«Трудное знание воспитывает характер», –

считал министр просвещения Д.А.Толстой, создавший в России классическую гимназию

Ух строгий был министр. Причем дважды – народного просвещения, а позднее – внутренних дел. В чем не находил никакого противоречия. И относился к гражданам как к нерадивым ученикам – там младшего возраста, а тут – старшего...
Явился в конце реформы шестидесятых, “оттепели” XIX столетия. Она, как известно, кончилась морозом. “Теперь нужны люди новые”, – вздохнул государь, увольняя предшественника Толстого, известного реформатора-либерала. Они с Толстым были из одного круга. Окончили один университет, служили по очереди в тех же канцеляриях.
Назначение Д.А.Толстого общество восприняло как стихийное бедствие. Всем хорошо известны были его взгляды. “Популярности я не ищу, популярничанье презираю” – вот вместо портрета ответ нам, потомкам. И своему времени. Прессе, общественному мнению, к которому был не то что равнодушен, а именно презирал. Невзирая на пересуды, препятствия, проявлял волю, шел против течения, как именовал то, что другие считали прогрессом. Имел собственный взгляд. Далеко не столь прямолинейный, какой выводили из его воспитательной системы, весьма строгой, с карательными мерами для примера. Но отождествлять графа Дмитрия Андреевича с каким-нибудь классным надзирателем негоже. Все же почетный доктор Лейпцигского университета, президент Императорской Академии наук. За строгостью у него всегда находишь какую-то мысль, философию необходимости суровых мер.
В одном из трудов с присущей ему сухостью и основательностью ученый министр пояснял, что со времен Петра русское общество приучилось смотреть на себя как на европейски образованное, “не замечая, что из Европы взята одна внешность, одно подобие образования, а не его сущность”. Эта-то внешняя, легковесно образованная часть общества и сопротивляется серьезному учению. Преодолевать сопротивление – значит идти против течения. Выходило, что он не против общественного прогресса, а, наоборот, желал, чтобы общество встало на его твердую дорогу. И надо отдать должное: министр Д.А.Толстой приложил невиданные усилия, волю, упорство, чтобы это сделать.
Его коньком стала классическая гимназия, одна дающая дорогу в университет, в высшие сферы. Гимназия с латинским и греческим – двумя мертвыми языками. Зачем ему мертвые понадобились? Позднейшим поколениям они оказались ни к чему, поскольку те вполне обходились без классической культуры и римского права. Но дело не только в этом. “Изучение мертвого языка трудно, поэтому крайне необходимо”, – утверждал Дмитрий Андреевич. Странная мысль. Трудно, труд, трудолюбие? Нет, не просто труд, а такая усердная последовательность, какой не дает никакой другой предмет, в особенности новейшие языки. Перевод с них доступен любому верхогляду, который, не утруждая себя переводом всего текста, догадывается по отдельным фразам об общем смысле. Все новейшие языки, в сущности, сходны друг с другом. А при легковесности, лени, которые свойственны русскому человеку, при стремлении к слепому подражательству нужен такой язык, который бы не имел ничего общего с шаткой действительностью, вел к устоям и вырабатывал у учащегося привычку к основательности и незаемному мышлению.
Поняли его немногие. Очень многие возмутились. К тому же эту свою идею (весьма здравую, как вам кажется?) он не очистил от политической шелухи. Связал с общественными беспорядками. Напирать стал. Преследовать инакомыслящих. Назначал в директора гимназий только преподавателей мертвых языков (вроде как век спустя – учителей-историков, членов КПСС). Ах, какой крик, шум поднялся в том либеральном обществе! Какие письма, телеграммы шли ему из его же круга: “Вы, граф, калечите целое поколение”, “Прекратите опыт, который вы производите in animo vili наших детей!”
Кстати, писали, используя латынь. Хотя вообще-то спор шел не о том. Его система вела наверх, в высшие этажи власти – власти аристократов.
(“Это правда, – согласился он на одном из обедов, устроенных в его честь. – Но каких? Аристократов ума (браво, браво!), аристократов знания (браво, браво!), аристократов труда...”) И закрывала дорогу пестрой, разночинной России. Оставляла ей место где-то на обочине, в своих малых уездных городках, торговых рядах, фабричках, мастерских.
Удивительное чувство испытываешь, рассматривая эти отчеты, тетради, методички обучения чистописанию толстовского времени, – полуовалы и овалы, правые и левые петли, позабытые такты и нажимы. Отметки за поведение и прилежание. Пропущенные уроки...
Записка министра Толстого на синенькой четвертушке листа 23 января 1867 года: “Душевноуважаемый Иван Давыдович, в субботу в Соединенных департаментах законов будет слушаться представление... о мерах к предотвращению развития коммунистических идей, куда и я приглашаюсь.
Я объяснил барону Корфу, что в субботу мне решительно невозможно приехать, и просил назначить какой-нибудь другой день недели, но он мне сказал, что это невозможно...”
Написано по частному поводу, а какой по прошествии времени приобрело всеобщий, чуть ли не исторический смысл! Тема того заседания. И год. И то, что он не может приехать, просит отложить. А ему отвечают: невозможно.
А он все-таки отложил. Лет на сорок, на пятьдесят, пока управлял сам и действовала его система. Педагогическая – казенная, не исключавшая свободных публичных чтений, насадившая во всех губерниях классические гимназии и “образцовые” министерские училища, в которых, впрочем, было душновато в сравнении с земскими, запретившая автономию университета, но не повлиявшая на расцвет науки. При умелом пользовании она может отложить заседание на известный срок. Но рано или поздно оно ведь состоится! Его проведет молодое поколение. Все подобные заседания проводили молодые. С классическим образованием или реальным, со знанием мертвых языков или без них. Бурные заседания, горячие... “Пребывание мое здесь осталось не бесплодно”, – написал он по какому-то поводу. Кто знает...

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"