Выборы и выбор

В России массовое общество сложилось прежде, чем общество гражданское * Есть ли выбор у российского избирателя или он раб избирательных технологий и манипуляций?
* Мы, кажется, способны голосовать не только сердцем.

Человек толпы или человек массовый?

Часто понятия “масса”, “толпа” употребляют практически как синонимы, отмечая одно лишь отличие их друг от друга: толпу людей связывает непосредственный личный контакт, а в массе они связаны через медиа, средствами массовой информации. “Массы нигде не видно, потому что она повсюду, – пишет современный французский социолог Серж Московичи, – читатели, слушатели, телезрители... Оставаясь каждый у себя дома, они существуют все вместе, они подобны... Пресса быстро научила, как массифицировать человека. Она сумела найти его, когда он один, дома, на работе, на улице”.

Это верно лишь отчасти. Несомненно, вся система массовой коммуникации формирует массу, но само существование этого феномена обусловлено высоким развитием систем массового производства и массового потребления. И кроме того, опытом массовых (всенародных, тотальных) войн ХХ века, их массовой мобилизацией и массовой пропагандой. Без этого масс-медиа оказались бы бессильны: пресса ХIХ века сформировала читающую публику, но не массу.

Как по происхождению, так и по природе своей масса не продолжение толпы, а скорее дополнение к социальной организации, нечто вроде надстройки над ней. Если толпа извечна и может существовать в порах самых разных социально-исторических образований, то масса – явление сугубо современное, характерное для ХХ века.

Новая сцена социальных действий

Появление массы (массового потребителя, избирателя, читателя и т.д.) отнюдь не устраняет ни профессиональных, ни статусных, ни индивидуальных различий между людьми, но формирует особый тип социального пространства (или, скажем, новую сцену социального действия). Люди выступают как масса за пределами личных, семейных, профессиональных отношений. Дело в том, насколько важна “массовая” сфера в человеческой или общественной жизни, насколько она может давить на другие сферы или испытывать их влияние.

Отсюда, между прочим, следует, что гуманитарно-философские причитания по поводу гибели и растворения человека в массе – это не столько критика массового общества, сколько капитуляция перед ним, оправдание безответности и безответственности человека в этом обществе.

Масса кажется однородной и бесструктурной только с дальнего расстояния; в ее структуре можно различить лидеров, активных и пассивных последователей, аутсайдеров, эскапистов и т.д.; в отличие от толпы в массе может существовать оппозиция. Тут можно опуститься до уровня толпы, можно (и принято) держаться около некоторого среднего уровня, но иногда кое-кому удается подняться и до высокого уровня индивидуализации человека.

Вот как описывал классический пример превращения людей в толпу один проницательный автор. Этот римлянин питал отвращение к кровавым играм гладиаторов, но однажды друзья привели его в амфитеатр, где “все вокруг кипело свирепым наслаждением. И душа его была поражена раной более тяжкой, чем тело гладиатора, на которого он захотел посмотреть... Он был уже не тем человеком, который пришел, а одним из толпы, к которой пришел... Он смотрел, кричал, горел и унес с собой безумное желание, гнавшее его обратно” (Аврелий Августин. “Исповедь”). Классическая зрительская толпа, соучаствующая в действии как его психологический вдохновитель.

Другой пример, тоже связанный со стадионом. В первый период демократических сдвигов (и в еще большей мере иллюзий) ранней советской перестройки на территории Лужников массовые митинги собирали до трехсот тысяч человек. Поначалу боялись, что человеческое множество без жесткой организации и внешнего (полицейского) контроля легко может превратиться в смертельно опасную толпу ходынского образца (более свежее напоминание – похороны Сталина). Но охваченные общим приподнятым настроением, разумные интеллигентные люди оставались взаимно предупредительными, никакой давки не возникло. Ощущение непривычной человеческой общности, как признавали очевидцы, было одним из самых ярких тогдашних впечатлений. Когда спустя немногие месяцы пришлось прощаться с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, который был символом демократических надежд, над длинной очередью поднялся в числе прочих плакат: “Мы уже не толпа, но мы еще не народ”.

Портрет избирательной кампании в постсоветском интерьере

Рынок со своими инструментами высокоразвитого рыночного общества вторгся в Россию, постсоветское общество которой не прошло подготовительных стадий, когда формируются соответствующие социальные и экономические структуры. Поэтому инструменты конкуренции, рекламы, маркетинга не просто соседствуют, но тесно переплетаются с советским наследием монополистической командной общественной системы. Этот симбиоз виден не только в экономике, но и в социальной и политической рекламе, в работе СМИ, в функционировании общественного мнения, профессионального выбора и даже в выборе партнера в браке. Такая неклассическая ситуация – довольно сложный предмет социального анализа.

Вспомним, например, президентские выборы 1996 года. Для сторонних и дальних наблюдателей они внешне вполне соответствовали общепринятым стандартам: острая предвыборная конкуренция; активная пропаганда; в результате – победа сильнейшего. Но исследования говорят о том, что решающее значение имело совсем другое. Б.Ельцину пришлось напряженно бороться не с соперником (к тому же единственным), а с апатией и недоверием в стане своих бывших сторонников. И успех принесло не то, что он перетянул на свою сторону голоса оппонентов и колеблющихся (это было лишь на последнем этапе кампании, когда исход уже определился), а испуг демократически настроенных избирателей перед возможностью коммунистической реставрации. Вспомните: команда Ельцина эффектно и эффективно использовала в своей пропаганде жупел Зюганова, но тот никогда не был равноправным соперником. Отказ от теледебатов, неравная доступность каналов ТВ не просто выражение произвола, но отражение реальной монополистической расстановки сил. Это была не столько конкурентная борьба, сколько политическая мобилизация электората.

Опустим закулисные сделки – поддержку купленную или вынужденную. Рассмотрим то, что было у всех на виду. Вот характерные черты политической мобилизации, которые проявились в этой кампании.

Она была ориентирована не на силы противника, не на колеблющихся или безразличных, а на своих.

Она строилась в основном не на демонстрации успехов, а на обличении противника.

Она противопоставляла вчерашний день сегодняшнему, перспективы, будущее практически не обсуждалось.

Она могла быть эффективной только в условиях монополии на основные каналы СМИ, прежде всего ТВ.

Все это принципиально отличает нашу избирательную кампанию от нормальной политической конкуренции и ее рыночных аналогов.

Выбор “человека массы”

Расхожее представление о том, что решающую роль в этих выборах сыграла неистовая пропаганда, никак нельзя считать убедительным. Во-первых, энергичная фаза пропагандистской кампании (“Голосуй, а то проиграешь!” и т.п.) началась в мае, а поворот обозначился раньше, в конце апреля, как раз тогда, когда окружение президента особенно боялось провала и подумывало об отмене выборов. Во-вторых, сами избиратели оценили роль электоральной пропаганды весьма сдержанно.

В ответах на вопрос, что повлияло на их выбор, голосовавшие за Б.Ельцина чаще всего говорили не о влиянии близких людей, не о рекламных роликах, мнении актеров или специалистов; опрошенных “убедили последние действия депутатов”, а также они поняли, что “у России нет другого выбора” (эти факторы оказались самыми влиятельными). И то и другое обоснование характерно для рационального поведения, соотносящего средства и цели, затраты и предполагаемый выигрыш. Другое дело, что рациональность может быть примитивной, недальновидной, просто ошибочной. Уровень рациональности массового действия определяется рациональностью самого слабого, среднемассового участника и потому в принципе не может быть высоким. Кроме того, любой вынужденный выбор примитивен.

Усилия специалистов по эмоциональной мобилизации, актеров, создателей нашумевших роликов, большого эффекта как будто не дали, если, конечно, иметь в виду эффект, осознанный самими избирателями. Было, конечно, и неосознанное влияние, и немалое...
Современная модель массового более или менее либерального общества с развитыми системами потребительского выбора и социальных гарантий, многообразными механизмами массового влияния все-таки оставляет определенную возможность человеческого выбора, индивидуального и группового.

Каждая эпоха создает (и придумывает) свой тип и свой образец человека. По известной формуле, человек – это не только “мир человека”, но и “миф человека”. Массовое общество формирует то и другое на свой лад, с этим приходится считаться и в этой данности искать лучший вариант, выбирать и отвечать за последствия выбора.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"