Никто не виноват, но все причастны

О повести Григория Бакланова “Мой генерал”

Едва начав повествование, писатель дает трагический финал. И на предпоследней странице повторит леденящую кровь картину. На мостовой, среди мчащихся машин, рядом со “скорой помощью”, распластано иссохшее голое тело мертвого старика. Землистое лицо с бородкой запрокинуто в осеннее небо.
Разница лишь в том, что, дойдя до конца, мы знаем, кто этот человек – никакой, кстати, не старик, – и случайность дорожно-транспортного происшествия относительна. Оно исподволь подготовлено многим, выпавшим на долю Виктора с младых ногтей. Многими, так или иначе соприкасавшимися с ним. В конечном счете самим переломом общей жизни на рубеже девяностых годов. Никто непосредственно не виноват. Но все так или иначе причастны. Вплоть до Олега Николаевича Бородая, который когда-то любил славного мальчугана, потом, спустя годы, симпатизировал одаренному юноше, еще позже жалел катившегося под уклон парня (наркотики, пьянство, распутство).
Но если виноваты все – никто не виноват.
Однако название “Мой генерал” относится к главному лицу повести. Даже если оно, это лицо, не всегда на переднем плане. Главное лицо – еще не главный виновник. Однако, коль держать в памяти, что “мой генерал” – мать Виктора, то, видимо, она заслуживает сосредоточенного внимания. Хотя ничего зловещего, тем паче преступного, не совершает. Да и назвал ее “моим генералом” Олег Николаевич, тогда еще просто Олег, “однажды в счастливую минуту”. Назвал. И больше не повторял. Лишь предупредил: “И это (мой генерал. – В.К.) осталось”, подспудно напоминая о себе.
Бурный молодой роман оборвался так же неожиданно, как и начался. Олег Николаевич обзавелся семьей, обожал дочку, приобрел высокую журналистскую репутацию, не нарушая, надо полагать, нравственных границ. “Надо полагать”, поскольку он-то и выступает рассказчиком. Иными словами, вольным или невольным судьей других выступает, не злоупотребляя своей ролью. Но и не поступается ею, отбирая факты и подробности.
Передача судейско-повествовательных функций одному из участников событий – прием в литературе достаточно обычный. Но для серьезного писателя не произвольный. Григорий Бакланов неспроста возложил обязанности рассказчика на человека родственной ему самому профессии, умного, наблюдательного и, в общем, объективного.
Всего, думается, важнее в исповеди Олега Николаевича то, что сопряжено с перемещением из коммуналок, из нарпитовских столовок (в одной еда отдавала хлоркой) в зону житейского благополучия, в мир “мерседесов”, презентаций, пышных приемов. Приобщение к сладкой жизни в ее перестроечно-постсоветском варианте.
От Олега Николаевича, судя по тому, что он о себе рассказывает, это не потребовало особых усилий. Как не потребовало от тех, кто не рвался наверх, не работал локтями, не видел необходимости в особых усилиях ради нового круга. То есть относился скорее к меньшинству. Надя, мать Виктора – недолгая любовь и долгая память Олега, – видела в том цель жизни. Иногда откровенно декларировала ее, иногда умалчивала о ней, оставляя в подтексте. Возможно, это шло от отца, видного советского генерала, от матери, типичной генеральши. Но душевный склад Нади столь определенен, что вряд ли для его истолкования достаточно восстановить родословную. Тем более что Олег к генеалогическим древам, которые вошли в моду, относится скептически.
Надя ставит перед собой вполне определенные цели и умеет их добиться. Будь то необходимость на некоторое время избавиться от маленького сына или, обеспечив карьеру мужу-долдону, переселиться за границу и напоминать о себе приездами в Москву, своим непременным появлением в свете.
Ничего ровным счетом составляющего преступление. Разве что бьющее через край тщеславие отдает равнодушием. Она гордилась Виктором, пока он подавал надежды, работал на Нобелевскую премию. Нервничала из-за автомобильной аварии, в которую тот угодил, еще не подозревая о грядущей аварии со смертельным исходом.
Известность Григорию Бакланову принесло прежде всего умение писать о войне, непредвзято видя участников смертельных схваток. Будь то бои на главном направлении или за пядь земли (так называлась его повесть, вышедшая сорок лет назад).
Увидев в журнальном оглавлении “Мой генерал”, я подумал: снова война. Хотя помнил и о мирной, так сказать, баклановской прозе.
Противоречия, воспроизведенные новой повестью, не бьют в глаза. Они скрыты под покровом новой повседневности. Зачин “Моего генерала” погружает в атмосферу сегодняшней столичной улицы с ее изобилием и нищими, просящими милостыню. А в последних абзацах мелькнет афганец в инвалидном кресле на колесиках. На этом фоне из “мерседеса” выпархивает словно помолодевшая, нарядная, в норковой шубе Надя, еще не догадывающаяся о гибели сына. И потому, быть может, более неприятная, чем на других страницах.
В повести речь идет о цене человеческой жизни. О том, кто за нее и в каких обстоятельствах платит.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"