Идеальный эксплуататор чужих жизней

Худо-бедно снимается, но едва доходит до зрителя наше игровое кино. Но даже если игровое кино не слишком заманчиво для продюсеров и зрителей, то что говорить о документальном? И как вообще о нем говорить – что считать документальным кино? С этого мы начали разговор с режиссером Сергеем Дворцевым, фильмы которого (их три: “Счастье”, “Хлебный день”, “Трасса”) завоевали десяток призов на международных фестивалях.

– По поводу документального кино у нас в голове путаница. В один котел сваливают и научно-популярные, и музыкальные, и телевизионные фильмы. А то, что делаю я, называется арт-кино. На Западе для арт-кино есть место на телевидении и в кинотеатрах. Конечно, оно не похоже на то, что смотрят по телевизору в прайм-тайм. Арт-кино для тех, кто говорит: самое интересное в нашем телевизоре начинается после 10 часов вечера. Тогда можно посмотреть и мои фильмы. Когда у нас на НТВ существовала рубрика “Кино не для всех”, над ней смеялись: разве может быть кино не для всех? А кино может быть разным, и чем выше уровень общества, тем больший выбор предлагает кино.
Я не знаю, почему на Западе есть такой интерес к арт-кино, но он есть. Я сужу не только по телевидению. Зрители приходят в кинозалы. Конечно, это определенные кинотеатры, но не обязательно маленькие, бывают и массивные, с колоннами. Мой второй фильм “Хлебный день” показывали в больших залах Парижа, Женевы, Нью-Йорка. Документальное кино популярно, хотя лично для меня это парадокс.
(Фильм “Хлебный день” снят в прошлом году в 80 километрах от Санкт-Петербурга. Жители поселка № 3 раз в неделю вручную толкают железнодорожный вагон. Машинист по гнилым рельсам ехать отказывается. В вагоне, который медленно ползет по заснеженной дороге, – несколько лотков хлеба. После продажи вагон так же медленно ползет в обратный путь. Первая сцена длится 8 минут. Камера сопровождает людей, делающих за шагом шаг. Идти им два километра. – А.Х.)
– Я уверен, что и в России есть публика, которой интересны документальные картины. Но пока их судьбу решают те, кто составляет телепрограмму.
– Ваша последняя картина “Трасса”, только что завоевавшая Гран-при в Марселе, соединила в совместное производство значительное количество стран. Почему они решили “поставить” на этот документальный фильм?
– Если не считать Россию, которую я представляю, и Казахстан, где проходили съемки, фильм делали Англия, Германия, Франция, Норвегия, Финляндия и Швейцария. Французский продюсер собирала деньги, обращаясь, как правило, к тем телевизионным каналам, которые мои предыдущие фильмы уже показывали либо меня знают. Естественно, что в “кота в мешке” деньги никто не вкладывает.
(Фильм “Трасса” наблюдает жизнь бродячего семейного цирка. Мама, папа и дети (от года до шестнадцати) показывают представления, путешествуя по Казахстану.)
– Если судить по вашим успехам на фестивалях, можно сказать, что Россия достойно представляет себя на международной документальной сцене.
– Россия исторически входит в элиту мирового документального кино. Есть Герц Франк и его фильм всех времен и народов “На десять минут старше”, есть Артаваз Пелешян и его фильмы – величины мирового уровня. В Советском Союзе документальное кино априори считалось арт. Теперь искусство – часть рынка.
– Можно ли назвать темы, которые волнуют сегодня документалистов больше всего?
– На фестивалях всегда есть фильмы, снятые в горячих точках. Классно сделанная публицистика. Но проблема арт-кино заключается в длительности наблюдений за ситуацией. Этим кино и отличается от телевидения.
Но жестокость искусства в том, что один может поехать снимать в Косово, рискуя жизнью, теряя здоровье, а приедет, покажет и – ничего... А другой в соседнем доме в Москве, никуда не выезжая, снимет гениальный фильм.
– А вам лично арт-кино явило нечто невиданное?
– Кино – только приближение. Жизнь гораздо богаче. Жизнь – это гармония с разными противовесами. Даже когда я просто смотрю на улицу, удивляюсь больше, чем когда смотрю кино. Едешь в троллейбусе: люди такие интересные...
– Однако истории для своих фильмов вы находите далеко за пределами города.
(Первый фильм Дворцевого “Счастье” был снят в Казахстане. Небольшая лента, всего 23 минуты, показывает картины жизни семьи чабана-кочевника.)
– Так получается пока. Я стремлюсь снимать драму, а драма вне города ярче выражена. Или, точнее сказать, представляет больший контраст. И в то же время там легче создать цельность мира. Есть животные, люди, природа. Полный набор красок. У меня была идея снимать в городе. Лишь бы жизнь была, натюрморт я снимать не могу.
– Насколько первый замысел отличается от готовой картины?
– Разница почти стопроцентная. Во всех трех фильмах. Я пишу идею, заявку, потом приезжаю снимать, и все переворачивается. Сначала, не снимая, наблюдаешь, как перед тобой разворачивается жизнь. Потом новый поворот в процессе съемок. И только в самый последний момент монтажа возникает конечная картина. Какая-то странная закономерность: все три фильма я заканчивал, чувствуя, что что-то не так. А “Трассу” я перемонтировал уже после фестиваля в Нионе, где увидел ее первый раз целиком на экране. Вдруг пелена спадает с глаз. И полфильма летит в корзину. В авиации, где я работал до того, как снимать кино, есть такое понятие “бесконечность на бесконечность”. Абсолютная видимость. Такая видимость нужна режиссеру для складывания фильма.
– Как люди соглашаются сделать свою частную жизнь публичной?
– Я не подхожу к людям сразу с камерой. Я начинаю жить с ними, рассказываю о съемках. На каждой картине я примерно два-три месяца бываю с моими героями. Одновременно меняется и моя психология.
– И как вы себя чувствуете при этом?
– Я все время мучаюсь, хотя все снимаю в открытую. Нечто дьявольское в профессии режиссера присутствует. Можно быть хорошим человеком, но когда начинаешь снимать, включаются некие механизмы и происходит маленькая битва за фильм.
Но есть вещи стопроцентно удачные с точки зрения кино, которые я тем не менее не стану использовать. Я не показывал фильмы моим героям – не удавалось, но не думаю, что им бы они понравились. Вот простой пример. На последней картине “Трасса” мы делали фотографии для рекламы. Потом привезли фото, чтобы подарить героям. И вот мама этой цирковой семьи, увидев фотографии, говорит: “Какой ужас, какая я некрасивая. Меня надо снимать около мечети, в платке”.
(Западная пресса нашла чрезвычайно точное определение творческого почерка режиссера Сергея Дворцевого, указав на его уникальную способность показывать мир в сочетании предельной простоты, теплоты и грубости – натурализма и поэтичности.)
– С чем связана ваша следующая идея?
– Об этом нельзя сказать определенно. Например, я давно хочу снять фильм о Москве, как бы современную хронику. Примерно часовой фильм, в котором очень важна форма. Ведь форму мы воспринимаем подсознательно.
Для меня это важно, хотя почти никогда о ней речь не идет применительно к документальному кино. Считается, что должен быть понятен герой и что ты хочешь этим сказать, то есть прикладные вещи. А форма – категория художественная, и традиционно наши российские фильмы интереснее западных по форме. На Западе режиссеры говорят, что у них так снимать невозможно. Они бы, может, и хотели, но все решают деньги продюсера. У нас же еще сохраняется инерция старого отношения к кино.
– Традиционные спутники признания на Западе – упреки соотечественников.
– Иностранцы уважают нас больше, чем мы сами себя. Голландцы из маленьких городков, где демонстрировался “Хлебный день”, говорили, что воспринимают его героев, как обычных людей, оказавшихся в сложных координатах.
– Что, по вашему мнению, нужно сделать для возвращения документального кино в “светскую жизнь”?
– То, что мы имеем сейчас, – объективная реальность. Я уверен, что появится сеть небольших кинотеатров, где будут показывать арт-кино. Это и есть моя мечта: делать кино для экрана.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"