Сосед, который держится на расстоянии

Далеко не всегда есть силы признаться в том, что наше существование – опровержение собственной невозможности, что все мы живем через не могу жизни, сами того не замечая

Рассказ Набокова “Занятой человек” принято считать пародией на мистическую литературу. Герою еще в детстве приснился сон, от которого осталось только число 33, и незадолго до своего тридцать третьего дня рождения он вдруг решает, что это было пророчество о смерти. “Он стал бояться всего – лифта, сквозняков, строительных лесов, уличного движения... он чувствовал всю глупость своего состояния, но не был способен побороть себя”. В результате весь год до следующего дня рождения, который мог бы отменить и лишить смысла “пророчество”, странный набоковский персонаж живет между жаждой сопротивления року и животным страхом. Ближе к решающему дню он перестает выходить на улицу. В то же время событий в его жизни – ноль. Правда, появляется сосед по квартире, представитель иностранной фирмы, который помогает нашему герою во всяких мелочах – одалживает денег, сигару – ночью, заменяет перегоревшую лампочку, капает валерьянку, когда у того прихватило сердце, и оказывает прочие мелкие услуги, не вызывающие, да и не обязанные вызывать глубокой благодарности. Герой держит соседа на расстоянии и даже не приглашает на судьбоносный день рождения. Впрочем, сосед занят – он ждет важную телеграмму. Перед приходом гостей происходит скандал на улице, перестрелка, имениннику кажется, что шальная пуля пропела у самого лица, и одновременно приносят телеграмму соседу. День рождения проходит буднично, на рассвете уходят гости. В прихожей на столе валяется соседская телеграмма: “Soglassen prodlenie”. Герой заснул и проснулся: “Прелестное летнее солнце зажигало маленькие радуги в плоских хозяйских рюмках, и было все как-то мягко, и светло, и загадочно, – как будто он чего-то не понял, не додумал, а теперь уже поздно, и началась другая жизнь...”
Подсказки, конечно же, разбросаны по всему рассказу – и для читателя, и для героя. Доброго соседа зовут Иван Иванович Энгель (немецкое der Engel – “ангел”), и в одном из снов героя Энгель поет в “саду, плавно качая ярко-желтыми кудрявыми крыльями”, но герой не спешит узнавать своего ангела-хранителя, потому что ангелы не носят канареечного цвета халат и пенсне на носу и их помощь представляется неким более возвышенным деянием, чем семнадцать капель валерьянки...
Набоковский рассказ, конечно же, не пародия. В нем действует персонаж, наделенный пародийным сознанием нашей эпохи, верящий в судьбу и, в общем, даже готовый верить в Бога, но только такого, чтобы творил чудеса в роде кинематографических спецэффектов. В противном случае Его бытия ничто не доказывает. Мы все, как писал архиепископ Иоанн Шаховской, “выварены в щелочном растворе материализма”, и к современным попыткам веры это относится, может быть, в большей степени, чем к современному безверию. Свою “вываренность” ощущаешь всякий раз, когда усталым глазом ищещь подтверждений присутствия Бога и с мазохистским чувством констатируешь, что не находишь. Об усталости и несовершенстве зрения думать при этом “почему-то” не хочется...
Почему-то не хочется верить, что если все лампочки горят, холодильник работает, приемник говорит, семья накормлена и не болеет, а если кто-то болеет – есть лекарства, которые помогают, то вот это и есть Божье чудо. А если с этим и соглашаемся, то с особым вкусом прибавляем: “Дожили!.. Докатились!.. Уже это называем чудесами...”
Шестым чувством набоковский герой ощущает, что жизнь его движется через не могу, что это механизм, который работает на давно севших батарейках... На жизнь, движение хватает нас всех. Правда, далеко не всегда есть силы признаться в том, что наше существование – опровержение собственной невозможности, что все мы живем через не могу жизни, сами того не замечая. За чей счет? С чьей легкой руки?!
Жизненный круг, проходящий от Воскресения до Воскресения, для большинства из нас, не наделенных зоркостью, напоминает тихую возню соседа Ивана Ивановича за стеной. Возможно, наши снисходительность и чванство, когда мы прибегаем к соседской помощи, спасительны. Наверное, мы не смогли бы жить с истинным знанием о том, что постоянно охраняющая сила оттаскивает нас за шиворот от невидимого края. Набоковский герой прожил год с ощущением, лишь намекающим на это знание, и вконец измотался, а потом начал другую – прежнюю – жизнь. Наверное, мы однажды уже прощены за нашу неспособность видеть...
В этом смысле мистерия Великой недели и Пасхи – кратковременный прорыв повседневной слепоты. Потом тьма снова сомкнется. Не стоит обольщаться. Не стоит прозревать в себе способность ощутить боль абсолютно безвинного страдания, потому что мы все равно не выдержали бы этой боли. Но счастье Воскресения дано ощутить всем, даже если происхождение его не вполне осознается... Вот это “и было все как-то мягко, и светло, и загадочно”, эти “маленькие радуги на стекле” – все это и есть отблески того счастья... Тем более оно кажется невероятным при том особенном чувстве мировой усталости, которое сегодня известно и привычно практически всем, но каких-либо размышлений ни у кого по большому счету не вызывает. Каждый год в каждую светлую ночь мир как бы вопросительно замирает в недоступной нашим чувствам точке, неизвестная возможность судьбы на смертельной скорости проносится, едва не чиркнув по коже, но Воскресение приходит, обыденное и незаметное, как неизвестно откуда пришедшая телеграмма: “Согласен на продление...”

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"