные науки середины века – психология и социология. Религия уже не могла отвечать на вопросы о том, что такое человек, как и зачем следует жить с нужной полнотой и убедительностью, – психологии пришлось принять на себя новую, еще невиданную нагрузку. Так началось развитие многочисленных вариантов практической психологии и психотерапии, а психоанализ смог стать расхожим, повседневным способом понимания жизни.

Общество в результате грандиозных социальных сдвигов первой половины века превратилось из естественной среды обитания в источник несвободы, неожиданностей, опасностей и стало объектом исследований. С середины века складывается традиция анализа тоталитаризма как особого социального явления. Увы, материала для формирования понятия было сколько угодно.

Мыслящие люди времени действительно оказались перед лицом нового человека, которого так призывала культура начала века. И этот человек оказался человеком массовым. Вдруг обнаружилось, что это – существо, с одной стороны, упрощенное (“одномерное”, как это позже, в 60-х, назовет один из властителей дум эпохи, Герберт Маркузе), с клишированным сознанием, несамостоятельное, некритичное, без всяких намеков на личностную глубину и без всякой потребности в ней. Оно поддавалось практически безграничному манипулированию и было способно на дикие всплески агрессии. Критика “массового человека” и его общества быстро стала одним из общих мест культуры европейского типа. Отсюда же шло и разочарование в демократии, идеализация общества “домассового”, традиционного – возник неоконсерватизм.

На полюсе, противоположном Человеку Массовому, появляется Человек Одинокий. Это его философия – экзистенциализм – стала особенно популярной после войны.

Власть в эту интеллектуальную эпоху уже не рассматривается как явление идеологическое, целиком подвластное разуму, и начинает восприниматься как безличная, элементарная, вездесущая сила. Именно в таком духе предпринимают многочисленные исследования власти европейские философы эпохи – от структуралистов до “новых левых”. Мишель Фуко укореняет власть в сфере бессознательного, а Ролан Барт обнаруживает ее в самих структурах языка.

Доминанты эпохи: марксизм и психоанализ

Оба они еще в первые десятилетия века были скандалом и шоком – и оба теперь из подрывной силы превратились в источники культурной устойчивости.

И марксизм, и психоанализ по степени пластичности и всепроникновения едва ли не превосходят другие интеллектуальные течения времени: они стали формой повседневного миропонимания.

Пожалуй, потому они и смогли стать общими интеллектуальными “матрицами” времени, что чисто и исключительно интеллектуальными, научными явлениями никогда не были, а были мироотношением, общим чувством человека и его ситуации в мире, которое в этих формах выразилось.

Послужив источником одной из самых смертоносных тоталитарных идеологий – советского большевизма, марксизм стал и одним из очень действенных средств его преодоления. И не только его, а различных форм несвободы вообще: главными вольнодумцами середины века, которые определили стиль, дух, содержание вольнодумчества этого периода, были именно представители неомарксизма в его разнообразных вариантах.

Конец периода: 60-е годы

Понятие “революционность” и связанные с ним идеалы – этические, социальные, интеллектуальные – остаются популярными до конца 60-х. В 60-е интерес к революционности и чувство ее ценности достигают пика, а затем следует спад. 60-е доводят до предела те увлечения века, под которыми они же и подводят черту. Подобно зеркалу, эти годы отразили в себе первые десятилетия века.

Вернулась и даже усилилась массовая вера в науку. Вернулась и на Западе, и у нас мода на авангард. Снова, как в первые десятилетия века, культурное сознание воодушевлено идеей творчества, одержимо обилием проектов. Культуру, как и десятилетия назад, бьет лихорадка тоски по “подлинности”, по той последней правде, ради которой не жаль и многое разрушить; она вновь одержима культом молодости, новизны и начала.

Это время, само себе казавшееся временем будущего, на самом деле было временем прошлого. Это последний романтический период века.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"