Карлсон, Эмиль, Лилианна и все-все-все

О мечтательной учительнице французского языка, которая превратила фрекен Бок в тетю Мотю

Вечер был такой прекрасный, какие бывают только весной в Смоланде. Цвела черемуха, пели дрозды, звенели комары, окуни отлично клевали…

А.Линдгрен. Приключения Эмиля из Лённеберги.
Перевод Лилианны Лунгиной

В раннем детстве мы мало интересуемся авторами книг. Нам важно, что там происходит с Дюймовочкой, Буратино или Котом в сапогах. Нам не хочется даже знать, что все эти истории кем-то придуманы. Ведь это все равно что сломать музыкальную шкатулку и убедиться в том, что чарующая музыка происходит от соприкосновения металлических пластинок. Как можно поверить в то, что никакой Дюймовочки не существует и ласточка, которая унесла крошку в теплые края, тоже выдумана? И давно нет на свете долговязого датчанина с худым лицом и большим носом, который все это придумал… Нет, поверить в это, когда тебе четыре года, невозможно. Фигура же переводчика (о нем детские книжки упоминают мелким шрифтом и часто на последней странице) представляется и вовсе чужеземной, лишней. Кого и куда переводит этот переводчик? И значит ли это, что без переводчика можно заблудиться и пропасть?..

* * *

В марте 1966 года учительница французского языка Лилианна Лунгина принесла домой в старой авоське шведскую книжку некой Астрид Линдгрен. День был хмурый, ничего хорошего он не обещал. К тому времени шведские книжки Лилианна Лунгина таскала домой пачками уже целый год. Она мечтала о работе переводчика, и в издательстве “Детская литература” пообещали заключить с ней договор, если найдется хорошая шведская книжка. Переводчиков со шведского в СССР почти не было.
Но хорошая книжка никак не попадалась. Будущей замечательной переводчице было тогда уже сорок шесть лет, и не могло не подступить отчаяние. “Шли месяцы, – рассказывала мне Лилианна Зиновьевна, – и становилось все очевиднее, что от мечты стать профессиональной переводчицей придется отказаться, и все же я с дурацким упрямством продолжала таскать домой и читать эти шведские книжечки. Вот и в тот день я стала рассеянно и вяло перебирать принесенные книжки, пока мое внимание не привлекли необычное название “Малыш и Карлсон, который живет на крыше” и странная картинка на обложке: маленький толстый человечек с пропеллером на спине. Боясь очередного разочарования, я недоверчиво открыла первую страницу… И по мере того как читала, меня охватывало все большее волнение. Свершалось некое чудо – Карлсон стал настолько реален в своей нереальности, что мне уже начало казаться, что он приземлился не у Малыша на подоконнике, а у меня… Я сразу почувствовала, что перевести такую книжку – это счастье…”
В 1967-м вышло первое издание “Малыша и Карлсона” на русском языке. Успех был оглушительным, тиражи огромными.
А через год сама Астрид Линдгрен приехала в Москву на международный кинофестиваль. Лилианна Зиновьевна вспоминала об этих днях: “Астрид оказалась удивительно похожей на свои книги – проницательная, очень умная. Легкая и по-настоящему веселая. Придя к нам, она вытащила нашего шестилетнего сына Женю из кроватки и стала с ним играть на ковре, а когда мы ее провожали в гостиницу, она, сойдя с троллейбуса, так заразительно и увлеченно затанцевала на улице, что нам пришлось ей ответить тем же…”
Карлсон, каким его перевела Лилианна Лунгина, оказался существом узнаваемым, почти родным во всех проявлениях своего несносного характера. Даже Астрид Линдгрен в своих интервью с тех пор любит повторять, что в Карлсоне “есть что-то русское”.
И, мне кажется, не только в Карлсоне, но и в несчастной жертве его бесконечных розыгрышей – фрекен Бок – есть и чисто русская наивность, и одновременно знакомая нам по коммуналкам и общагам воинственная вздорность, любовь к скандалам на пустом месте.
Когда я прочитал небольшой отрывок из мемуарной книги Лилианны Лунгиной (она называется “Московские сезоны” и вышла во Франции в 1990 году), то понял, что русский вариант фрекен Бок удивительно напоминает Мотю – няню, жившую в семье Лунгиных почти сорок лет, до самой своей смерти. Быть может, поэтому шведскую фрекен Бок не жаль даже самой Астрид Линдгрен (“Она была по-настоящему противная и злая тетка, – настаивает писательница в недавнем своем интервью, – и получила за это по заслугам”), а фрекен Бок в русском переводе вызывает сочувствие не только у взрослых, но и у детей.
Вот что вспоминала Лилианна Зиновьевна о Моте: “Она смотрела за детьми, стирала, готовила, убирала. Я говорила ей: “Ты слишком много работаешь” – а она отвечала: “Так кто ж, как не я, это все переделает?” И в самом деле, у меня были уроки, переводы, иногда приходилось просиживать ночами до утра. Но ее преданность нашему семейству означала еще и право судить обо всем, что бы мы ни делали. Она признавала только родственные связи и всех, кто не был нам родней, считала чужаками… Она яростно защищала наши интересы и наше имущество и страшно ругала за расточительный образ жизни… Мотя терпеть не могла наших друзей…”
Я не успел спросить Лилианну Зиновьевну о сходстве Моти с фрекен Бок, о многом не успел спросить. Я думал, что наше знакомство только начинается и неудобно спрашивать сразу обо всем, что пришло в голову.
Лилианна Зиновьевна умерла в январе 98-го. Нынче ей исполнилось бы восемьдесят. А познакомились мы под Новый год. Я пришел к ней за статьей для праздничного номера газеты, но через полчаса забыл, зачем пришел. Таким был этот дом.
В Москве людям обычно некогда долго заниматься случайными гостями. Я выпалил просьбу о статье и думал, что мне скажут: зайдите через два дня или перезвоните. Но меня пригласили в комнату, а Лилианна Зиновьевна тут же взялась за статью. Ее муж, знаменитый сценарист Семен Львович Лунгин, провожая меня в комнату, убирал с дороги чемоданы и сумки: “Мы только из Парижа приехали… Да-да, из Парижа!.. Спасибо сыну, он возил нас по всей Европе. Правда, Лиле там многое знакомо. Главное, что мы все это видели вместе…”
Позднее я узнал, что Лилианна Зиновьевна до четырнадцати лет жила во Франции. В тридцатых годах семья вернулась в СССР, Лиля пошла в восьмой класс, ее одноклассником был будущий поэт Давид Самойлов. После школы поступила в знаменитый ИФЛИ. Она вспоминала: “Я считала себя такой французской штучкой, умной девочкой. Мне все говорили: умная, умная – я столько раз это слышала, что подумала: может, вправду умная? А вот Сима как-то дал мне пример, урок: “Нельзя об этом думать, это вообще тебя не касается. Это других касается – умная ты или глупая. А каждый человек, любой, стоит внимательного отношения”. Сима склонялся к людям, как к цветам склоняются те, кто любит цветы, зная, что самый жалкий полевой цветок имеет свою прелесть…”
Так Лилианна Зиновьевна вспоминала о муже после его внезапной смерти. А пока Семен Львович весело и с любопытством глядел на меня, рассказывал про Париж, и я что-то рассказывал. Не помню, чем это могло быть интересно, но Семен Львович иногда нетерпеливо кричал в открытые двери: “Лиля, послушай, что говорит этот молодой человек…” Лилианна Зиновьевна в это время допечатывала на машинке свою статью, но приходила, стояла в дверях с улыбкой.
Это удивительно, но в доме, где жили два пожилых человека, была атмосфера влюбленности, какого-то молодого, открытого для всех счастья. Они совсем не могли друг без друга...
Потом я понял, что такими они были всегда, а не только в тот предновогодний день после возвращения из Парижа. Владимир Войнович вспоминает: “Это был один из самых открытых в Москве домов. Там всегда с утра до вечера толклось много разного народу, приходили, пили, ели, общались, каждому находилось доброе слово, рюмка водки, тарелка супу и стакан чаю. Если взять самых знаменитых людей того времени в литературе, театре, кино, то всех можно было здесь встретить...”
Как счастливо все соединилось в этом доме – талант и сердечность, французское детство Лили Лунгиной и сказки няни Моти из деревни Лукьяново...
Только такой дом мог вдохнуть русскую душу в чужих литературных героев и сделать Пеппи, Карлсона и Эмиля нашими любимцами. Фразы из “Малыша и Карлсона” давно уже стали почти фольклорными, никто не воспринимает их как цитаты из переводной книги. “Спокойствие, только спокойствие…”, “Пустяки, дело житейское…”, “Лучший в мире истребитель пирогов…”, “Так я не играю…”
А Эмиль с его ружариком, кепариком и любимой Свинушкой! Трудно представить этого абсолютно нашего сорванца в благообразной Швеции.
Конечно, Лунгина переводила не только Астрид Линдгрен. В ее переводах мы читали К.Гамсуна, Г.Бёлля, Г.Ибсена, М.Фриша, Ф.Мориака, Б.Виана… Как жаль, что переводческий труд под влиянием массовой культуры сведен к рутине, а то и к халтуре. Стало забываться, что это тоже дар Божий, и очень редкий, кстати…
Свою статью о работе над переводом “Малыша и Карлсона” и знакомстве с А.Линдгрен она вручила мне на другое утро. Назвала ее “Счастье, свалившееся с бухты-барахты” (статья была опубликована в «ПС» 19 марта 1996 года).
Когда я уходил, Лилианна Зиновьевна сказала с неожиданной грустью: “Не хочется вас терять…” И сейчас вижу ее глаза – большие, красивые, печальные, платок, наброшенный на плечи… Я пообещал не теряться и вышел на морозный Арбат, по которому несли елки, а я нес в портфеле книжку “Приключения Эмиля из Лённеберги”. В метро я не удержался и открыл ее. Там на первой странице я нашел маленькое письмо моим дочкам: “Милые девочки! Проказничать можно – это вам говорит тетя Лиля, которая перевела эту книгу на русский язык и знает, что из великого проказника Эмиля вырос прекрасный человек. Будьте добрыми и веселыми, это главное. И счастья вам. Лиля Лунгина…”

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"