Взял без спросу чужое, стащил, стянул, похитил...
Тяжело произнести одновременно слова “ребенок” и “вор”.
Поверить в такое нет сил. Понять – почти невозможно.
И все-таки однажды каждый из нас вынужден задать себе трудный вопрос:

Неужели мой ребенок... вор?

Мне было лет восемь. Пока отец покупал что-то в овощном ларьке, я кое-что там стащил. Впрочем, украденное я запомнил твердо и, видимо, навсегда: три ореха и головку чеснока.
Когда мы с отцом отошли от ларька на приличное расстояние, я похвастался успехом со смесью страха и жгучего интереса, ожидая бури. Но отец слегка поморщился, пожал плечами и спросил: зачем? Эта его вялая реакция отбила у меня страсть к воровству навсегда.
Почему и какой именно бури я тогда ожидал?
Я думал, что мой отец озвучит впечатанную как бы в поры самой эпохи симфонию о народном добре, о труде простых людей, вложенном в эти три ореха и в головку чеснока, об октябрятском значке и тому подобное. Расшифровку своего подсознания я произвожу не сегодня, задним числом, а вытаскиваю оттуда, из конца шестидесятых, что свидетельствует: я был умным мальчиком.
Хотя вернее будет сказать: не умным, а наблюдательным. Однажды я нахамил школьной уборщице, а если точнее, то это она меня обхамила, а я огрызнулся в ответ. Боже, как вопил на меня директор! Доминантой его истерики было то, что уборщица – простой человек, а я из интеллигентной семьи и – о ужас! – вероятно, поэтому считаю себя вправе ей хамить.
И все же я оказался неумным мальчиком. Потому что не оценил возраста и воспитания своего отца. Он к мифологии советской власти относился прохладно.
В какой-то степени общепринятое мелкое бессмысленное воровство эпохи застоя было реакцией на истерику о народном добре и труде миллионов простых людей, вложенном в каждую гайку. Дурно, по словам Николая Гумилева, пахли мертвые слова. Кубометры этой помпезной риторики слушающий никак не мог приспособить к жизни, говорящий же карабкался по ним к верхушке партийной карьеры.
Однако любое время содержит свою идеологию и социологию. И любое деяние находит свою систему оправданий.
У Феди мама – учитель, а папа – врач. Или наоборот. У Коли папа – бизнесмен, а мама убивает время в массажных кабинетах. Посетив Колю, Федя не может не заметить, что семья друга живет богаче, нежели его собственная. Допустим, он ставит вопрос перед папой и мамой: справедливо это или нет?
Как ни мнутся родители, мало-помалу выдавливают ответ: нет, несправедливо.
В таком случае отчего бы не стать Робин Гудом и не взять немного денег из Колиной квартиры? Федина мама выкрикивает непосредственно и эмоционально: что ты говоришь! тебя поймают и посадят!
Проблема остается проблемой: а если не поймают? Справедливо ли будет отнять у неправедно богатых и передать неправедно обделенным? Кинокультура ХХ века шепчет подростку: конечно, справедливо.
И лишь очень зрелое раздумье позволит Фединым родителям четко и твердо ответить на его вопросы. Насчет обережения собственной души. И насчет относительного благосостояния: все справедливо. Потому что Колин папа мечтал разбогатеть и разбогател. А Федины родители мечтали приносить людям пользу – и приносят. Так что все при своем.
Но поди додумай это до конца, искренне, без обиды на жизнь. Да и нет никакой гарантии, что юный отпрыск не восстанет против семейной идеологии, такой стройной и внятной.
И все же мотивация детского воровства скорее внесоциальна.
Сознательно или бессознательно ребенок примеряется к правилам взрослой самостоятельной жизни. Если он скажет себе жестко: я и дня не проживу без опеки родителей, я простужусь, завшивею, меня поймают и сдадут в милицию – так вот если такую правду он признает сам и внутри себя, то она поставит его в нестерпимо унизительное положение. Вещи, раба, комнатного растения. В любом конфликте это унижение проявится прямо, но в скрытой фазе оно никуда не денется и в спокойные дни. В детском мозгу должна жить, может быть, не продуманная до конца и вслух мысль о возможности самостоятельного существования. Чем взрослее ребенок, тем реальнее и конкретнее должна быть эта идея, но тем она и возможнее. В какой-то момент мучительной становится проблема имущества. Ребенок видит, что, имея деньги, он сколько-то продержится один на плаву. Заработать он их не может. Может только взять. И успешная кража ему психологически необходима как залог возможной свободы.
Проблема детского воровства в ее классическом выражении – это всегда проблема неудачного детского воровства. Именно из-за этого возникают скандалы, консультации у психолога, суды и колонии. А удачное воровство тем и удачно, что не диагностируется. Пропала бабушкина брошь. Через тридцать лет седобородый дядя признается престарелым родителям, что его бес попутал. Посмеются... Иной раз хорошему мальчику достаточно потихоньку взять сто рублей из тумбочки, а через сутки незаметно положить назад. Он проверил мир на податливость. Можно жить дальше. Выходит, время от времени необходимо нарушать запреты, чтобы узнать реальную реакцию мира.
Мать любит подросшего ребенка как физическую данность. Отец – скорее как духовную. Мать замечает прыщи, отец – речевые обороты. Мать может и не прочесть статью своего сына. Отец может и не знать, что у сына гастрит. Если верить этой схеме, то детское воровство для матери – происшествие, для отца – катастрофа.
Когда сын признается в проступке, матери становится легче, отцу – тяжелее, потому что он до последнего предпочитал не верить. Когда сын возвращает украденное (например, фарфоровую собаку), у матери на душе светлеет. Она плачет от облегчения. Она готова заключить сына в объятия. Отец в оцепенении. Оказывается, он не хочет, не может поверить в это.
Мой сын – вор. В приступе мазохизма отец вертит эту фразу в собственном мозгу, как ершик в грязной бутылке. Через какое-то время он достигает внутренней легкости, но опасной и неприятной. Мир практически рухнул, что ж теперь заботиться о деталях?!
Первой с грохотом гибнет фарфоровая собака. Мать и сын оборачиваются и смотрят на отца, как на шаровую молнию...
Я думаю, главная подсознательная цель отца – добиться именно неадекватной реакции на проступок сына. Чтобы потом, остыв, попросить прощения и со вкусом простить в ответ.
Тут вспоминается одна судебная история начала века. Обедневшая дворянка стянула крынку сметаны. Защищал ее Плевако.
Глядя на знаменитого адвоката, обвинитель разошелся всерьез. Он вспомнил особую роль дворянства в строении государства, и получилось, что несчастная женщина не просто украла сметану, а подорвала устои общества.
Речь Плевако была на удивление краткой. Он сказал, что готовился к делу о бытовой краже, но раз все так серьезно, то он отказывается от защиты.
Судья спросил присяжных, виновна ли обвиняемая в подрыве общественных устоев, те ответили: нет. И все разошлись по домам.
В русле этой истории отец превращается в обвинителя, чтобы потом адвокату было легче.
Так что все идет по плану. Украв фарфоровую собаку, сын наблюдает реакцию мира: гнев и милосердие.
Только мне милее улыбка моего отца и его кроткое удивление.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"