Лариса ШЕПИТЬКО: “Я хотела дать надежду
тем, кто останется после меня...”
 Я
видела смерть очень близко.
У меня была серьезная травма позвоночника, а я в
то время ждала ребенка. Могла и погибнуть, потому
что ребенка я решила сохранить.
Я тогда впервые оказалась перед лицом смерти и,
как всякий человек в таком положении, искала свою
формулу бессмертия. Хотела думать, что от меня
что-то должно остаться.
Повесть Василя Быкова “Сотников” я прочитала
тогда, в том новом своем состоянии. Это, говорила
я себе, вещь обо мне, о моих представлениях, что
есть жизнь, что есть смерть, что есть бессмертие.
Заявить о своей потребности, о праве каждого
отдельного человека отстаивать уникальность,
единственность, неповторимость и бессмертность
своей судьбы – вот к чему я стремилась. И выйдя на
этот уровень размышлений, я уже никогда не смогу
вернуться в прежний круг житейских желаний,
профессиональных интересов...
Последнее интервью. 1979 год, июнь
Бывают люди, с чьим уходом из жизни – да еще
неожиданным, ранним – смириться невозможно. Ход
времени лишь обнажает возникшую пустоту,
обостряя чувство утраты, бесконечно личной даже
в том случае, когда и речи нет о кровном родстве,
да что там – порой и о знакомстве.
...Это случилось на рассвете 2 июля 1979 г.
По дороге к озеру Селигер – местам съемок фильма
по повести В.Распутина “Прощание с Матерой” –
машина, где находились режиссер Лариса Шепитько,
оператор Владимир Чухнов, художник Юрий Фоменко
и их ассистенты, на полном ходу столкнулась со
встречным грузовиком. Мгновенный обрыв
человеческих жизней, неосознанный, должно быть,
самими погибшими, как бывает, когда смерть
настигнет во сне.
Такой переход в инобытие принято считать
почему-то легким.
...В этих местах летом ночи коротки и светлы, небо
величаво, цветы и травы в человеческий рост, а
зимой ветер без преград метет поземку – колючую,
как в первых кадрах “Восхождения”.
Неизменность. Как и в тот трагический день,
недостает начальных букв на указателе с
названием ближайшего населенного пункта. Буквы
время от времени подновляются, но непогода
упрямо стирает их, оставляя лишь последние:
“...кино”.
Поселок Редкино. 137-й километр Ленинградского
шоссе в сторону Твери, тогда Калинина...
Крошечный некролог в “Известиях” показался,
помню, невероятной ошибкой, опечаткой. В день
похорон шел дождь, и на “Мосфильме” в реальность
происшедшего не верилось почти никому.
Портрет Ларисы нес человек, в котором видела она
– и не раз говорила об этом – своего
бессмертного Сотникова. Настанет час, судьба
сведет меня с ним – сведет и уже не отпустит, но
слово о нем впереди.
Об этом портрете кинокритик Виктор Демин,
знавший Ларису на протяжении жизни, скажет:
“Такой я ее никогда не видел. Это она, только,
может быть, на несколько лет вперед.
Как звук запаздывает за светом и грохот выстрела
отстает от выхлопа дыма, так, должно быть, и тут –
плоть опаздывает за обретениями души, этой, что
там ни говори, световой субстанции. Фотограф
сумел сделать плоть прозрачной – вот и
проглянула душа”.
Чем больше проходит времени – тем неотступнее
этот ее взгляд. Не прощальный, а вопрошающий,
ждущий. Встречающий. Словно в дороге, которую
вот-вот заметет, занесет, и не отыщешь шагов
шедших ранее. Окольных же тропок не счесть: они
есть и были всегда.
Но был и тот деревенский пригорок – образ и
подобие Голгофы – в черно-белый страшный зимний
день казни Сотникова, куда многих и многих из нас
швырнуло прямиком из зрительного зала. Мы
оказались там такими, какими были тогда: очень и
очень разными. Забудется ли, как уже из петли,
поймав в толпе взгляд мальчугана в потрепанной
буденовке, смотрел он в его и одновременно в наши
глаза?
Смотрит и поныне, минуя небытие.
Смотрит. Завещая то главное, что для него дороже
самой жизни, но и спрашивая нас – каждого в
отдельности. О чем?..
В безмолвном этом диалоге могут быть паузы, порою
длинные, даже обрывы. Наияростнейший спор или
тихая исповедь друг другу, притяжение и
отталкивание, благодарность и трудное ощущение
вины – все, чем жива душа человеческая. Не может
быть лишь одного – завершения.
Редчайший случай, когда провидческое “...и здесь
кончается искусство, и дышат почва и судьба”
можно отнести не только к художнику и его
творению, но и к тем, кто уходил из кинотеатра,
став в духовном своем опыте старше на целое
“Восхождение”. Пусть даже и, не выдержав
испытания, не принял его.
Привычное понятие “зритель” в значении
“наблюдатель, соглядатай” здесь теряло свой
смысл.
“Писали такие глубокие по мысли, по чувству, по
потребности поделиться письма, – рассказывала
всего за месяц до гибели Лариса. – Из них видно,
как велика у людей потребность в духовной жизни,
в напряженной духовности. Людям нужен и человек,
с которым они могли бы поделиться размышлениями,
чувствами, исповедоваться перед кем-то. И
получилось, что исповедуются передо мной...”
Трудно передать чувства, с которыми прикасаешься
к этим письмам сейчас и, конечно, впервые. Будто
хочешь продлить эпоху, когда Лариса Шепитько и
те, кого позвала она “на свидание с собственной
совестью” – это ее слова, – были еще
современниками. Словно ищешь среди них и свое,
неотправленное, недописанное – как едва
обозначившийся путь... Тот ли он, Лариса?
И есть ли право открывать всем не рассчитанное на
публичность (кто хотел – писал отклики в прессу)?
Открывать эту беззащитность наивных и неловких
признаний, это мучительное преодоление немоты,
противоречивость, доверчивое “я могу только
вам...”.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|