Октябрь уже наступил!..
 |
Равкин З.И.
Педагогика Царскосельского Лицея пушкинской
поры (1811–1817 гг.): Историко-педагогический очерк.
– М.: Московский психолого-социальный институт;
Флинта, 1999
|
В далекие двадцатые годы на одном из
модных в ту пору литературных диспутов некий
литературовед-марксист пытался доказать, что
Пушкин был большевиком. При помощи умело
выбранных цитат ему даже удалось найти “веские
доказательства” своей бредовой теории и на
несколько минут поколебать слушателей. Тогда на
трибуну поднялся пушкинист Насимович. Все ждали,
что он начнет опровергать марксиста, но ученый
вдруг взял его сторону. “Несомненно, что Пушкин
был большевиком, – сказал он, – удивляюсь только,
как это предыдущий докладчик не заметил самого
важного. Ведь Пушкин раньше всех членов ВКП(б)
предвидел Октябрьскую революцию. Недаром до нас
дошли его судьбоносные слова: “Октябрь уж
наступил!..”
Сколько лет прошло, а многие авторы все еще
ломятся в эту открытую дверь. Вот и Захар Ильич
Равкин не прошел мимо. Надпись на задней странице
обложки книги скромно сообщает нам, что мы имеем
дело с автором около 300 научных публикаций. “Его
важнейшими трудами являются…” – дальше идет
перечисление книг по истории советской школы 20-х
годов. Стало быть, дело ясное. Исследовал человек
школу XX века, исследовал, да и решил под старость
лет перебраться в XIX. Что ж, попытка не пытка.
А пытаться стоило хотя бы по двум причинам.
Во-первых, как и пишет сам Захар Ильич,
“специальной историко-педагогической работы о
Лицее нет” (что правда, то правда – нет такой
работы). Во-вторых, юбилейный год все-таки, может,
напечатать приличным тиражом удастся (и здесь
все в порядке, 10000 экземпляров вышло). Кроме того,
привалила автору нежданная удача: книгу его
Министерство образования рекомендовало как
учебно-методическое пособие для всех российских
школ и вузов. А это значит, что не только тираж
раскупят, но и лекции читать пригласят, и еще
много всего будет в жизни хорошего.
На первый взгляд издание, рекомендованное
министерством, выглядит довольно солидно. От
многих других свежеиспеченных исследований по
истории педагогики оно отличается не только
хорошим литературным стилем изложения и четкой
структурой. Там есть, например, список литературы
и источников. Правда, его почему-то запихнули в
середину предисловия, но не будем
привередничать, все-таки большой список, даже
сноски в тексте правильно оформлены. Одним
словом, читать книгу можно.
Но вот после прочтения у хоть немного
ориентирующегося в русской истории читателя
неминуемо должен возникнуть целый ряд вопросов.
Все их здесь перечислить невозможно, зададим
хотя бы некоторые. Например, на основании каких
исторических исследований автор оценивает
царствование и политику АлександраI ? Очерк этого
царствования занимает в книге целую главу, и в
ней ни единой ссылки, а некоторые характеристики
между тем весьма… Ну, допустим, реформы
Александра были… “золотой пылью, которую он так
умело пускал в глаза русскому обществу”. Или:
“Аракчеев до поры до времени был на цепи”. Или:
“Записка Карамзина звала Россию назад”. Или
даже “политические науки, преподаваемые в
лицеях, служат делу подготовки учащихся к
революционным, антиправительственным
выступлениям”.
Пусть Захар Ильич не обижается, но все это в
принципе надо доказывать. А есть ведь и
положения, которые почти недоказуемы. Скажем, вот
это: “Когда в России господствовало крепостное
право, народ не мог думать (?) об образовании, так
как не имел других, более элементарных
общечеловеческих(??) прав”.
Вторая глава вызывает уже не ряд вопросов, а
целый шквал недоумений. Как в старые добрые
времена, радеющим о русском просвещении
Сперанскому и Мартынову противостоят
многочисленные “враги народа”. Один из них –
“мрачнейший реакционер граф Жозеф де Местр”
(поаккуратнее бы об одном из столпов европейской
консервативной и романтической философии).
Пытался, вражина, “приложить свою руку к делу
создания Лицея”. Следом на сцену выходит главный
“вредитель” – министр просвещения Алексей
Разумовский, а де Местр оказывается лишь его
“доверенным лицом” (то-то бы посмеялся генерал
ордена иезуитов). Как же эти двое боролись с
прогрессом в образовании? Из текста можно понять
следующее: министр попросил де Местра написать
ему несколько писем. И француз “высказал
серьезное сомнение в целесообразности
общественного воспитания русских детей”.
Загадочная история, не правда ли?
А вот еще одна: “Куницын, не употребивший в
своем выступлении общепринятых славословий в
адрес царской особы, был сочтен человеком
независимым и отважным, и в тот же день Александр
I… наградил его орденом Св. Владимира. Император
рассчитывал, очевидно(!), таким способом
смягчить(?) его якобинский дух”. Автор здесь
демонстрирует редчайший образец
психологической проницательности, буквально
читая в душе царя.
Третья глава тоже много готовит нам “открытий
чудных”. Взять, к примеру, В.Ф. Малиновского,
первого директора лицея. Хотя он “гораздо менее
известный автор по сравнению с другими
создателями трактатов о вечном мире (Я.А.
Коменский, Ш.И.Сен-Пьер, Ж.-Ж. Руссо, Иеремия
Бентам, Иммануил Кант и др.), он, однако, оказал
влияние на отечественную мысль своего времени”.
Чего только не узнает читатель об этом
незаслуженно забытом русском самородке.
Малиновский, оказывается, создал проект ООН, а
также “прообраз современной идеи
“общеевропейского дома” от Атлантики до
Урала”! “В случае агрессивных действий
отдельных держав Совет Европы должен был
применить свою объединенную силу”. Новый Кант...
то есть новый Клинтон у нас народился!
Второй директор, Энгельгардт, тоже
предвосхитил множество отечественных и
зарубежных мыслителей. “Но в его педагогической
биографии есть один существенный момент,
бросающий тень на эту в общем светлую и
благородную личность”. Чем же Егор Антонович так
провинился перед человечеством? Несчастный
директор “непростительно ошибся в своем
суждении о юном Пушкине”. Однако, пожурив его для
порядка, Захар Ильич милостиво «реабилитирует»
Энгельгардта перед судом истории.
Пожалуй, хватит выискивать в чужом глазу
соломинки. Очень не хотелось бы, чтоб все наши
замечания были восприняты автором как обвинение
в научной недобросовестности. Ей же ей, Захар
Ильич, мы так не думаем. Книга в целом очень
интересна и содержит массу неизвестных широкому
читателю подробностей о лицейской жизни Пушкина
и педагогических приемах лицейских
преподавателей. Подробности эти тем более ценны,
что они собраны из множества разрозненных и
малодоступных источников. Но факт остается
фактом: по тексту книги разбросано множество
мелких и крупных ляпов, большинства из которых
можно было бы избежать, поумерив оценочный пафос.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|