На уроках матушки Екатерины мы сидели на галерке

Почему сегодня мы начинаем с таким интересом оглядываться на события двухсотлетней давности и сравнивать их с нынешним рубежом веков?

Издатели, сделавшие ставку на наше прошлое, сегодня не бедствуют. Интерес к истории вообще и к эпохе Екатерины II в частности стал массовым. Даже телевидение только за последний год несколько раз обращалось к теме царствования великой монархини: на ОРТ о ней рассказывал Радзинский, премьерой документального сериала отметился ТВ-Центр, на НТВ показали американскую картину «Молодая Екатерина» с Джулией Ормонд в главной роли, которая сыграла и у Никиты Михалкова в «Сибирском цирюльнике».
Если следовать историческим аналогиям, то нам ближе Смутное время, чем Золотой век российского дворянства. Почему же все-таки Екатерина? Об этом мы беседуем с научным сотрудником Института российской истории РАН, автором книг и статей по «галантному веку» Ольгой ЕЛИСЕЕВОЙ.

– После крушения советской системы – как в государственном, так и культурном аспектах – общество оказалось не способно себя идентифицировать. Кто мы? Откуда? Куда идем? Рухнули старые ориентиры, и возникла острая необходимость в новых. Иначе обществу не на что опираться в своем развитии.

Обычно волны интереса к историческим эпохам либо моделируются искусственно – в форме социального заказа, либо проявляются ассоциативно. Так, в 30–50-е годы популярными были правления Ивана Грозного и Петра I. Великие потрясения, радикальные реформы, большая кровь для достижения экономических и политических целей. Априори оправдывалась та цена, которую следовало заплатить советскому народу за «светлое будущее».

В застойные годы обнаружился интерес образованной публики к движению декабристов. Попытка горстки смельчаков противопоставить себя режиму вызывала ясные ассоциации с окостеневшим госаппаратом, самиздатом и небольшими диссидентскими организациями.

– Но время Екатерины II ничем не напоминает то, в котором мы живем...

– Более того, оно во всем противоположно. Сравните сами: там, в XVIII веке, расширение территории – у нас сокращение, там высокий прирост населения – у нас высокая смертность, при Екатерине доминирование вывоза продукции над ввозом – сейчас зависимость от иностранных товаров и инвестиций, там контроль над регионами – у нас бессилие федеральных властей на окраинах...

Словом, мы имеем уникальный случай: «спрос на Екатерину» возник спонтанно на основе смутных чаяний народа. И если раньше нам требовались исторические аналогии, то к эпохе Екатерины тянемся от противного. Нам очень хочется себя уважать.

Екатерининская эпоха – она ведь еще чем хороша? Практически ни одного военного поражения, если не считать эпизод русско-шведской войны, когда Петербург оказался под обстрелом пушек шведской эскадры. Но даже это временное и относительное фиаско стало для той России настоящим шоком: империя была на подъеме.

– Как вам пришло в голову заняться Екатериной? Как и когда историки почувствовали и подхватили эту народную тоску по Золотому веку?

– Не смейтесь: до пяти лет я хотела стать пограничником, а потом только историком. Правда, до седьмого класса увлекалась средневековой Европой. Но однажды услышала фамилию Потемкин (не знаю, чем уж она меня так поразила) – и в Московский историко-архивный институт поступала уже с твердым намерением писать о царствовании Екатерины.

Надо сказать, что это не поощрялось, хотя уже и началась перестройка. Бури перестроечные шумели в прессе, а в коридорах института было тихо. В самом желании писать про Екатерину – заметьте, не про секуляризацию церковных земель, не про крестьян, не про Радищева, не про Новикова, а вот про саму матушку – в этом видели что-то опасное. В каком смысле? Ну-у, все занимаются какими-то серьезными вещами: считают смердов в такой-то губернии, изучают причины и следствия Пугачевского восстания. И вдруг находятся люди, которым почему-то интересны первые лица государства.

В середине 80-х Натан Яковлевич Эйдельман, наш советской историк и популяризатор, в Ленинской библиотеке наткнулся на корректуру историка начала века Якова Барскова писем Екатерины Потемкину. Переписал в тетрадочку за минусом того, что было по-французски, и опубликовал в журнале «Вопросы истории».

В те же годы над письмами Суворова работал другой наш интересный публикатор – Вячеслав Сергеевич Лопатин. Он тоже натолкнулся на переписку Екатерины с Потемкиным. Сейчас эта переписка составляет огромный фолиант под редакцией Лопатина.

– Увы, у массового читателя современная историческая литература связана совсем с другими именами – Эдварда Радзинского, Валентина Лаврова, Анатолия Фоменко... Их произведения часто не выдерживают научной критики, но необыкновенно популярны.

– Анатолий Фоменко не историк, а физик и математик, академик и соавтор ряда книг по новой хронологии Руси.

– Но он занимается историей.

– Да, я знакома с его работами. Фоменко смещает датировку, ломает христианскую картину мира, как это делают апологеты дианетики, валит до кучи всех пророков – от Магомета до Христа. Но главная опасность в том, что Фоменко предлагает обществу вроде бы как раз то, что оно сейчас ищет.

Наша реальная история очень страшная. Врагу своему не пожелаешь такой истории, с таким количеством крови и такими трагическими результатами на конец ХХ века. Страшно с этим жить. Поэтому совершенно понятно желание людей спрятать голову в песок. Пусть мы будем китайцами, древними римлянами, только не самими собой.

Фоменко предоставляет возможность сказать: «Да ерунда вся эта история! На самом деле все было не так. И мы не русские, и татары не татары, и, может быть, немцы не немцы. Кто знает?» И уже не так страшно, и себя можно идентифицировать с кем-то другим.

– Вы лично в книге «История России в мелкий горошек», изданной в прошлом году, на мой взгляд, очень остроумно комментируете взгляды Радзинского.

– Моя задача не в том, чтобы победить таких вот популяризаторов. В конце концов Радзинский сделал себе имя еще в советское время. Моя задача скромнее – напоминать обществу о его реальной истории. От того, как мы меняем прошлое через представление о нем, меняется наше будущее. Ну представьте себе будущее по Радзинскому или Фоменко! Как жить дальше, если не на что опереться? Если целому народу не за что себя уважать?

– Некоторые народы воспринимают свою историю только со знаком плюс и, заметьте, комфортно себя при этом чувствуют. Кто-то из наших писателей-эмигрантов говорил, что американский обыватель искренне считает, что во Второй мировой войне победили Соединенные Штаты (особенно после фильма Спилберга «Спасение рядового Райана»), а до роли Советского Союза ему совершенно нет дела. Не перенять ли и нам подобные принципы самосознания?

– Но ведь все прекрасно помнят, чем обернулись 1941–1943 годы для «непобедимой и легендарной» Красной Армии, воспитанной на мифологии гражданской войны.

Германия после денацификации тоже очень не хотела смотреть на свое недавнее прошлое. В конце 50-х там возникло колоссальное движение под лозунгом «Молодежь Германии обвиняет своих родителей». Представьте: люди пережили войну, нацизм, вырастили своих детей... А те им говорят: знать вас не хотим, потому что вы молча ждали, когда придут союзники и освободят вас от фашизма.

Боязнь прошлого чревата болезненными социальными гримасами. Мой приятель поехал в Мюнхен и решил почитать в оригинале Ремарка. Обошел несколько книжных магазинов – нет Ремарка! И только потом продавец, наш бывший соотечественник, объяснил, что в Германии его почти не издают. “Почему? – изумился мой приятель. – Его же в России на русском полно!” Ремарк, оказывается, напоминает немцам о не лучших их временах.

Представьте, если у нас вдруг перестанут печатать Достоевского...

– Академик Сахаров говорил, что крот истории роет в темноте. И тем не менее порадуют ли ученые нас какими-нибудь открытиями, скажем, в области изучения все той же екатерининской эпохи?

– История не журналистика, здесь новостей нет. А если и есть, то с большой бородой.

При изучении, например, ранее неизвестных документов Потемкина недавно выяснилось, что у второго раздела Польши была альтернатива – уния, то есть объединение Польши и России как самостоятельных государств, что-то вроде конфедерации. Но победи в 1793 году светлейший князь, а не прусская партия при дворе, и европейская история могла бы пойти совсем по другому пути. Россия наверняка была бы втянута в серию войн с Австрией и Пруссией. Екатерина выбрала из двух зол меньшее, скормив потенциальным противникам солидные куски польского пирога.

Наконец, мы все больше убеждаемся в том, что Екатерина не так уж виновна в смерти собственного мужа, как считалось до сих пор. Убийство Петра III в тот момент Екатерине было крайне невыгодно. Юридически вопрос власти для нее уже был решен: она получила отречение в свою пользу. Но у трона существовали различные и очень влиятельные политические группировки. Одни хотели «на царство» матушку Екатерину, другие – Павла Петровича. Столица походила на развороченный муравейник. Для того чтобы вызвать новый бунт, хватило бы искры.

На волне недовольства можно было легко задвинуть Екатерину и выдвинуть наследника.
Считается, что записки Екатерины рисуют Петра очень черными красками. Но читаешь и начинаешь замечать, что Екатерина многого не договаривает.

Однажды она выбежала из комнаты на вопли и вой своей собачки, которую когда-то подарил ей Петр. Слуга держал собачку за ошейник, а муж лупил ее ручкой хлыста. Великая княгиня бросается спасать любимца. И дальше в мемуарах идет такая фраза: «Я старалась не плакать, зная, что просьбы и слезы только еще больше его разжигают». Если он так с собачками поступает, то что же станет делать с людьми, когда будет императором?

Но опять подчеркну: при убийстве мужа желанную власть она могла потерять. А власть была для Екатерины единственной возможностью самореализации.

– Когда-то президентская администрация заказывала Историческому архиву в Санкт-Петербурге справку о борьбе с преступностью в царской России. Хотела, наверное, перенять положительный опыт. Похоже, неудачно. А к вашим коллегам государственные мужи обращаются за помощью?

– Комфракция Государственной Думы время от времени пользуется услугами некоторых наших сотрудников. А больше, пожалуй, никто к нам из политиков или чиновников не обращался...

– Неужели у великой императрицы нынешним реформаторам нечему поучиться?

– Вы знаете, пожалуй, есть. У этой эпохи по меньшей мере два интересных урока: как провести переворот и удержаться, как провести реформы и не перевернуть страну. Хотя считается, что Екатерина только первую половину царствования занималась переустройством государства, а после пугачевщины все начинания свернула.

На самом деле ничего подобного. Просто сначала она взялась за реформы, которые годились для любого европейского государства, поэтому и были отмечены Европой: расширение гражданских свобод, формирование основ капиталистического уклада. А реформы второй половины обуславливались сугубо национальными особенностями. Но без решения проблем, скажем, казачества или отношений с нерусскими народностями империя в дальнейшем просто рухнула бы, сгорела в огне межнациональных противоречий.

Со времен Петра I на окраины бежали огромные массы люмпенизированного населения. Екатерина называла их «роптунами по справедливости», потому что все их требования были справедливы. И когда казакам-разбойникам начали давать землю, льготы и принимать на государственную службу, они потихоньку стали превращаться в цепных псов самодержавия.

Катастрофически разрастающемуся люмпенскому слою, склонному к социальным волнениям, нынешняя власть в отличие от Екатерины Великой, на мой взгляд, не уделяет должного внимания.

– Видимо, на уроках матушки Екатерины наши правители сидели на галерке.

– Видимо, так.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"