ПЕДОЛОГИЯ / НОВЫЙ ВЕК

ДЕТСТВО ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ

Я всегда верил в чудо. И в детстве, и в отрочестве, и в дни, когда седина стала покрывать голову.
Верил и мечтал... объять необъятное.
Объять мир детства, который, порой гонимый и незамечаемый, живет в нас, пока мы живы.
Объять людей разных возрастов, характеров и профессий, которые, будучи мерой всех вещей, сами не имеют меры.
Объять детей и родителей, поэтов и учителей, врачей и психологов, политиков и ученых... и пригласить их к диалогам без начала и конца.
Объять и собрать всех вместе в стране детства, как собирают добрых друзей за одним столом или... добрых читателей в одном журнале.
Этот журнал носит имя педологии, науки, объединившей усилия врачей, учителей, психологов и философов, осмелившихся начать поиск путей к пониманию природы и миссии детства в истории человечества. Науки о детях, убитой в нашей стране в 1936 году и теперь претендующей на бессмертие.
Науки, которая одновременно и искусство, и культура, и ремесло, и судьба.
Мы будем рады, если журнал “Педология. Новый век” станет журналом читателей газеты “Первое сентября” и вместе мы попытаемся найти свои дороги, свои смыслы, свои ценности в новом, незнакомом веке.

НА НЕЙТРАЛЬНОЙ ПОЛОСЕ

Антип и Аня не любят, когда я дурачусь. Пою песни и пляшу. Антип – кот, поэтому он кидается мне на ногу, повисает на штанине вниз головой, вцепившись всеми четырьмя лапами, и кусается. Аня – моя дочь, поэтому она интеллигентно кричит: “Ну папа! Ну папа!” – топает ножкой и прочее.
Почему Дом Блохи (прозвище кота) не любит моих дурачеств? Смутно догадываюсь. Когда я вдруг начинаю петь и скакать, я перестаю быть в его глазах собой. Перестаю быть Человеком, возможно, даже становлюсь котом. Котом на территории Антипа. Котом гигантских размеров… В таком состоянии одному из нас не жить!
Почему АН-86 (прозвище дочки по году рождения) не любит моих дурачеств? Могу предположить, что почти по “котовым” соображениям. Дело не совсем в том, что теряется решпект. Если я искренне дурачусь – я становлюсь ребенком. Став ребенком, я попадаю на чужую территорию, нарушаю границу. Нарушитель границы получает отпор.
Почему мне не нравится (бесит), когда моя дочь, твердо глядя мне в глаза и не отводя своего взгляда, говорит: “Нет, папа!”? Почему мне не нравится (разрешаю, но внутри коробит), когда Анька пользуется косметикой? В одном случае она на самом деле становится взрослой, в другом – играет во взрослую. Но так или иначе пересекает границу, вторгается во взрослый мир.
Почему мы, взрослые, боимся вторжения наших детей в наш мир? Потому что наш взрослый мир местами тёмен, страшен и порочен. И нам стыдно. Стыдно за ежедневное вранье, стяжательство, интриги, брань и похабщину. Описывать ужасы взрослого мира нужды нет, здесь все свои, не так ли?
А какие сокровища охраняют эти милые драконы – наши дети? Джеймс Барри в своей классической сказке “Питер Пэн и Венди” писал, что “дети безжалостны и бессердечны”. Не верите? Так проверьте! Часто ли они вам звонят, когда задерживаются в школе? Часто ли говорят матери: “Ты устала, сиди, посуду вымою я”?
А дикая, первобытная алчность? От кого мы прячем стиральный порошок и питательный крем для рук? Кто способен объесться шоколадом до поноса на дне рождения, напиться холодной газировкой до ангины и украсть у друга понравившуюся (сил нет) игрушку? Кто на просьбу друга дать фломастер ответит: “Надо свой иметь, Федя!”? (Представьте сцену в гараже: “Петрович! Дай ключ на 17”. И ответ: “Надо свой иметь!” Уверяю, вам нелегко будет сдержать эмоции.)
А их замечательная, извините, сексуальность? С полным набором: от садизма до инцеста. Целомудренно не станем развивать эту тему, мы, взрослые, очень целомудренны. Вообще непонятно, откуда у нас, таких хороших, да вдруг дети.
А страхи? До неприличия, предательства, слез и мокрых штанов.
И мы стараемся не пустить чужака…

Но скажите, кому ребенок несет показывать свой рисунок? Друзьям? Никогда! Вам… С кем вы катались на санках с горки? И когда бы вам еще представилась такая легальная возможность…
Мы приходим на границу с детством и приносим с собой все лучшее, что у нас есть. С нашими детьми мы кормим птиц и бездомных зверей, спасаем дурацких божьих коровок, неутомимо развинчивая оконные рамы. Читаем им лучшие книги, смотрим лучшие фильмы и спектакли. Зарядка опять же… Стали бы мы все это проделывать без них? Вопрос.
И наши дети показывают нам самое ценное, что они обнаружили в этом диком мире. Пупырчатую жабу, зеленую лягушку, голубую ящерицу. Вы видели голубую переливающуюся ящерицу? А я видел. Ее показала мне дочка. Правда, ящерица была дохлая, и не просто дохлая: ее поймала и съела на даче соседская кошка, потом ее стошнило. Но ящерица была очень красивая. А если указательным и средним пальцами левой руки оттянуть себе веки вниз, а между ними просунуть указательный палец правой и им пошевелить – получится “комарык”, как сказала моя замечательно картавая Аня. Уверяю вас, ничего более смешного за последние пару лет я не видел.
Все-таки мы очень хороши собой. И девочка, пахнущая жвачкой и фантой, с плейером в ухе и на роликовых коньках. И толстый бухгалтер с маниакальной мыслью о налогах. Мы красивы.
И мы приходим на границу “обменяться”. Мы врем друг другу. У нас не все так хорошо. Но это добрая ложь. Это тяга к свету. Это наш путь. Мы остро нуждаемся в этой нейтральной полосе. Там мы перестаем быть взрослыми и детьми. Там мы снова люди.
Встретимся на границе!

ОТ ЧЕГО СТРАДАЮТ НАШИ ДЕТИ?

От отсутствия условий для физического выживания?
От недостатка любви? От отсутствия рядом взрослого,с которым они чувствуют себя защищенными?

Думаю, что больше всего разрушает детскую душу деструктивность взрослого мира. Дети каждый день сталкиваются с ней и остаются один на один. Им трудно жить в хаосе, который взрослые создают и перед которым оказываются бессильными. Причиной такого поведения взрослых ХХ века Эрих Фромм называл и потерю смысла жизни, и дезориентацию в ценностях, и просто скуку. Но что до того ребенку?
В повседневной жизни ребенок не видит свидетельств успешного противостояния разрушающей силе. Его восприятие не защищено так, как наше, взрослое. Дети наивны, они не знают, «как обычно поступают люди» или «как делают все нормальные люди». Они точно знают и видят подлинное, поскольку исходят только из своего восприятия и своих чувств.
Именно поэтому дети улавливают суть происходящего, воспринимают вещи такими, как они есть. У них нет теорий, которые стоят между ними и действительностью. Они внимательны к деталям: «Мама, а кому дядя Ваня сказал до свидания?» – спрашивает ребенок о взрослом, который, прощаясь, ни на кого не смотрит. Они могут удивить нас своими обобщениями. «У вас два телевизора, а паспорта нет!» – говорит ребенок соседке, наблюдая за тем, как она мечется по квартире в поисках документа.
Но наивный одновременно и слаб. А так как они абсолютно зависимы от взрослых, то и их самообладание и самоощущение напрямую зависят от нас.
Мотив детской травмы – повторяющийся мотив творчества Федора Достоевского. Обращение к Достоевскому оправдано еще и тем, что время, в котором мы живем, очень похоже на его время. Как и тогда, сейчас в обществе отсутствуют силы, заботящиеся о безопасности граждан, нет ясных норм порядка, и лишь персональная ответственность определяет социальные нормы и создает социальные структуры.
Читая Достоевского, мы видим, что дети получают травму тогда, когда взрослые не реализуют свою взрослую роль, забывают о своей задаче перед ними. Одиночество, боль, отчаяние и бессилие, часто скрывающиеся за «странным» поведением детей, поразительно точно переданы в сне Родиона Раскольникова.
«Преступление и наказание» – классика. Предлагая перечитать сон Раскольникова, я следую за Львом Семеновичем Выготским, который еще в «Психологии искусства» утверждал, что искусство, как и язык, обычаи и мифы – результат действия социальной души. Особенность искусства в том, что оно порождает совершенно особую сферу человека – сферу его чувств. Искусство как техника чувств позволяет нам вчувствоваться в то, что на самом деле ощущает ребенок. Но, как и во времена Достоевского, решающим остается вопрос о росте души вопреки страданию и деструктивности.
Детям необходимы примеры осознанного, достойного и эффективного обращения с деструктивной энергией. Нужна модель осознанного, достойного и эффективного обращения со злом, которое явно или неявно во многих жизненных ситуациях царит в нашем мире. И первая задача психологов и психотерапевтов сегодня в том, чтобы проникнуть, говоря словами Льва Выготского, в потаенные планы конфликтов детей с миром и постичь мотивы детских травм. Но постижение мотива – это лишь один из важных шагов на пути избавления от травмы. Вторая задача, которая стоит сейчас перед психологами, – это задача создания перед детьми и взрослыми ценностных ориентиров будущего, которые помогут детям овладеть собой в кризисных ситуациях и вооружат, увы, все-таки вооружат их психологическим оружием, дающим силы побеждать зло и преодолевать барьеры на своем жизненном пути.

ИЗ ИСТОРИИ РЕПРЕССИРОВАННОЙ НАУКИ

Сегодня историки, философы и генетики заново восстанавливают судьбы своих наук в культуре. А что произошло с педологией? Каковы причины ее рождения в мире и гибели в России в 1936 году? Какова ее социальная биография?

Определение “репрессированная наука” очень точно подходит к педологии, науке, которая возникла на рубеже веков и стала одной из самых популярных психологических отраслей почти на три десятилетия.
Педология была создана американским психологом Гренвиллом Стенли Холлом. В 1883 году он организовал при Балтиморском университете первую в США экспериментальную лабораторию, в которой началось изучение психического развития детей, преимущественно подростков. Материалы, полученные в исследованиях Холла, позволяли составить комплексную характеристику детей, проанализировать их проблемы с точки зрения взрослых и с позиций самих подростков. Этот подход был положен в основу педологии – науки о целостном развитии ребенка.
Популярность педологии объяснялась главным образом ее ориентированностью на практику. Учителя и воспитатели во всем мире сталкивались с целым комплексом проблем, среди которых и здоровье детей, и их психические качества, и социальный статус, и образование родителей. Именно эти задачи и решала педология, развивая комплексный подход к исследованию детей.
...Советская педология разделила общую судьбу науки тоталитарного общества – судьбу “репрессированной науки”. За этой метафорой, введенной М.Ярошевским, кроется несколько смыслов. Самый “прозрачный” – непосредственные репрессии, которым подвергались ученые. Однако репрессированная наука – это и репрессированная мысль: научная мысль, естественная логика развития которой оказалась грубо деформированной интересами тоталитарного государства.
С тех пор на протяжении почти шести десятилетий отечественная практическая психология если и существовала, то скорее “в пробирке” – на отдельных небольших экспериментальных площадках. Процесс ее реального возрождения начался на рубеже девяностых годов, естественно, теперь уже во многом в опоре на западный опыт.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"