Кристина АНДЕРСОН:
“Я встретила поэта, которому разрешено проникать в наши души, где мы, может быть, боимся гулять в одиночку”

Имя этой шведской актрисы и певицы не мелькает в хит-парадах. Но перед концертами окликают: “Кристина, здравствуй!” – порою вовсе незнакомые ей люди, а после дарят любимые свои книги, ветки листьев, цветы.
А то и просто протягивают руки, почти отвыкшие от дружеских пожатий.

...Ивновь замирает сердце на сырой подмосковной платформе, где рядышком тропка, ждущая ее легких шагов, шепот деревьев: “Кристина, здравствуй” – точно она вернулась домой, хотя это не так.
Или так?.. Какой путь души предназначен был девочке, выросшей в тихом лесном домике благополучной европейской страны и ставшей актрисой Стокгольмского драматического театра, чтобы приворожила ее Россия? Тревожная земля, где сливаются поэзия с трагедией, победы с поражениями, а надежды – с тоской. Где опасно неведом любой наступающий день, час, миг...
“Тьмою здесь все занавешено. С крыши струится вода. Ваше Величество Женщина, как Вы попали сюда?”
К.А. Рано утром я вышла из дома. Воздух, солнце, птицы, шум весенних ручейков и чуть-чуть мороз. Рука ветра подняла меня вверх между землей и небом. Зеленое, белое-белое, голубое... Рука ветра поставила меня между подснежниками, березками... любовью... страстью... и уважением. Положила щеку на руку ветра и услышала тайну. Ничего не поняла, но поняла, что все это было важно. Побежала домой, открыла двери во все комнаты и прошептала: “Я знаю, где находится... рай. Недалеко от нас. Мы соседи”. Повела отца, показала ему свое открытие: вот, это рай. “Похоже”, – кивнул он. Мне было три года.
Когда я была маленькой, никто не пугал меня смертью. Она была, как старая подруга, которая приходит, когда мы устали от длинной и, в общем, обычной жизни. Но не всегда... Убийства-смерти и несчастные случаи бывали даже в дремучем лесу, где я тогда жила. Там лишали друг друга жизни с помощью охотничьего ружья, особенно осенью, когда открывалась охота на лося.
Своими курносыми носами мы чувствовали, что у взрослых большие проблемы, и пытались понять эту благородную, жестокую, чудесную жизнь. За окном моего дома шла старая дорога с лужами – она начиналась ниоткуда и уходила в никуда. И я хочу в большой мир!
В театре Кристина сыграла немало ролей в пьесах Мольера, Шекспира, Бертольда Брехта. А душа то вприпрыжку, то на ощупь вела ее по дороге – туда, где должны были встретиться и войти друг в друга сцена и живой мир.
Зла не было. Зла не было, зла не было!.. – так нас учили, может быть, потому, что нас щадили. И хотя бы в Швеции его нет, думала я. А зло стояло за поворотом.
...Безутешные, мы сидели на обочине, дорога моя и я, а потом, оттолкнувшись от земли, устремились к небу, преодолели лес, море, степи и остановились в Безбожном переулке в Москве, у поэта, который пережил и зло, и глупость и всегда пел свои песни для всех.
И еще раз рука ветра подняла меня вверх: я стояла лицом к лицу с искренностью.
Это и для самой Кристины тайна: чем позвал ее, не понимавшую по-русски ни слова, голос далекого поэта. Словно то был голос свыше или глубоко-глубоко изнутри. И мелодия ее единственной дороги.
Песня была о короле, который идет на войну, я услышала ее в Австрии. Побежала домой, в Швецию, приоткрыла двери, прошептала: “Я встретила поэта, которому разрешено проникать в наши души, где мы, может быть, боимся гулять в одиночку. Его зовут Булат Окуджава, и я буду его петь”.
Шел 1976 год. Тяжелый плотный занавес со стороны советской державы раздвигался редко и неохотно. Имя русского поэта отныне не сходит с уст Кристины, не говоря ее соотечественникам решительно ничего. Сомнений нет: именно ей счастливо суждено открыть и показать всем “зеркало, глядя в которое видишь себя и мир” – так она ощущала Окуджаву тогда и ощущает теперь. И, доверившись ветру, что подхватил и несет ее, молодая шведская певица, уже известная у себя на родине как исполнительница песен Брехта, начинает долгое, сложное, завораживающее и полное неожиданностей путешествие к Булату – как назовет она позже свою концертную программу и пластинку. Выступления Кристины Андерсон, какое бы им ни выпало место и время, – всегда исповедь. Исповедь души – дороги, влившейся в поэзию Окуджавы, которая для нее воздух и хлеб, природа и Бог – так она говорит, думает, чувствует и поет. Тайна оборачивается откровением.
И надо ли объяснять, что за всем этим труд и пот, воля сильного характера, но и “тонкая кожа”. А еще встречи с множеством разных людей, порою встречи-сюжеты, как это непременно в путешествии и бывает.
Журналист Мальколм Диктелиус, впоследствии работавший в Москве, познакомившись с Окуджавой, наверняка рассказывал Булату Шалвовичу, как однажды ранним утром в незапертый номер гостиницы, где он ночевал, влетела неизвестная молодая женщина. Мальколм еще спал. “Простите, мне сказали, что вы понимаете по-русски, – она легко присела на край кровати, – скажите, о чем это?” В полной уверенности, что ему это снится, Диктелиус машинально взял протянутый листок и, с трудом разлепив веки, пробормотал: “Плачет девочка – ее шарик улетел...” Он зевнул и вдруг замер, наткнувшись на сияющий, точно в ожидании чуда, взгляд незнакомки. Она тотчас же вскочила: “Спасибо, мне пора”. “Но шарик вернулся!..” – крикнул он ей вдогонку и внезапно понял, что это не сон.
Они стали работать вместе. Диктелиус удачно перевел несколько текстов, но вскоре вынужден был отступить: ведь он журналист, а не мастер перевода. Другое дело Ханс Бьёркегрен, переводящий запрещенного в России Солженицына! Тут уже настала очередь замереть Кристине: речь шла о самом крупном в Швеции переводчике с русского. На этот раз она в течение нескольких часов сидела, не сводя глаз с телефонного аппарата, не решаясь набрать нужный номер... Бьёркегрен согласился сразу.
Третьим переводчиком стал Ларс Форсель.
Первая пластинка песен Окуджавы в исполнении Кристины Андерсон вышла в Швеции уже в 1978 году. Успех – что это такое: автографы, аплодисменты, поклонники? Или, как в случае с Кристиной, письма с вопросами о смысле жизни, на которые не знаешь ответов, но, быть может, их знает тот, чьи песни она поет?
– О, если эта женщина еще раз произнесет “Булат Окуджава”, то пусть она оставит нас в покое – мы его пригласим! – улыбались в Стокгольме те, от кого это зависело, и слово свое, надо сказать, сдержали. Не обманул и министр культуры Швеции, к которому Кристина обратилась в минуту отчаяния. Увы. Мы-то с вами не шведы, а потому хорошо знаем, что означали понятия “невыездной”, “полуневыездной”, не переводимые ни на один язык, в недалеком прошлом.
И тогда Кристина сама “летела на руке ветра” в московский переулок Безбожный к автору гениальной – как утверждал ее учитель русского – “Молитвы”.
– Вначале эта песня называлась именно “Молитва”, но название было изменено на “Молитва Франсуа Вийона” – в советское время люди не нуждались в каких-либо молитвах. Бога, которого не было, еще и отменили для большей уверенности. Но в 80-е Булат сказал мне: “Теперь называй Франсуа Вийона только “Молитвой”, Кристина. Это моя молитва и всегда была моей”.
“На-власт-во-ваться всласть!” – первая фраза, которую я выучила по-русски. Мы с учителем ходили и ходили по улицам, и я повторяла, повторяла за ним эти трудные, эти непонятные, невозможные слова, которые, конечно, никогда не смогу выговорить... А теперь я их пою.
С неожидаемой жесткостью в голосе – будто бы не по-окуджавски – звучит в ее исполнении строка “Господи мой Боже, зеленоглазый мой!” Но интонация удивительно точна.
Когда Кристина поет, она всегда смотрит в глаза. Всем и каждому в отдельности – будь это маленькая комната подмосковного Дома-музея Окуджавы, большой зал Политехнического или Трубная площадь. Ее взгляд уносишь с собой и хранишь.
– Пришел 1990 год, и Булат пришел ко мне в Швецию!.. С Ольгой, женой. Я встречала их, о, какой это был момент!.. И мы выступали вдвоем в Умео – это маленький город, но для Швеции он большой, а потом в Стокгольме был один концерт, и еще один... Я так боялась! Как в детстве, когда находишь первую ягоду или первый цветок, несешь взрослым, а они равнодушно посмотрят и отвернутся, это такое горе!.. Но Булата поняли у нас, его приняли. Даже моя мама сказала: “Какой человек, какой поэт!”
В зале было много русских и много вопросов о перестройке, о России. Когда Булат произнес: “Мы были больны”, вдруг раздались смешки. “А теперь мы в реанимации”, – продолжал он, и стоял уже хохот. Стало так страшно. Но Булат был спокоен: “Если кого-то из ваших родных смертельно ранят, вы тоже будете хохотать?” Он так просто и так строго это сказал – и стало тихо-тихо. Я этого ни-ког-да не забуду! Он защищал Россию и тех, кто остался там.
“...Но из грехов своей родины вечной не сотворить бы кумира себе” – есть в “Песенке о Моцарте”. Мне как человеку, которого жизнь как-то берегла, было трудно понять глубину этих слов. И тогда Булат подвел меня к окну – это было в Безбожном – и показал: “Видишь, Кристина, окно в доме напротив – там живет человек, который убил моего отца”. И опять стало тихо-тихо, и в тишине я услышала: вздыхает Бог...
Я думаю: он маленький, но очень большой помощник Бога, Булат. Зло крадет наши души. Иногда оно кокетничает с нами, и мы заискивающе улыбаемся. В России много поэзии, но и много тяжелого. Я бы не хотела, чтобы моя мама жалась в метро, продавая сигареты или что-то еще, как старые матери в Москве. Россия похожа на этих матерей, которые прячут в себе свою жизнь, свою прошлую силу и любовь.
Меня позвали сюда песни Булата, которые никуда не ушли и не уйдут, как моя старая дорога и высокий ветер над ней. Я слышу его...
Кристина, здравствуй!

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"