Андрей САХАРОВ:
“...Папа боялся, что если я буду слишком много понимать, то не смогу ужиться в этом мире”

Десять лет назад, 14 декабря 1989 года, в три часа дня Андрей Дмитриевич Сахаров выступил на собрании Межрегиональной группы депутатов. Cегодня мы вчитываемся в текст этого короткого выступления с особым чувством: ему суждено было стать последним. Вечером Андрея Дмитриевича не стало.

Его последние слова были тревожным предупреждением, которое и сегодня звучит остро и актуально: «Разочарование в стране нарастает. Сегодня мы живем в состоянии глубокого кризиса доверия к руководству, из которого можно выйти только решительными политическими шагами.
...Важно, чтобы народ нашел наконец форму выразить свою волю. Единственным подарком правым силам будет наша критическая пассивность». Правыми силами в соответствии с терминологией того времени Андрей Дмитриевич называл те, которые стремились законсервировать существующее положение вещей или тянули назад, в коммунистическое вчера. Сейчас изменились термины, но не изменилась суть: соответствующие «силы» налицо, а критическая пассивность так и осталась основным общественным настроением. Найти цивилизованные формы для того, чтобы проявить критическую активность и взять на себя ответственность за судьбу страны, – сложнейшая задача, которая все еще не решена.
Академик Сахаров, великий ученый и мыслитель, был активным, неутомимым деятелем, который в опыте своей жизни обрел умение соединять четкую, твердую демократическую позицию с глубоко человечными, исключающими агрессию формами ее выражения.
Вероятно, мы не способны еще в полной мере осмыслить то, что Сахаров с присущей ему скромностью называл «необычными обстоятельствами моей судьбы».
«Уникальность А.Д.Сахарова заключалась уже в том, что его научное творчество, а затем и общественная деятельность затрагивали интересы огромного количества людей и носили глобальный характер, – пишет ученик и сотрудник Андрея Дмитриевича, физик-ядерщик Ю.Н.Смирнов в своей мемуарной статье «Этот человек сделал больше, чем мы все...». – Став одним из создателей чудовищного оружия, Сахаров, чтобы оградить цивилизацию от катастрофы, затем активно выступил за запрещение его испытаний. Будучи великим патриотом, стал гражданином Вселенной, лауреатом Нобелевской премии мира».
Но как самая длинная дорога начинается с первого шага, так и самая удивительная судьба – с первых детских шагов.
Андрей Дмитриевич вспоминал: «Эпоха, на которую пришлось мое детство и юность, была трагической, жестокой, страшной. Но было бы неправильно ограничиться только этим. Это было время также особого массового умонастроения, возникшего из взаимодействия еще не остывших революционных надежд и энтузиазма, фанатизма, тотальной пропаганды, огромных социальных и психологических изменений в обществе, голода, злобы, зависти, страха, невежества, эрозии нравственных критериев после многих дней войны».
Совесть, любовь, ответственность, правда не могут выпасть из человеческой жизни. Миллионы семей сохраняли, оберегали вечные нравственные начала, но в условиях государственного террора это было неимоверно трудно. Родители Сахарова, как и многие другие родители, оказались перед мучительным выбором: открыть ли глаза ребенку на сущность происходящего или уберечь его от страшного знания.
«Я почти никогда не слышал от папы прямого осуждения современного режима, – писал Андрей Дмитриевич. – Думаю, что, пока я не стал взрослым, папа боялся, что если я буду слишком много понимать, то не смогу ужиться в этом мире. И, быть может, это скрывание мыслей от сына – очень типичное – сильней всего характеризует ужас эпохи. Но косвенное осуждение постоянно присутствовало в той или иной подспудной форме».
Вероятно, детство по сути своей, по самой экзистенции противостоит тоталитаризму. Что бы ни внушала пропаганда, перед ребенком раскрывается не черно-белый, а необъятный, многоцветный мир. И если даже, как в те времена, официально утверждается и внушается, что «пролетарская ненависть есть высшая форма гуманизма», истинная человечность предстает ребенку ежедневно: в родительской нежности, в детской дружбе, в играх во дворе, в радостях и огорчениях, ссорах и примирениях, в увлечении науками, в чтении классики, в веселье у новогодней елки ( Сахаровы устраивали детям елку, хотя это и «не полагалось»).
В семье Сахаровых было сильно и влияние религиозного чувства, идущего прежде всего от глубоко верующей матери, Екатерины Алексеевны. Отец, Дмитрий Иванович, был атеистом, но в семье царила та гармония взаимопонимания и взаимоуважения, которая и является настоящим воплощением принципа свободы совести.
«В памяти моей живы воспоминания о посещениях церкви в детстве – церковное пение, возвышенное, чистое настроение молящихся, дрожащие огоньки свечей, темные лики святых. Я помню какое-то особенно радостное и светлое настроение моих родных – бабушки, мамы – при возвращении из церкви после причастия. Сейчас я не знаю, в глубине души, какова моя позиция на самом деле: я не верю ни в какие догматы, мне не нравятся официальные Церкви (особенно те, которые сильно сращены с государством или отличаются главным образом обрядовостью и нетерпимостью). В то же время я не могу представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их начала, без источника духовной «теплоты», лежащего вне материи и ее законов. Вероятно, такое чувство можно назвать религиозным».
В детстве началась и глубочайшая любовь Андрея Дмитриевича к Пушкину.
«Пушкина Андрей знал поразительно», – пишет Елена Боннэр, а Михаил Левин свои воспоминания о Сахарове назвал «Прогулки с Пушкиным»: «Он не просто читал и перечитывал Пушкина – он как-то изнутри вжился в то время».
Общение с поэзией Пушкина было для него постоянной, сущностной необходимостью. В период горьковской ссылки Андрей Дмитриевич написал две литературно-философские статьи о стихотворениях Пушкина «Арион», «Три ключа» и «Пора, мой друг, пора...»: «Я говорил о стихотворении «Арион», которое, по моему мнению, имеет внутренние связи со стихотворением «Три ключа» и важно как для понимания состояния души и творчества поэта, так и для меня самого, оказавшегося на Горьковской скале в то время, как многие мои друзья – в пучине вод». Эти работы КГБ похитил у Андрея Дмитриевича вместе с тетрадями его дневников и рукописью “Воспоминаний”.
В 1937 году, пятнадцати-шестнадцати лет, Андрей Сахаров стал свидетелем грандиозных празднеств в честь пушкинского юбилея. Трагическая ирония истории тогда показала себя во всей символической беспощадности: в самый черный сталинский год с необыкновенным размахом и ликованием деспотическая власть праздновала годовщину смерти Пушкина.
Но голос погибшего гения не может фальшивить. Не сталинскую «народность», а дух свободы и трагической правды несли пушкинские стихи. В те дни по радио часто читали «Медного всадника»: «Уже тогда, в апогее сталинской диктатуры, я ощущал тираноборческий пафос и трагизм этих строк». Конечно, тогда юноша не мог характеризовать происходящее словами «апогей сталинской диктатуры», эти слова появятся позднее, но внутреннее понимание, нравственное ощущение трагизма эпохи складывалось не без помощи великой поэмы совершенно точное.
Недаром впоследствии для своих демонстраций правозащитники собирались именно у памятника Пушкину.
В декабре 1966 года, в день Конституции, Сахаров получил «Обращение», в котором сообщалось об аресте и помещении в психиатрическую лечебницу художника Кузнецова, правозащитника, автора проекта новой Конституции. Автор «Обращения» (им был Есенин-Вольпин) предлагал прийти на Пушкинскую площадь к шести часам и провести молчаливую демонстрацию в защиту политзаключенных и в знак уважения к Конституции. В шесть часов демонстранты, и Сахаров в их числе, собрались у памятника и обнажили головы. Потекла минута молчания. Сотрудники КГБ окружили демонстрантов. Минута прошла. «Я подошел к памятнику и громко прочитал надпись на одной из граней основания:

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил
я свободу
И милость к падшим призывал».

Пушкинские стихи, зазвучавшие после молчаливой демонстрации в кольце гэбистов, придали этой драматической сцене новую глубину: тот, кто славил свободу и призывал милость, был в этот миг вместе с демонстрантами.
Все мы помним гоголевские слова о Пушкине как о русском человеке через двести лет. Двести лет прошло. Благородная мечта осталась мечтой. Все мы такие, какие есть. Но подвижническая, исполненная драматизма жизнь Андрея Дмитриевича Сахарова дает ориентиры и веру в то, что мечта Гоголя все же осуществима.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"