Путь золотого света

Легенда о двух всадниках в небесной перспективе

...Судя по всему, он родился точно на рубеже столетий (по старому стилю – в ночь с 31 декабря на 1 января наступающего XX века) в семье кашинского священника. В те времена город Кашин славился по России не сомнительного качества водкой, но более чем восемью десятками великолепных храмов и монастырей, крестообразно разбросанных на плане этого маленького городка. И судьба мальчика, пятого сына в семье, была в чем-то предопределена: духовное училище, семинария, в будущем – духовный сан... Тихое течение провинциальной жизни, прерываемое лишь наездами паломников и – однажды – визитом императора на открытие нового собора, располагало к некоторому особенному, христианскому фатализму: дети не могли вообразить себе другой участи, нежели родительская, и не искали ничего иного.
В школьные годы Александр, казалось, был как все: равнодушно читал те же духовные книги (других, за исключением стареньких учебников, в Кашине не водилось), без лишних вопросов кивал и повторял объяснения учителей, старался воспитать в себе страх Божий и умиление, начинал и заканчивал день молитвой вместе с четырьмя старшими братьями... Одно увлечение, впрочем, проявилось в нем с ранних лет – желание и удивительная способность к рисованию. В десять лет он уже делал точнейшие копии образов, находившихся в родительском доме, но почему-то не получил благословения своего духовника на подобный труд и потому стирал с доски все нарисованное, чтобы на следующий день создать новое изображение.
Единственная книга, которой он зачитывался (стараясь, впрочем, хранить свое увлечение в тайне), – откровение Иоанна, Апокалипсис. Но даже для Кашина в те времена, когда мистическая лихорадка бродила по всей России, это не было исключительным случаем. Так продолжалось до сентября 1914 года (точную дату, к сожалению, не удалось установить ни в российских, ни в германских архивах), до события, о котором знают далеко не все историки Первой мировой войны.
Речь идет о единственном глубоком рейде одного из знаменитых кайзеровских “цеппелинов” под командованием капитана Рейнгоффа. По мнению многих специалистов, этот рейд даже не входил в планы немецкого командования, только-только начавшего всерьез планировать свои действия на Восточном фронте. Есть версия, что германский капитан чуть ли не угнал воздушный корабль во время испытательного полета, мечтая стяжать славу своим бесшабашным рейдом на Москву. Есть и более беллетристическая версия о каком-то несчастном романе...
Так ли это было – не столь важно, в любом случае ветры и погода не благоприятствовали огромному воздушному судну, у которого к тому же скоро вышли из строя моторы... Через неделю “цеппелин” совершенно бесшумно появился в небе над Кашином. Вероятно, на корабле оказалась всего одна бомба, которая и была сброшена капитаном Рейнгоффом на центр первого попавшегося русского городка, после чего воздушные течения отнесли дирижабль прочь и примерно через сутки он разбился в окрестностях Владимира.
Бомба попала в один из жилых домов – стоит ли добавлять, что это был дом родителей Александра. Вся семья погибла, уцелел только он сам (лишь потому, что был младшим и должен был каждое утро ходить за водой к колодцу, около которого и оказался в момент взрыва). Это зрелище он, вероятно, запомнил навсегда: гигантская безмолвная серебристая рыба в небесах над городом, отделившаяся от нее точка, свист и грохот взрыва, дым, разрушенные стены, сладковатый запах тротила...
Но далее начинается совсем странная история, разобраться в которой вовсе не просто. Соседи отправили Александра к родственникам во Владимир, где в тот же день был арестован на месте гибели дирижабля Манфред Рейнгофф (весь остальной экипаж погиб, капитану же повезло – ни царапины).
Дальнейшие события разноречиво, но подробно описаны в местных владимирских газетах, еще не познавших в те дни “прелести” военной цензуры. Из них следует, что тринадцатилетний Александр, движимый каким-то навязчивым мотивом (газетчики сочли это жаждой мести) стал искать возможности встретиться с незадачливым капитаном, взятым под стражу в знаменитую Владимирскую тюрьму.
Единственным путем попасть во Владимирский централ для Александра было преступление, которое он и совершил буквально через несколько дней: поджег дом градоначальника. Александр был схвачен с поличным и тотчас препровожден в одиночную камеру для особо опасных преступников – по благоволению судьбы как раз по соседству с камерой Рейнгоффа, от которого Александра теперь отделяла только кирпичная стена. Он догадался об этом, когда услышал за стеной быстрый стук – азбуку Морзе, о которой, вероятно, слышал еще от отца как об одном из дьявольских германских изобретений (впрочем, это версия одной из газет). Разумеется, он этой азбуки не знал, равно как и немецкого языка, однако ответил на стук и в ответном стуке стал считать короткие удары, присваивая им после каждой паузы звание какой-нибудь латинской буквы по алфавиту (ведь латынь была у них в училище обязательным предметом). Но через несколько минут, сложив первое слово, он обнаружил, что собеседник пытается говорить с ним именно по-латыни.
День за днем, в промежутках между бессмысленными допросами, Александр и Манфред Рейнгофф продолжали разговор. Разговор убийцы и сына его жертв. Узнал ли об этом капитан – неизвестно, равно как неизвестными остались и темы разговора, который продолжался дни и ночи (по свидетельству надзирателя, в любое время, когда он подходил к их камерам, слышались эти удары, которые тотчас утихали, как только он приближался к железным дверям). Все это осталось бы вовсе не известным для нас, если бы не последовавшие через месяц события, о которых хором заговорили все газеты...
Однажды ночью, подкравшись к тюремному глазку, надзиратель увидел, что из-под сбитых в кровь костяшек пальцев, которыми мальчик отстукивал по стене камеры, вырывается какой-то золотистый свет или, может быть, сияние. Так же тихо заглянув в окошечко соседней камеры, он увидел, что свет там мерцал маленькой точкой на стене; когда же немец начинал отстукивать ответ, из-под его пальцев тоже вырывался мерцающий огонь. Оба заключенных выглядели странно – вдохновенно и сосредоточенно, как во время молитвы. Надзиратель никому не сказал о своем открытии и несколько дней боялся заглядывать в глазки, громко топая ногами по коридору, чтобы узники его услышали и прекратили странный стук. Но однажды стук прекратился сам собой...
В конце октября Манфред Рейнгофф был найден в своей камере мертвым: надзиратель, открывший дверь, ясно видел посиневшее, перекошенное смертельной мукой лицо. Он выбежал из камеры, забыв ее запереть, и побежал за тюремным врачом. Но в соседней камере тоже стояла подозрительная тишина, и, когда ее дверь открыли, надзиратель и тюремный врач были ошеломлены. Срочно позвали начальника тюрьмы.
Тот явился через несколько минут и увидел то же, что и они: стены камеры словно не было, она стала прозрачной, и за ней сквозь зияющий пролом виднелась соседняя камера, где на койке лежал, запрокинув голову, Манфред Рейнгофф. Был пасмурный день, но в оконце над головой капитана врывались прямые солнечные лучи, и лишь это выдавало тончайшую картину, нарисованную на совершенно целой стене осколками известняка и красного кирпича. А сам Александр был в камере, он лежал на своей койке, отвернувшись лицом к стене. Однако когда надзиратель протянул руку, чтобы тронуть его за плечо, пальцы тюремщика наткнулись на кирпичную стену. Это тоже была картина!
Александра в камере уже не было, а когда все бросились в соседнюю камеру – увидели, что исчезло и тело Рейнгоффа.
Это был двойной побег, неслыханный для Владимирской тюрьмы, – и неудивительно, что подробности тотчас просочились в газеты. Обе камеры, впрочем, были наглухо закрыты, надзиратель взят под стражу, но, когда следствие по этому делу дошло до фотографирования камер и кирпичных стен, оказалось, что тончайшие фрески уже местами осыпались – и на снимках остались лишь их фрагменты: оконце с солнечным светом и рельефный пролом в стене... Еще через несколько дней не осталось и этих следов, но то, что можно и сегодня разглядеть на снимках из Владимирского архива, потрясает: это тончайшая живопись, наполненная ощущением пространства...
Следствие продолжалось три года, вплоть до революции, но беглецы так и не были найдены, а рассказ надзирателя о свете из-под пальцев в конце концов все (в том числе и газетчики) признали галлюцинацией. Потом стало уже не до галлюцинаций – через Владимирский уезд покатилась красная волна...
На этом, пожалуй, можно было бы поставить точку в истории Александра Калитина, поскольку о нем (равно как и о Манфреде Рейнгоффе) нам больше ничего не известно, если бы не открытие совсем недавних лет. Оно случилось в одном из ныне восстанавливаемых владимирских храмов, в подвале, куда никто не заглядывал многие годы. Назначенный туда священник захотел отремонтировать подвал и устроить в нем трапезную, но когда стены стали отмывать от копоти, под нею оказалась фреска, сделанная, судя по всему, в начале века.
Когда фреску расчистили целиком, она показалась настолько странной, что молодой священник поспешно уговорил мастеров ее закрасить. То, что было обнаружено в подвале, известно лишь с их слов: огромная серебристая рыба в синем небе над городом, сияющим сотнями золотых куполов, а еще выше, в небе, – два всадника, один на белом, другой на черном коне, нарисованные с поразительным мастерством: два юных лица, вдохновенных или почти безумных. Всадник на белом коне (он выглядит моложе) держит в руке огненную кисть, которой касается стены изнутри, словно дорисовывая картину, а всадник на черном коне широкой ладонью стирает положенные им краски.
И эта картина казалась бы страшной или мрачной, если бы не заполнявшие ее потоки золотого света, который, несмотря на все старания мастеров, еще долго пробивался сквозь слои цинковых белил в будущей трапезной возрождающегося храма...

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"