Два урока изящной словесности

Почти в каждом классе есть такие ученики, у которых на уроке что ни спроси – либо краснеют и молчат, либо начнут нести такую околесицу, что лучше бы молчали. Ну как тут учителю не удержаться от саркастических замечаний в адрес того или иного бедолаги. Класс хихикает. Но этот смех скорее нервный. Он не объединяет, а, наоборот, разобщает учеников, потому что каждый тихо радуется, что не он оказался на лобном месте.
На таком уроке класс глупеет на глазах: что ни ответ, то пальцем в небо. У бедного учителя просто руки опускаются: когда же прозвучит правильный ответ?!
А нужен ли он, правильный ответ? Кто его теперь услышит? А если и услышит, надолго ли он останется в памяти? И что с такого урока вынесут дети, кроме облегчения – наконец-то их мучения закончились. Да и учителю не грех посочувствовать: дескать, какие нынче дети трудные пошли – не хотят учиться, хоть кол на голове теши. Ведь каждому учителю так хочется, чтобы ученики на его уроках были активны, любознательны, чтобы глаза горели энтузиазмом...
Но именно такими они и бывают, если учитель не стремится к тому, чтобы все немедленно поняли что-то одно – то, что он сам когда-то понял и считает нужным, чтобы теперь поняли все. А вместо этого устраивает на уроке мастерскую ошибок, где у каждого будет возможность, поошибавшись, совершить собственное открытие. Скорее всего оно окажется не совсем таким, как у соседа (и тем более у учителя), и поэтому слушать его будет интересно всем.
Проблема понимания – это проблема неравнодушия. И наша учительская задача в том, чтобы ученики неравнодушно отнеслись к тому, в отношении чего мы ждем от них понимания: будь то теорема Пифагора, закон Ньютона или «Птичка божия» из поэмы Пушкина «Цыганы».
Подтекст нашей сегодняшней страницы: как на уроках дарить детям радость – радость общения, радость открытия, радость понимания. Летом у вас, дорогие читатели, будет время не спеша подумать, повспоминать удачи и промахи. И, может быть, в очередной раз мысленно примерить к своей работе наши режиссерские хитрости. Если в новом учебном году вы, не пренебрегая движением учеников на уроке, будете использовать работу в малых
группах и почаще устраивать смену ролей и мизансцен, то радость, поверьте, приложится. И не придется тоскливо дожидаться звонка с урока – ни ученикам, ни учителю.

ЗАСТЕНКИ ДИДАКТИКИ

Что хотел сказать поэт?

Отрывок из очерка Власа Дорошевича, блестящего писателя-юмориста рубежа веков, предшественника Аверченко, Тэффи, Саши Черного

– Мозгов Николай!
Встает маленький и уже перепуганный Мозгов Николай.
– Мозгов Николай! Разберите мне “Птичку божию”. Что хотел сказать поэт “Птичкой божией”?
Мозгов Николай моргает веками.
– Ну! Мозгов Николай! Что хотел сказать поэт?
– У меня мамаша больна! – говорит вдруг Мозгов.
– Что такое?
– У меня мамаша больна. Я не знаю, что хотел сказать поэт. Я не мог приготовить.
– У Мозгова Николая мамаша всегда бывает больна, когда Мозгов Николай не знает урока. У Мозгова Николая очень удобная мамаша.
Весь класс хихикает. (Разрядка наша. – Р.У.)
– Я ставлю Мозгову Николаю “нота бене”. Голиков Алексей! Что хотел сказать поэт “Птичкой божией”?
– Не знаю!
– Голиков Алексей не знает. В таком случае, Голиков Николай.
Голиков Николай молчит.
– Голиков Алексей и Голиков Николай никогда ничего не знают. Постников Иван.
– У меня, Петр Петрович, нога болит!
– При чем же тут поэт?
– Я не могу, Петр Петрович, стоять!
– Отвечайте в таком случае сидя. Постников Иван и сидя не знает, что хотел сказать поэт. В таком случае, Иванов Павел!
– Позвольте выйти!
– Что хотел сказать поэт “Птичкой божией”?
– Позвольте выйти!
– Иванов Павел хочет выйти. Иванов Павел выйдет на целый класс!
И уроки-то русского языка идут на каком-то индейском языке! Словно предводитель команчей разговаривает:
– Бледнолицый брат мой – собака. Язык бледнолицего брата моего лжет. Я сниму скальп с бледнолицего брата моего!
В это время над задней скамейкой поднимается, словно знамя, достаточно выпачканная в чернилах рука.
– Патрикеев Клавдий объяснит нам, что хотел сказать поэт!
Патрикеев Клавдий поднимается, но уверенность его моментально покидает: “А вдруг не угадаю”.
– Почему же Патрикеев Клавдий молчит, если он знает?
Все смотрят на Патрикеева и начинают хихикать.
Патрикеев Клавдий думает: “Не попроситься ли лучше выйти?”. Но стыдится своего малодушия и начинает неуверенным голосом:
– В стихотворении “Птичка божия” поэт, видимо, хотел сказать... вообще... что птичка...
А класс хихикает все сильнее и сильнее: “Ишь какой знающий выискался! Знает, что поэт хотел сказать! Этого никто, кроме Петра Петровича, не знает!”
Патрикеев готов заплакать:
– Прикажите им, чтоб не смеялись... Тут вовсе нечему смеяться... Поэт хотел сказать, что птичка... вообще не работает, ничего не делает... и все-таки сыта бывает...
– Не то! Пусть Патрикеев Клавдий сядет и никогда не вызывается отвечать, когда не знает. Никто не знает, что хотел сказать поэт в “Птичке божией”? Ну как же так? Это так просто.
И учитель объясняет:
– Вкладывая песню о птичке божией в уста кочевых и оседлых цыган, поэт тем самым хотел изобличить перед нами низкий уровень этих цыган. Ибо только с точки зрения...
– Петр Петрович, будьте добры, помедленнее. Я не успеваю записывать! – говорит первый ученик.
– Надо понимать, а не записывать! Ибо, говорю я, только с точки зрения кочующих и беззаботных цыган может служить предметом восхваления такая беззаботность птички. Похвала же птичке за ее праздность и ничегонеделание была бы немыслима в устах такого просвещенного человека, каким, бесспорно, является поэт. Все поняли?
– Все поняли! – хором отвечает класс.
– Мозгов Николай, повторите!
– Поэт вкладывает птичке в уста...
– Садитесь. Повторяю еще раз. Вкладывая в уста не птичке, а цыганам, поэт, несомненно, думал этим... Ну да все равно! Запишите.
И все зубрят к следующему уроку это обязательное “толкование птички”.
...И чем больше школьники читают и обсуждают, тем больше они отучаются думать...
Похоронным звоном над самостоятельной критической мыслью звучит каждое учительское:
– Поэт хотел этим сказать...
Своя мысль заменяется штампованной мыслью узаконенного образца.
Никто уж не пытается думать. Все равно не попадешь и ошибешься. Учитель скажет, как это надо понимать на пятерку!

МАСТЕРСКАЯ ОШИБОК

Главное – уметь грамотно споткнуться

О том, как ученики однажды читали “Узника”

Увы, уроки литературы нередко сводятся к сообщению, чем в рассматриваемом произведении восхищались выдающиеся критики, ученые, писатели или сам учитель. При этом если у учеников и возникает восхищение, то оно бывает вызвано не столько текстом, сколько чьей-то способностью его так понимать. Их же собственное восприятие остается по-прежнему равнодушным.
И чем «правильнее», «научнее» то понимание, которое мы излагаем ученикам, тем скучнее им представляется понимание собственное. Они начинают, часто бессознательно, утаивать его даже от самих себя и повторять чужие слова и формулировки. Причем так искренне и убежденно, как если бы своими глазами увидели то, что удалось увидеть другим, как если бы им самим удалось насладиться тем, чем удалось насладиться другим.
Но видимость эта разрушается и для них самих, и для окружающих, как только они начинают исполнять произведение вслух с листа или наизусть.

Раскадровка замысла

Вспоминается урок, который мне довелось как-то провести с учениками седьмого–девятого классов. Для художественного освоения было намечено стихотворение А.С.Пушкина «Узник», по программе пройденное ими в шестом классе.
Перед встречей я запланировал сначала с помощью своеобразной смены ролей (роль по очереди отвечающих у доски замещается ролью одновременно рисующих за партами) помочь школьникам дать себе отчет в том, как они реально понимают стихотворение.
Потом, объединив их в малые группы, заинтересовать поиском противоречий этому пониманию, поиском нелепостей, которые, по выражению Достоевского, часто лежат не в тексте, а в голове читающего.
Следующий этап – поиск возможного соединения обнаруженных нелепостей в новой смысловой картине, то есть в новом понимании. Начать этот поиск позволит организация смены мизансцен и двигательного пространства.
И, наконец, дать возможность испытать свое понимание перед товарищами чтением вслух.
Итак, ‹‹Узник››:

Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном,

Клюет, и бросает, и смотрит в окно,
Как будто со мною задумал одно;
Зовет меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: «Давай улетим!

Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер... да я!..»
                1822 г.

За кулисами первого задания

Две-три минуты занятий ушло на припоминание стихотворения. Ученикам были розданы разные издания сборников, включающих это стихотворение. Потом желающие прочли его наизусть.
Читали обычно: более или менее утомительно скандируя и с нарастанием абстрактного пафоса. Получалась всем знакомая картина плакатной, но бессмысленной бравурности, направленной в потолок. Слушатели с тоскливым терпением бродили глазами по стенам.
Меня слегка забавляла уверенность учеников в том, что в стихотворении им якобы все понятно и оно им якобы даже нравится!
Отмечу, что часто работу над литературным текстом я начинаю с того, что прошу пересказать его. Пересказать кратко, своими словами, о чем в нем говорится, что изображается. Для школьников подобное задание называется пересказом истории, для студентов — пересказом фабулы.
Довольно часто в ответ на просьбу пересказать изложенную автором историю ученики (и школьники, и студенты) начинают излагать то, что называется идейным содержанием. Например, о стихотворении «Узник» мне часто приходилось слышать, что «это рассказ о стремлении к свободе».
— Да нет, вы мне саму историю напомните.
— А! Ну, там, сидит за решеткой узник и видит через решетку далекую гору и в небе орла... Ну вот и все, пожалуй.
Или:
— Сидит узник, смотрит в окно. Прилетает орел, зовет его на свободу, и узник мечтает о воле.
Эти варианты пересказов не вымысел. Они столь характерны, что, я уверен, если читатель в непринужденной обстановке попросит нескольких человек пересказать по памяти «Узника», то он обязательно услышит хотя бы один из этих вариантов почти дословно.
Но на том занятии я решил обойтись без пересказа. Дело в том, что при групповой работе с вариантом пересказа, прозвучавшим первым, часто все остальные сразу соглашаются, хотя будь кто из них первым, пересказ получился бы другим и иногда очень несхожим. Так как возраст учеников, сидящих передо мной, был разным, от седьмого до девятого класса, то мне важно было, чтобы именно каждый зафиксировал формулировку собственного понимания. Для этого каждый, не заглядывая в текст, должен был сделать рисунок или схему размещения персонажей стихотворения. Тем, у кого был «страх карандаша», разрешалось обозначать персонажей галочкой или кружочками с соответствующими поясняющими надписями.

Открытие точки

Когда задание было выполнено, учеников удивило разнообразие версий:
клетка с птицей; рядом другая птица, которая принесла в когтях пищу (интересно, что в песенном фольклоре известен народный вариант пушкинского «Узника», в котором поется также о двух орлах);
стена изнутри камеры, человек стоит у зарешеченного окна; он смотрит на далекий слабый контур горы и небольшую галочку, обозначающую орла;
тюремный двор; невысоко от земли — зарешеченное окно; под ним сидит прилетевший орел; из-за решетки на него смотрит человек;
тюремный двор; орел прикован цепью к колышку и клюет пищу; рядом окно темницы; в окне видна голова человека;
внутренний вид камеры; узник стоит у окна; он смотрит на орла, который клюет на подоконнике с той стороны решетки;
камера изнутри; возле двери сидит узник; под окном напротив него орел клюет пищу.
Объединив учеников по сходству версий (история с двумя орлами была нарисована только одной семиклассницей, поэтому ей не с кем было объединяться), я предложил каждой группке, пользуясь текстом, попробовать отстоять свою версию и опровергнуть другие. Это был уже второй этап замысла.
Обсуждение началось бурно. Мне приходилось скорее сдерживать пыл обсуждения, нежели поддерживать его.
На версию с двумя птицами, озадачившую многих присутствующих своей неожиданностью, пришлось первое наступление. Оно было коротким и принадлежало самому автору данной версии — семикласснице. К своему великому удивлению, ученица обнаружила в тексте ранее ею не замечаемую точку. С восторгом она делилась своим открытием. Если раньше ей казалось, что строчка «вскормленный в неволе орел молодой» относилась к глаголу «сижу», то теперь она увидела, что после первой строчки стоит точка, которая не допускает подобного понимания.
Другие ученики скорее всего не обращали внимания на точку в конце первой строки и не приписывали ей смысловой роли. Поэтому некоторые из них, увидев рисунок семиклассницы и озадачившись им, были готовы принять версию про двух орлов. Но автор версии сама помешала этому, признав ошибочность своего понимания. Ученики почувствовали, что текст реально может быть мерилом понимания. Они буквально вцепились в него, проверяя прочность своей версии.

Зачем орла в камеру сажать?

Следующее наступление пришлось на рисунок с парящим орлом. Сторонники этой версии со стыдом признали свою капитуляцию: если орел клюет пищу и, более того, о нем сказано, что он вскормлен в неволе, то представление о парящем орле — плод собственного вымысла. К капитулировавшим присоединились и те, у кого вольный орел прилетел на тюремный двор, и те, у кого орел хотя и клевал пищу, но также был нарисован свободным.
Внимание сосредотачивается на двух оставшихся вариантах: орел внутри камеры и прикованный орел снаружи. Обсуждение переходит в спор между малыми группками.
— Тут же сказано — под окном, значит, орел в камере.
— Вот именно — под окном! Если под окном кусты растут, то они же растут на улице, а не в комнате.
— «Три девицы под окном пряли поздно вечерком». Они на улице пряли?
— В том случае — в светлице, а здесь орел — на улице!
Сопротивление вынуждает учеников быть конкретнее в доказательствах, точнее формулировать свои представления. Участвуют в обсуждении почти все. Те немногие, что молчат, тоже собранны — они про себя пытаются определить, какой же из вариантов правдоподобен.
Одно из запомнившихся мне ученических опровержений того, что орел находится снаружи темницы, было таким:
— На улице светло, солнце светит. А из-за решетки сыростью тянет. С улицы в темном окне увидеть ничего нельзя. И не будет орел туда, в темень и сырость, глядеть. А если узник прижмется вплотную к решетке, то вообще орел испугается и выберет другое место, подальше от окна. Ведь цепь позволяет ему двигаться.
Опровержение версии, по которой орел находится вместе с узником:
— А зачем орла в камеру сажать? Он что заключенный? И потом, я где-то читала, что орел именно привязан был на улице, только не помню где. Потому и нарисовала я так, как было там нарисовано.
Ссылка на авторитет сама по себе доказательством не является. Пришлось вмешаться и дать посильное разъяснение. Дело в том, что вариант с прикованным снаружи орлом исходит не столько из текста стихотворения, сколько из комментария С.М.Бонди, часто приводимого в различных школьных изданиях. Пушкинист указывал, что «Узник» был написан в Кишиневе, в ссылке, поэтому поэт воображал себя узником, заключенным в темницу. Во дворе дома, где он жил, поэт видел на цепи орла, образ которого и использовал в стихотворении. Возможно, что такой комментарий указывает действительный повод возникновения стихотворения, но не раскрывает его содержания.
Отметим, что в некоторых учебниках рядом со стихотворением воспроизводится прорись одного из рисунков Пушкина, взятых из его черновиков. На рисунке четко читается стол у зарешеченного окна; назначение некоторых предметов, находящихся на столе, так же как и содержание пейзажа, неясно.
Дать квалифицированную справку на заинтересовавший учеников запрос о местонахождении орла — в камере или вне ее – я тогда не мог. Сам я был уверен, что птица находится внутри, но реальных доказательств не было. Ученикам я предоставил право, исходя из личных представлений и осмыслений грамматических форм языка, выбрать свою версию. Забегая вперед, скажу, что в конечном итоге у всех орел оказался внутри темницы, хотя объяснить, почему он там оказался, первоначально никто не мог.

О птичьей охоте

А примерно через полгода я встретил человека, который, как оказалось, собирает материал об охотничьих птицах. От него я узнал, что охотничьих птиц на открытом воздухе не содержали. Их «выгуливали», но недолго. На это время их за ногу привязывали (приковывали) к особым пенькам. Все же остальное время птиц держали поодиночке в темных прохладных помещениях (темницах, камерах). И делалось это для того, чтобы птица выше поднималась в небо во время охоты.
Тогда я вспомнил об «Узнике» и спросил его мнение. В ответ же услышал:
— Стоит ли к поэзии подходить так буквально и искать в стихах конкретный смысл? А о птичьей охоте можно рассказать. Это была одна из царских забав. При Алексее Михайловиче, отце Петра I, даже боярам была запрещена соколиная охота. Право на нее имел только сам царь. И охотничьих птиц у него содержалось несколько тысяч! То было время расцвета соколиной забавы. Пьяного сокольничего не подпускали к птицам и строго наказывали! И тогда вряд ли узника могли посадить в темницу к птице или птицу к узнику. Правда, уже с Петра все было не так строго. И состарившихся охотничьих птиц по дешевке продавали кому угодно. Может быть, и смотреть за такой птицей мог по договоренности арестант. Но на Руси для охоты обычно держали соколов или кречетов. С орлами охотились в степях и горах. Там они были в большом почете, так как только они брали лис. Но какое это имеет отношение к стихотворению, не понимаю?!
В ответ я улыбнулся, припоминая, насколько буквально сам Пушкин подходил к поэзии, например, Байрона. Но так как настрой моего собеседника был несколько риторическим, то я, не ввязываясь в спор, поблагодарил его за разъяснения.
Для меня полученные сведения были очень важны. Если в тексте не видеть проблем для осмысления, если все затруднения списывать на поэтическую образность, то, конечно, нужды во всех этих сведениях нет. И они при чтении «Узника» оказываются мертвым грузом даже для тех, кто ими располагает.
Реалии легко усваиваются или упорно разыскиваются читателем, только когда он увидел в том нужду. Без нужды комментарии остаются непрочитанными даже при самом продуманном размещении (например, когда они под рукой, на той же странице). Поэтому моя цель — научить читателей видеть в тексте препятствия, которые, в свою очередь, вызывают размышления, сопоставление своих личных представлений и поиск необходимых сведений.
Многие педагоги хотят, чтобы их ученики читали внимательно. Для этого их нужно учить грамотно спотыкаться на пути осмысления прочитанного.
Обсуждение «рисунков-пересказов» на том занятии помогло каждому из учеников увидеть особенности своего реального понимания со всеми лакунами, иллюзиями и недоразумениями. Тогда-то они с энтузиазмом и начинали изучать текст. Без всякого принуждения они читали и перечитывали его в поисках доказательства какого-то своего то предположения, то аргумента.
Следующие достаточно трудные задания мне ввести в их круг внимания уже было легко...
(О том, как дальше осуществлялся замысел урока, заинтересованные учителя могут прочитать в кн. В.Букатова «Тайнопись бессмыслиц в поэзии Пушкина». М., 1999.)

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"