Странная эпоха, светлые люди

Путешествие с открытыми глазами

“Чтоб вам жить в интересное время!” Знаменитое проклятие китайцев

“ЧУВСТВО АБСУРДА МОЖЕТ ПОРАЗИТЬ ЛЮБОГО ЧЕЛОВЕКА НА ЛЮБОЙ УЛИЦЕ”, – писал Альбер Камю, и я, как тысячи тысяч моих соотечественников, выхожу в город, подозревая, смутно догадываясь, наверняка точно зная, что это и есть те самые “любые улицы”, на которых все прохожие – заговорщики, умышленники и соучастники великого, прекрасного (да простится мне это слово), неуправляемого абсурда.

Эх, Русь-Россия! Кто ее уже заживо похоронил, кто все конфетками заморскими подкармливает, а она щетинится, личико воротит, да посмеивается недобро, помнит, родимая, как шляхтичей из Москвы в шею гнали, затем французов, немцев.

Силы-силушки. Неужель износилася да пригорюнилась?

Помню, помню, видели и деревни пустые, и города еле дышащие.

Люд твой всякий попадается. Иной раз идешь по Иркутску ночью, ни человечка, только рекламы на почерневших срубах топорщатся, пепси-кола там всякая, мясорубки бургерские, и вдруг навстречу человек. Откуда, мол, дивимся мы, а он, хитрец, первый нас расспрашивать стал. Ну, мы ему – из Москвы, дескать, приехали в Сибирь на народ посмотреть, как живет. А он ухмыльнулся широко нам, так просто и ясно, что в непривычку нам было, да и говорит веселенько так: “Да лучше, чем у вас там, на краю света, ребятушки, лучше”.

Посидели мы с ним, да и разошлись по сторонам, тепло так, радостно распрощались, и благословение этого вот самого мужичка, спешащего домой с ночной смены, показалось самым благостным, знаком хорошим.

Дивились мы тогда, думали: надо ж, какие бывают, а впереди еще столько встретилось. Не ждали, не гадывали.

Байкал – море светлое, памятное, где не утонуть, так воскреснуть, деревеньки чередующиеся: одни заброшенные, захирелые, другие как полная чаша, где пестовали нас так, что неловко делалось. И Ангара – река бурная, с Волгою соревнующаяся. И Слюдянка – город, центральная улица Ленина, и Байкальск – город, центральная улица Энгельса, на которой об этом самом Энгельсе забыли и уже слыхом не слыхивали. И молящиеся японцы в Листвянке, нефритовые сабли себе покупающие, для харакири, наверное. А мужички, что для них из каменьев сувениры в сараях своих выпиливали, подмигивают пришельцам и посмеиваются. И под прилавочком уже омуля чистят под водочку. Крепко пьют, ой как крепко. Похлеще будет, чем мы, изнеженные буржуазными винами, коктейлями всякими. Зато матом москвичи грубее ругаются, так нам сказывали, они, сибиряки, красивше по-русски лопочут. Пытались нас учить, да разве за ними угонишься?

Так мы продвигались на восток, где пешком, где на попутках, мелькали деревни, города, менялись лица.

В Улан-Удэ, к примеру, китайцев больше, чем русских и бурят. Даже Ленин на центральной площади совсем как Мао Цзэдун с лица. Но мало кого из собравшихся на площади это по-настоящему волновало: пятачок у Дома Советов – знаменитое место для свиданий в Улан-Удэ.

И кого там только не было, когда мы пришли! Русские дивы, восточные цацы, хохлятские павы – голова кружилась, а может, и земля качалась под ногами, не помню.

В Москву возвращались по трассе, на попутках. Красноярск, Новосибирск, Омск, Самара... Русские, русские. Живые, живые.

“Ну как вы здесь?” – выдыхая, спрашивали мы, запрыгивая к дальнобойщикам. “Ну что у вас там?” – заговаривали мы с курганцами, возвращающимися домой. “По-разному, да как везде, – насмешливо отвечали нам, – заводы наполовину стоят, американцы покупают земли для радиоактивных отходов, научный городок в Новосибирске цел-невредим, целлюлозный концерн в Байкальске работает, Красноярск расцветает, Челябинск загибается. Сколько людей, столько и историй. Говорят, странная эпоха нас застала, темная. Странная эпоха, светлые люди – так нам привиделось на границе Челябинской и Курганской областей, куда нас привезли уже, когда солнце садилось и накрапывал мелкий дождь, что было некстати, поскольку палатку мы с собой умышленно не брали, оставив места для ночлега на волю случая. И случай распорядился так, что в ту ночь мы не спали, а до рассвета христосовались с хозяевами местной “заежки” – так называются места, где останавливаются на отдых дальнобойщики.

“Ну вас и занесло в такую погоду, покос такой, – с этими словами обратился к нам хозяин, когда мы зашли к нему в кафе. – Скорей, покос такой, грейтесь. Эй, хозяюшка! Покос такой, принеси им кофе!” И, конечно же, через полчаса мы были уже совершенно счастливы, отогреты, обласканы, а Покос оказался Глебом, хотя его никто не называл иначе как Покос.

Покос пел свои частушки, которых у него более чем триста, рассказывал, как охотиться на лося да на медведя, и вообще отпустил нас с трудом, поскольку недоумевал, зачем нам куда-то ехать, ведь и здесь хорошо. А мы и не спорили, расцеловались, обменялись адресами и уехали.

И много еще было встреч, светлые люди, темное время.

И шахтеры, возвращающиеся домой в маленьком автобусе, один из которых так легко и непринужденно в разговоре процитировал своим друзьям Брюсова, что повергло нас в окончательное смятение. (Автобус влачился вдоль бесконечных болот Западной Сибири, вдруг впереди нарисовался недостроенный пост ГАИ, и шахтер, посмеиваясь – кажется звали его Владимиром, – обращаясь к остальным, говорит:” А помните? Как там... каменщик, каменщик, в фартуке белом, чего ты там строишь, кому?”)

И город Барабинск – один из центров тюремных зон, там мы просиживали на вокзале в ожидании утренней электрички. Место глухое, заброшенное, на соседних лавках дремали только что отпущенные на свободу заключенные, некоторые из них совсем юные, но у каждого уже была изломана, исковеркана судьба, впрочем, как и лица, бледные, испещренные рытвинами и ссадинами.

На этом людском толковище прикорнула девушка или женщина – возраст ее был совершенно неясен – в ветхих одеждах, почти старушечьих, но с серебряной цепочкой на голове, как у принцессы. В какой-то момент она проснулась, долго смотрела на нас с любопытством, наконец подошла. Оказалось, что она ничего общего с заключенными, как мы подумали поначалу, не имеет, а сама возвращается с игр домой в Томск.

А когда мы спросили, что это за игры, она почти воскликнула:”Как! Вы не знаете?” – так, что мы устыдились. И она нам рассказала, что за Уралом из города в город странствуют те, кого мы в Москве знаем как продолжателей Толкиена, а если точнее, как имитаторов его фэнтэзи. Но в Сибири это нечто иное. Они знают и любят Толкиена, но пишут свои сценарии и разыгрывают их между городами. К двухтысячному году, как рассказала нам томская королева, сочиняют грандиозный сценарий, который, по мнению знатоков, может изменить судьбы мира... И главное, на что они делают ставку, – всегда открытый конец.

И для нас тогда, как, впрочем, и сейчас, ничего не было ясно, и мы отправились дальше, выстреливая наугад и попадая в цель время от времени. Как и вся Россия, девица-красавица. Ничего ясного. Колодезная синь глаз, теплые губы, родинка на плече...

С такою и живем. Колобродим, хороводим, плачем, смеемся. Плохо ли?

Странное время, конец эпохи... Открытый конец.

Рисунок Сергея РЕЗНИКОВА

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"