Проза поведения, поэзия неведения

Не надо ревновать к пирамиде Хеопса.
Не стоит этого делать

Перечитываю Довлатова. Замечательное у него чувство собственного масштаба и своего места в литературе. Для писателя очень важна гигиена литературного поведения. Оплаченность претензий, которые в этом случае начисто исключают позу. По отношению к другим очень наблюдателен. Не лучшее, вообще говоря, свойство…
Запись о Евтушенко: «Молодого Евтушенко представили Ахматовой. Евтушенко был в модном свитере и заграничном пиджаке. В нагрудном кармане поблескивала авторучка.
Ахматова спросила: «А где ваша зубная щетка?»
Как говорится, без комментариев. Ахматова тоже, впрочем, наблюдательна.
Органическое поведение – верный признак того, что у писателя есть чувство жанра. Жанр, собственно, давно уже определяется поведением, а не какими-либо внешними литературными канонами. Так уже по крайней мере со времен Пушкина.
В «Соло на IBM» у Довлатова есть примечательное рассуждение: «Рассказчик действует на уровне голоса и слуха. Прозаик – на уровне сердца, ума и души. Писатель – на космическом уровне.
Рассказчик говорит о том, как живут люди. Прозаик – о том, как должны жить люди. Писатель – о том, ради чего живут люди».
Сам Довлатов считал себя рассказчиком. Не раз говорил об этом в интервью. Многие критики сочли это тогда выражением чеховской такой скромности. Глупость! С чего они взяли, что и сам Чехов-то был скромным? И о какой скромности может идти речь при литературной автохарактеристике? Это была бы ложная скромность, то есть кокетство. Вот уж чего в Довлатове нет.
Он действительно был рассказчиком. Это ни лучше, ни хуже другого, ни больше, ни меньше. Это так. О качестве же можно говорить только внутри выявленной определенности. И тут можно сказать уверенно, что рассказчик он превосходный.
Слово «поведение» воспринимается нами с детства как ответственная школьная дисциплина, по которой необходимо получить оценку. Есть поведение плохое, а есть хорошее, есть правильное и есть неправильное.
Между прочим, те, кто не читал «Опыты в прозе» Батюшкова, летучую его фразу «живи как пишешь, и пиши как живешь» понимают, я уверен, слишком вольно. Между тем Батюшков мечтал, «чтобы поэту предписали особенный образ жизни, пиитическую диэтику». Верно догадавшись о связи поведения и творчества, он говорил лишь о том, что для того чтобы создать достойные поэтические образцы, поэт должен соответственно, то есть правильно, себя вести. Речь шла буквально о предписании: «Итак, удались от общества, окружи себя природою: в тишине сельской, посреди грубых, неиспорченных нравов читай историю времен протекших, поучайся в печальных летописях мира…» и так далее.
Уверенность в существовании незыблемых критериев истинной поэзии вела за собой представление о четких правилах образцового поведения поэта. Вполне школьная модель.
Покинув контекст, известный сегодня каждому тезис Батюшкова навсегда лишился первоначального педагогического догматизма. Как не существует ныне жанровых канонов, так не может идти речь и о канонах поведенческих. Мы можем лишь post factum говорить о соотносимости поведения и поэтики, которые, говоря языком экономистов, находятся в состоянии взаиморасчета. А вот за тем, как этот взаиморасчет происходит, наблюдать чрезвычайно интересно. И поучительно.
Прозу Довлатова можно назвать прозой поведения. Как, например, и прозу Василия Шукшина, Виктора Конецкого, Венедикта Ерофеева. Список этот, впрочем, невелик. Из прозы Льва Толстого, например, вычислить поведение автора будет затруднительно. Тут связи более опосредованные и сложные.
Еще сложнее говорить о поведении поэта. В этом смысле очень интересно, как Довлатов описывает поведение молодого Иосифа Бродского. Прошу прощения за большую цитату, но она необходима.
«Бродского волновали глубокие истины. Понятие души в его литературном и жизненном обиходе было решающим, центральным. Будни нашего государства воспринимались им как умирание покинутого душой тела. Или – как апатия сонного мира, где бодрствует только поэзия…
Рядом с Бродским другие молодые нонконформисты казались людьми иной профессии.
Бродский создал неслыханную модель поведения. Он жил не в пролетарском государстве, а в монастыре собственного духа.
Он не боролся с режимом. Он его не замечал. И даже нетвердо знал о его существовании.
Его неосведомленность в области советской жизни казалась притворной. Например, он был уверен, что Дзержинский – жив. И что «Коминтерн» – название музыкального ансамбля.
Он не узнавал членов Политбюро ЦК. Когда на фасаде его дома укрепили шестиметровый портрет Мжаванадзе, Бродский сказал: «Кто это? Похож на Уильяма Блэйка…»
Своим поведением Бродский нарушал какую-то чрезвычайно важную установку. И его сослали в Архангельскую губернию».
Вот чего не может вынести ни один тоталитарный режим – когда его не замечают. Нет для него более оскорбительной фигуры, чем фигура поэта. Противника можно идеологически уничтожить или, если он силен, попробовать с ним договориться. С поэтом ни то, ни другое невозможно. Поэта можно только убить. Или изъять из страны, а заодно и из литературного обращения. Это, правда, является уже признаком одряхления власти, которая уверена, что может организовать забвение.
Так поведением обеспечивалась та внутренняя свобода, которую мы чувствуем в стихах Бродского.
Я в который раз подумал о пушкинской трагедии «Моцарт и Сальери». Сальери в пределе своем – та же власть. Он и хотел бы как-нибудь договориться с Моцартом о правилах игры, да тот не понимает, о чем речь. Поэтому, в сущности, у Сальери не было выбора. Вот в чем дело.
Эти тупики расставлены и для нас всюду. Простодушная или влюбленная улыбка может служить им, когда ты туп и скорбен. Или слишком задумался о своем участке полета. Или, не знаю, приревновал к пирамиде Хеопса. Не стоит этого делать.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"