Причуды памяти?

О новых рассказах Василя Быкова

Годами, десятилетиями Василь Быков возвращается во все более далекую войну, надеясь вовлечь сегодняшнего читателя в непостижимые, казалось бы, ситуации, вольно или невольно соотнося древние события с новым днем.
На городском кладбище высился обелиск без фамилии и дат. В отличие от двух соседних, где все было честь по чести. Безымянное надгробие заинтересовало пожилого человека, забредшего на кладбище. Он смутно помнил фамилию на соседних и, разговорившись с людьми, убиравшими могилу, выяснил: под странным обелиском нет праха. Член этой большой семьи погиб, партизаня еще в войну. Но где, как, когда? Родня годами надеется получить ответ – и вдруг его получает. Пожилой человек, попросивший ведерко, знал Володю Довжика, знал тайну его давнего бесследного исчезновения. Но не сразу отважился ею поделиться. Поделившись, схлопотал: “На кой черт нам нужна такая правда?!”
Двадцатилетний Володя был смекалистым и смелым бойцом. Но на беду свою разжился добротными немецкими сапогами с короткими ремешками. Застегнув ремешки, не потеряешь сапоги при верховой езде.
Эти-то сапоги и бросились в глаза новому командиру, в прошлом кавалеристу. Он решил, что они должны принадлежать ему. Командир поручил операцию своему адъютанту, и тот с ней успешно справился. Никто, кроме напарника по дозору, не догадывался, почему вдруг пропал Володя Довжик. Напарник увидел Володины сапоги на командире и все понял.
Отряд нес потери, командир погиб, и, как повелось на войне, человек ушел не только из жизни, но и из памяти товарищей, привыкших к утратам.
Да и напарнику спустя годы требовались напряжение, решимость, чтобы Володиной родне рассказать о том, кому она поставила безымянный обелиск.
Он всего лишь передал факты, вызвав слезы и гнев близких. Да и сам испытал чувство вины. Правда далеко не всегда потребна людям.
Однако общие истины чаще всего предполагают конкретность. Художническая сила Василя Быкова – в умении найти конфликтное соотношение между абстрактным и конкретно-частным. Особенно когда общее и частное сопряжены с ситуацией, созданной войной. Батальная сторона занимает писателя гораздо меньше. А вот этическая...
В рассказе “Довжик” кладбищенский эпизод словно бы завершает цепь нравственных несообразностей партизанского бытия. Иногда неизбежных, а иногда порожденных общим поветрием аморальности. Разъяренно обличающий рассказчика инвалид кричит: “Я пятьдесят лет в партии, потерял здоровье за советскую власть... Я верил... И хочу верить...”
В.Быков избегает нравоучительных выводов. Более того, он не облегчает их и читателю.
Можно по-разному воспринимать старика инвалида, его замшелые взгляды, но было бы бесчеловечно пренебрежительно отмахнуться от него, от разревевшейся на безымянной могиле старухи.
В рассказе “Очная ставка” отказ Нины Ивановны от собственной памяти, от правды равносилен смертному приговору бывшему ее мужу. А он, военный инженер Булавский, перенесший все, что может выпасть в ратный час (ранение, плен, побег, побои, допросы в СМЕРШе), не только не осуждает бывшую свою жену, но и присоединяется к ее лжи.
Нина Ивановна – единственный человек, могущий подтвердить, что Булавский действительно Булавский. Но она, теперь носящая фамилию Филиппова, этого не сделает. Еще в начале войны получила уведомление о смерти мужа, вместе с дочерью жила на пособие. Потом вторично вышла замуж за какого-то начальника из органов.
Очная ставка проводится почти объективно. Почти. Готовясь к ней, следователь рассуждает о возможности гражданки Филипповой искалечить жизнь ее теперешнему мужу – “заслуженному” чекисту.
И Булавский еще до очной ставки внутренне соглашается со следователем. Зачем портить жизнь Нине и ее супругу. Если она не узнает его, он ее не узнает тоже. Он, который перенес непереносимое потому лишь, что сберег любовь к жене и дочке Оле.
Писатель и тут словно бы отходит в сторону. Он лишь воссоздает накаленную атмосферу очной ставки, ход мыслей Булавского, не скрывая сострадания к своему герою и отстраненности от героини. Роль судьи, как нередко у Василя Быкова, отводится читателю. Суд этот может оправдать Нину Ивановну, а может прямо сказать о ее чудовищной вине.
Но оправдание, какое подыскивает Булавский, все-таки срабатывает против бывшей его жены.
“Что ж, может, и правильно он поступил – так будет лучше. Хотя бы для них. О себе почему-то не хотелось думать, он не распоряжался собой. Ни теперь, ни в прошлом. Им распоряжались другие. Люди, начальство, судьба. И так всю жизнь.
Всю его проклятую, беспросветную жизнь”.
Булавский в отличие от разгневанного инвалида из рассказа “Довжик” сознает беспросветность собственной жизни. Сознает скорее всего накануне ее окончания. В ней, этой жизни, и следовало бы искать корни так называемых “причуд памяти”. (Если не всех, так многих.) Такие “причуды” вольно или невольно восходят к причинам общего свойства. Целеустремленное внимание В.Быкова к годам и эпизодам все более далекой войны вызвано, видимо, уверенностью: тогда и там совершалось многое из того, что определяло и определяет нашу действительность.
“Такая правда” не нужна не только старику-инвалиду. Нынешние власти Белоруссии обрекли В.Быкова на жизнь на чужбине: книги его на родине не издавались. Но и это не заставило писателя отступить от того, что живет в его памяти.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"