“Импровизация внутри строгих рамок – вот что интересно”

Сейчас Игорь Ясулович существует в самом центре столичной театральной жизни. Он служит в одном из лучших, если не лучшем театре Москвы – ТЮЗе, работает с элитой нашей режиссуры – с Генриеттой Яновской, Камой Гинкасом, Валерием Фокиным. Спектакли, в которых он играет – “Гроза”, “Татьяна Репина”, “Пушкин. Дуэль. Смерть”, “Черный монах”, – все как один событийные, а его роли заслуживают одобрения самых высоких театральных инстанций. Однако эта завидная для каждого артиста жизнь началась совсем недавно – в 1993-м, а до того Ясулович много лет проработал в совсем не престижном заведении – в Театре киноактера.

– Ваша судьба особенно наглядно обнаруживает зависимость актерской профессии. Как вы к такому положению относитесь?
– Я – замечательно. Замечательно! Ведь профессия наша все равно ведомая, она нуждается в режиссуре высокого уровня. Нужен человек, который будет тебя нагружать, давать задачи, поднимать планку, до которой ты должен дотянуться. Спектакль – это замысел, ансамбль, это сложнейший механизм. И если все хорошо работает, ты должен сделать ровно столько, сколько от тебя требуется, но сделать так, чтобы это было достойно. И я как раз чувствую себя очень комфортно, когда есть рамки, в которые я поставлен, а я внутри этих рамок – свободен.
Наверное, это идет от тридцатилетней работы в кино. Когда я начинал, аппаратура была не столь хороша, операторы возились со светом часами. И надо было очень точно, скажем, фиксировать поворот головы или остановиться там, где мелком помечено, и не глядеть при этом в пол... И может быть, именно это привело к тому, что я действительно испытываю удовольствие от ограничений. Кама Миронович требует от артиста импровизации, а мне кажется, что это как раз разрушает целое. Ведь артист – я-то знаю, я сам из этой породы – ему только дай свободу, и он уйдет не туда. По-моему, импровизация если и возможна, то опять же строго внутри рамок.
– То есть вы не склонны протестовать против того, что режиссура отнимает у артиста свободу?
– Я боюсь показаться... стерильным, что ли. Но есть достоинство профессии, оно заключается в уважении к другим существующим в театре людям. К художнику, например. Он ведь знает свою профессию, правда? И если он тебе принес эскиз костюма, а ты начинаешь капризничать – мне не нравится, мне не идет, – это недопустимо! Так же как недопустимо коверкать текст и подминать его под себя. Драматург знал, что он делает. И режиссер знает, что он делает, поэтому я подчиняюсь ему. Конечно, бывает, что режиссер беспомощен, но раз уж ты вляпался – что ж, надо работать самостоятельно. В этом смысле у меня была большая школа – Театр киноактера: он научил меня работать самостоятельно.
– Насколько я знаю, этот театр был создан, чтобы занять штатных артистов “Мосфильма”, когда они в простое?
– В общем, да. Чтобы они не теряли квалификацию. И, по сути, идея была замечательная. Там существовали классы, которые мы обязаны были посещать, – вокал, танец, сценическое движение. Но наша главная задача была обслуживать кинематограф. Отсюда многочисленные составы в каждом спектакле, текучка. И, естественно, качество оставляло желать лучшего. Но все-таки там играли Эраст Павлович Гарин, Сергей Александрович Мартинсон... Мощные, крупные артисты и очень незаурядные люди, у которых я многому научился. И я благодарен судьбе, что она так распорядилась. Потом у нас был прекрасный репертуар: Шекспир, Лопе де Вега, “Горе от ума”. И когда ты работаешь в этой драматургии и не хочешь выглядеть недостойно, то стараешься тянуться. Знаете, ощущение стыда и неловкости – оно очень сильно подстегивает.
– Вы ведь вдобавок много снимались?
– У меня больше ста ролей, и среди них, наверное, много ненужных. Снималось 150 фильмов в год, надо было щели заполнять. Кто будет? Те, кто обязан. Я и в кино существовал в стороне от столбовой дороги. Ведь в кино тебя пользуют за лицо, а лица нужны были другие. Вот и я: что мне было в том кино делать? Поденная работа, в эпизодах снимаешься, озвучиваешь, дублируешь. Ведь я сознательно пошел в Театр киноактера. Можно было и не работать там.
– А потом жизнь ваша круто переменилась...
– Круто переменилась, да. Но я-то никогда не оставлял надежды и готовился. И может быть, все это вместе и сошлось: моя искренняя любовь к театру, понимание того, что в профессии надо постоянно работать, а не ждать у моря погоды, и... что-то за это время накопилось все-таки. Был у меня период, когда я ходил и просился в театры, и вроде бы репутация была, так что меня не гнали, но “кормили завтраками”. А я думал: вот я смотрю спектакль, и мне кажется: то, что я делаю на подмостках, я делаю не хуже, но почему-то не нужен. Конечно, это было больно...
– Зато сейчас у вас замечательные и очень разные роли – и не только роли: спектакли Яновской, Гинкаса, Фокина требуют разной стилистики игры.
– В кино я привык работать все время с разными режиссерами, приспосабливаться и принимать правила игры. Но именно это и приучило меня стараться при минимуме средств делать вещи, непохожие друг на друга. Я не меняю лицо при помощи грима, но, может быть, самый большой азарт и кураж в этом заключается – сделать так, чтобы это все разные люди были. И ужасно интересно понять, сколько же их в тебе может уместиться... И, конечно, когда работаешь с разными режиссерами такого уровня, это совсем другое напряжение.
– А каково работать в антрепризе?
– Сейчас критика часто подкусывает антрепризу, но ведь и там можно не терять достоинства профессии. Конечно, что уж говорить: труба пониже, дым пожиже. Сами пьесы – они обычно несерьезные. Ну и что? Водевиль тоже несерьезен, но дает столько возможностей для счастливого актерского ликования! Можно показать, на что ты способен, продемонстрировать технику, проявить все, что ты наработал в театре. Если есть спрос, если зритель хочет это видеть, надо добросовестно дать ему то, что он хочет. Вот мы играем с Ирой Муравьевой такой водевильчик – “Актеры меж собой”, валяем дурака, танцуем... Но мы же не на авось выскакиваем – а, публика все скушает, – мы постоянно репетируем, додумываем что-то. Какие-то выяснения бывают в антракте: вот хотели же так, а ты не сделал!.. И я вижу, как публика рада, и мы от этого тоже получаем удовольствие. Но, конечно, я никогда не променяю театр на антрепризу: здесь моя судьба, мое будущее, залог профессии, вообще другой смысл творческого существования.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"