Идея школы Толстого

Нужна новая педагогика, которая отличалась бы от прежней тем, что делает упор
на вовлечение детей в учение, на совместный труд учителя и детей.
“Педагогика сотрудничества”

Однажды на вопрос немецкого педагога: есть ли у вас система? – Лев Николаевич сказал, что его система в том, чтобы не иметь никаких систем. Этот ответ не был оригинальной шуткой или оговоркой.
Всякая учеба, считал Лев Николаевич, должна быть ответом на вопрос, возбужденный жизнью. Но жизнь не впишешь в систему, так же как не впишешь в нее душу, божественное начало человека – все то, что Толстой определял как самое важное и существенное в людях. А какая же это школа, если она не затрагивает главное и глубинное, а касается только внешнего и поверхностного?
По Толстому, основным методом обучения является опыт живого, не скованного и не искаженного любого рода схемами, моделями, системами общения двух людей – учителя и ученика.
Главные критерии обучения при этом – не усвоенные предметные знания, а охота к учебе, возбуждение интереса к ней. Как писал Толстой, ошибка большинства педагогических теорий в том, что они своей целью ставили развитие, а не “гармонию развития”. Хорошо ли ребенку в этом мире? Какие чувства он переживает? Как он относится к жизни, себе и людям? Вот что самое важное для школы: сама жизнь, то, как она проживается, как осознает ее и себя в ней маленький человек.
Но это не означает, что предметные знания не важны. Это значит лишь, что коль мы ставим на первое место “достижение гармонии в смысле красоты, добра и правды”, то усвоение предметных знаний должно органично вписываться в этот процесс.

Гармония свободы и алгебра понимания

“Школа, нам бы казалось, должна быть и орудием образования, и вместе с тем опытом над молодым поколением, дающим постоянно новые выводы. Только когда опыт будет основанием школы, только тогда, когда каждая школа будет, так сказать, педагогической лабораторией, только тогда школа не отстанет от всеобщего прогресса, и опыт будет в состоянии положить твердые основания для науки образования”.

Большинство учителей того времени, да пожалуй и нынешнего, на вопрос, кто является предметом воспитания, скорее всего ответят односложно: ребенок. Толстой к этому ответу добавлял еще одно слово: свободный ребенок. Всего одно слово, но в нем-то и содержался главный смысл.
Тонко чувствующий детскую душу, писатель считал, что ребенок более совершенен и естествен, чем взрослый. Ребенок добр по своей натуре, в нем природой от рождения заложено влечение к познанию, к образованию, к творчеству. Но проявиться все эти качества в полной мере могут только в атмосфере свободы.
Принуждение, угроза наказания или порицания закрепощают ребенка. Перечисляя “наивыгоднейшие условия” для душевных сил ученика, Толстой подчеркивает, что ум человека может действовать только тогда, когда он не подавляется внешними влияниями.
Чтобы представить себе атмосферу школы Толстого, обратимся к его очеркам “Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы”. “Учитель приходит в комнату, а на полу лежат и пищат ребята, кричащие: “Мала куча!”, или “Задавили ребята!”, или “Будет брось виски-то” и т.д. “Петр Андреевич! – кричит снизу кучи голос входящему учителю. – Вели им бросить!” – “Здравствуй, Петр Андреевич!” – кричат другие, продолжая свою возню. Учитель берет книжки, раздает тем, которые с ним пошли к шкапу, из кучи на полу – верхние лежа требуют книжки. Куча понемногу уменьшается” и т.п.”.
Кому-то эта свобода может показаться чрезмерной. Как же управляться с детьми, которым все позволяется? Сомнения эти происходят от неверия в ребенка, от отношения к нему как к существу неумелому, незнающему, непонимающему. А Толстой в ребенка верил. В самом маленьком человеке присутствуют все качества и желания, необходимые для его развития.
“С тем же увлечением, с каким он драл виски Митьку, он теперь читает кольцевую книгу (так называется у нас сочинение Кольцова), чуть не стиснув зубы, блестя глазенками и ничего не видя вокруг себя, кроме своей книги. Оторвать его от чтения столько же нужно усилий, сколько прежде от борьбы”. А впоследствии оказывалось, что при нормальном, ненасильственном развитии школы чем более образовываются ученики, тем сильнее ими самими чувствуется потребность в порядке. Она органично уживается в ребенке вместе с потребностью к познанию. “Вначале нельзя было подразделить ни на классы, ни на предметы, ни на рекреацию и уроки: все само собой сливалось в одно, и все попытки распределения оставались тщетны. Теперь же в первом классе есть ученики, которые сами требуют следования расписанию, недовольны, когда их отрывают от урока, и которые сами непрестанно выгоняют вон маленьких, забегающих к ним”.
В одном из писем Льва Николаевича есть фраза, которая очень глубоко и емко выражает побудительный мотив писателя: “Когда я вхожу в школу и вижу эту толпу оборванных, грязных, худых детей, с их светлыми глазами и так часто ангельскими выражениями, на меня находят тревога, ужас, вроде того, который испытал бы при виде тонущих людей. Ах, батюшки, как бы вытащить, и кого прежде, кого после вытащить. И тонет тут самое дорогое, именно то духовное, которое так очевидно бросается в глаза в детях”.
Легко сказать: вытащить, а как это сделать? Среди педагогов до сего дня идут споры, как совместить обучение и воспитание. Толстой нашел гениально простое решение. Он соединил обучение и воспитание в едином целом – в предмете. Готовя материал для своих “Азбук”, Лев Николаевич собрал в этих учебниках множество притч, пословиц, поговорок, в которых в ненавязчивой и в то же время отчетливой образной форме говорили о положительных и отрицательных чертах людей, проявляющихся в их повседневных отношениях. Большинство рассказов “Азбуки” моралистичны, но это не нравоучения, а мораль, естественно вытекающая из содержания.
Толстой очень много и кропотливо работал над тем, чтобы учебные тексты были близки ребенку, чтобы их содержание ученик легко мог соотнести с тем, что знал о жизни. Когда содержанием образования становится сама жизнь, форма существования человека начинает органично связываться с процессом обучения. Об этом многое могут рассказать учителя современных школ, которые работают по толстовской методике. Вот, к примеру, маленький эпизод из тульской школы Толстого. Идет урок в 3 классе. Дети читают рассказ о том, как мама приехала в деревню к сыну и говорит: ты знаешь, сынок, я потеряла деньги по дороге. Сын отправляет ее к дочке, дочка к другому сыну. И получилось так, что не сыновья оставили маму у себя жить, а чужой человек. И тут пошел разговор о том, что мама самый дорогой человек, ее надо любить и уважать за то, что она подарила тебе жизнь.
Таким образом, само содержание толстовских текстов настраивает ребят на серьезные нравственные раздумья. Однако чтобы урок получился, учителю надо очень серьезно готовиться. Во-первых, глубокая проблематика требует больших знаний в области философии, психологии, культурологии. Во-вторых, стоит задача не просто понимания, а прочувствования. Чтобы пробудить чувство в ребенке, учителя используют музыкальные произведения, живопись, проводят интегрированные уроки, когда одна тема вытекает из другой, когда чтение и рисование можно вести вместе. “Раньше у нас было чтение, пересказ и изложение того, что есть, неглубокое осмысление. А теперь разговор идет от чувства. Первый вопрос, который мы задаем, прочитав произведение: что вы почувствовали?” В-третьих, важно не просто зафиксировать проблему, но развернуть перед ребенком ее сущность. Бывает, в произведении все есть, а зацепиться вроде бы не за что, суховат урок, не зажгутся ребята. Тульские учителя в таких случаях идут за советом к руководителю научно-исследовательской лаборатории “Школа Толстого” Виталию Ремизову и вместе с ним ищут точный и понятный пример к определенной проблеме. “Вот вы даете описание ситуации, но оно же неправдоподобно. А что вы сами стали бы делать, случись с вами такое?” – “Да убегу”. – “Что же вы, голубушка, пишете, что вы останетесь на месте?”

Педагогическая лаборатория

“Чтобы сделаться наукой и плодотворной наукой педагогика, по нашему убеждению, нужно перестать оставаться на абстрактных теориях, а взять за основание путь опыта и выводить свои положения от частных к общим, а не наоборот”.

тсутствие системы” ориентирует учителя на совместный с детьми поиск удобных для них форм обучения, на сотворчество. Школа становится педагогической лабораторией, “опытом над молодым поколением, дающим постоянно новые выводы”.
В этом смысле показательна история поиска способа обучения чтению. Толстой считал: чтобы дети научились читать и полюбили чтение, нужно, чтобы читаное было понятно и занимательно. Но оказалось, чтобы перейти от чтения слов на доске к чтению по книжке, надо с каждым учеником заняться механическим чтением. Для младших учеников труд одновременного складывания слов и понимания смысла был слишком тяжел. Для старших же постепенное чтение обрывалось сказками: в более серьезных книгах они также не могли вместе читать и понимать читаное.
Поначалу учителя решили, что трудность только в недостаточном механическом чтении учеников, и придумали механическое чтение, чтение для процесса чтения, когда учитель читал с учениками по переменам, но дело не подвигалось. Летом эту трудность было решено победить простым способом: новый учитель предложил ввести чтение вслух по одним и тем же книжкам. Были куплены сказки Пушкина и Ершова, и первое время казалось, что все устроилось хорошо. “Приходишь в школу – чинно сидят на лавочках, один читает, все следят... Кажется, хорошо, а вникнете хорошенько – тот, который читает, читает уже то же самое в тридцатый или сороковой раз... Читающий робеет, слушая свой одиноко раздающийся голос в тишине комнаты, все силы его устремлены на соблюдение знаков и ударений, и он усваивает себе привычку читать, не стараясь понять смысла, ибо обременен другими требованиями... Теперь у нас оставлено совершенно механическое чтение, а ведется дело так, как описано выше, – предлагается каждому ученику употреблять все те приемы, которые ему удобны, и замечательно, что каждый употребляет все мне известные приемы: и 1) чтение с учителем, и 2) чтение для процесса чтения, и 3) чтение с заучиванием наизусть, и 4) чтение сообща, и 5) чтение с пониманием читаного”.
Стремление увлечь детей процессом учебы, облегчить его сложенное с верой в скрытые внутри ребенка возможности в результате приводили Толстого к удивительным открытиям. Одно из них произошло во время экспериментирования с детскими сочинениями. Был урок русского языка, и учитель предложил написать сочинение на пословицу “Ложкой кормит, стеблем глаз колет”. Сперва ребята с недоумением восприняли новое предложение: что же можно об этом написать? Но Толстой придумал сюжет: представьте, мужик взял нищего, а потом за свое добро его попрекать стал. Эта ситуация так живо и быстро нарисовалась в воображении детей, что все вместе с писателем приняли участие в сочинительстве. “С самого начала выделялись положительный Семка – резкой художественностью описания и Федька – верностью поэтических представлений и в особенности пылкостью и поспешностью воображения. Требования их были до такой степени неслучайны и определенны, что не раз я начинал с ними спорить и должен был уступить...
Сегодня учителя школ Толстого тоже ищут пути сделать обучение ребенка более свободным и увлекательным. Я знаю учителя, который старается не давать новые темы, пока ребенок сам не найдет их. К примеру, на доске написаны разные слова, среди которых есть слово “солнце”. Учитель спрашивает: ребята, не найдете ли вы в слове “солнце” какого-нибудь закона русской словесности. Они говорят: здесь не произносится звук один. “Вот, ребята, вы сами открыли закон “непроизносимые согласные”. Это новая тема, она будет только в 3 классе. Но они уже сейчас ее нашли, во втором. Пусть один нашел, но дети очень хорошо берут знания друг у друга”.

“Школа должна иметь собственные законы и язык...”

Об этом размышляли учителя на страницах “Ясной Поляны”

“Образование и воспитание представляется нам историческими фактами воздействия одних людей на других, поэтому задача науки, по нашему мнению, есть только отыскание законов этого воздействия”.

“Утром ходила в здешнюю школу, и, видя ребят, ужасно захотелось быть с ними в общении и учить их”.
Т. Сухотина-Толстая
Из дневника. 31 января 1888 года.
Педагогическая библиотека имени К.Д. Ушинского

Передо мной два зеленых фолианта, с тиснением на кожаных корешках – “Ясная Поляна”. Мне пришлось их заказывать в фонде редких книг, хотя еще десять лет назад, когда я был студентом педагогического вуза, их можно было получить в общем абонементе.
Странным образом двенадцать журналов за 1862 год попали в два добротных переплета. Читаются же они как роман-эпопея, как целостное произведение многих авторов, пишущих по-разному, но про одно.
И вот в первом номере за январь 1862 года Лев Николаевич обращается к публике с непростыми и выстраданными словами: “Выступая на новое для себя поприще, мне становится страшно за себя и за те мысли, которые годами вырабатывались во мне и которые я считаю за истинные. Я наперед убежден, что многие из этих мыслей окажутся ошибочными”.
Толстой боится непонимания его идей, желчного отношения, насмешек, тем самым заведомо ретируясь перед натиском как чиновников, так и прессы, пытаясь защитить детей, студентов-учителей и себя самого. Двумя этими предложениями он пропускает вперед господина Г.Писарева, который безапелляционно заявляет в “Русском слове” за 1861 год: “...воспитанию детей посвящают себя те лица, которые по ограниченности ума ни на что другое не способны. Да иначе и быть не может”.
Тем не менее с великими трудностями, но журнал выходил.
Сельские учителя присылали графу Толстому свои сокровенные мысли, свои разочарования и находки. Большинство учителей подписывали работы инициалами, видимо, опасаясь непонимания со стороны властей. Так они и вошли в историю педагогики, как учитель Г-ской школы Н.П.П., М.Б. из Я-кой школы, А.Э. из Бабуринской школы, А.Т. из К-ой школы или Г. из Пир-ской.
Сам же граф Толстой, словно спотыкаясь о свой педагогический опыт, пишет: “Мне смутно казалось, что я преступно подсмотрел в стеклянный улей работу пчел, закрытую для взора смертного; мне казалось, что я развратил чистую, первобытную душу крестьянского ребенка”. Но это всего лишь миражи, поскольку угроза развращенности крестьянской души подступала с другой стороны.
Так, учитель М.Б., проведший два месяца в Алябьевской школе, записал фрагмент разговора мужиков на сходке. Они решали, нужна ли им школа и нужно ли отдавать мальчишек для учения.
“Писарь заметил:
– Дурак! Ну что ты знаешь? Ты, примерно, скот! Ты и помолиться не знаешь, только и знаешь Господи Иисусе! А что такое Господи Иисусе?
– Ну, Захарыч, – ответил корявый мужик, – мы только и знаем Господи Иисусе, да с этим и пойдем за труды наши в рай. А господа-то и знают, что такое Господи Иисусе, да в ад пойдут”.
Но несмотря на все это, яснополянские учителя продолжают закладывать своим каждодневным трудом основание свободной школы – свободной от чуждого ей мышления и стереотипов. Учитель Скворцова пишет: “Понятие о свободе школы равносильно понятию о педагогичности школы. Требуется, чтобы организация школы была педагогической, а не административной; школа должна иметь свои собственные законы, которых не знает администрация, – законы педагогические”. Учительница написала это и, сама того не подозревая, соединила себя и свой труд с днем сегодняшним, поскольку административность и командность школы – это эхо шестидесятых годов прошлого века в дне сегодняшнем.
Педагогичность школы – это не прихоть одинокого учителя, это необходимость. Поскольку именно в педагогической среде рождаются разговоры о том, что происходит с ребенком в школе и вне ее, рождается специфическая лексика, присущая только данной, конкретной школе. Толстой понимал это. Его яснополянские журналы стали, по сути, опытом складывания такого языка. Именно педагогический язык, описывающий жизнь ученика, создает журналу “Ясная Поляна” ореол целостности.

Уроки из “Чаши жизни”

Так вот “Чаша жизни”. Я записал большое количество вопросов, которые задавали дети. Моя дочь спрашивала меня в детстве: “Папа, что такое солнце?” Как ей в 4–5 лет ответить на такой вопрос? Или: “Почему есть день и ночь?” “Чаша жизни” помогает дать эти ответы. Я помню, как мы мучительно искали методологию преподавания этого предмета. Как говорить о самом главном на языке ребенка? В результате выстроились девять лейтмотивов: “Этот загадочный мир”, “Моя Родина”, “Планета людей”, “Золотая ветвь” (как отечественная мировая культура), “Отчий дом”, “Час души”, “Наедине с собой”, “Жизнь и свобода” и “Ступени жизни”.
Мне говорят: как вы можете ставить в первом классе в космическом разделе тему “Жизнь, смерть, бессмертие”? Ребенок не думает о смерти. Да ничего подобного. Приходите к шестилеткам и спросите, какие вопросы их волнуют. Один из часто повторяемых вопросов: почему люди так рано умирают? Потому что смерть кошки, рыбки наблюдает ребенок, смерть цветочка, деревьев.
В чем здесь проблема? “Чашу жизни” воспринимают то как историю, то как культурологию, то как этнографию, то как геологию.
Например, тема “Недра земли” в разделе “Живая планета”. Что должен знать учитель, давая эту тему? Прежде всего мифологический аспект. Мы берем мифы разных времен и культур. Затем подключаются фольклорное представление о недрах земли и научный взгляд. А дальше эта тема конкретизируется в другую – “Каменный цветок”. Начинается с армянской притчи: путник идет через пустыню и встречает двух каменотесов. Один точит камень о камень, а другой строит храм. И вот тут появляются поэзия камня, цвет камня, музыка камня. У каждого человека свой камень, ему предназначенный. Затем поэзия камня в скульптуре, архитектуре. А после антипоэзия наших улиц, каменных мешков, в которых человек уродует свое сознание. Возникает глубинное видение мира.
Я глубоко убежден, что в опыте ребенка есть все. Ребенок в стадии от зачатия до рождения проходит всю эволюцию возникновения человека. Например, самый сложный космический раздел формирует три слова: гармония, хаос и Бог.
Мне надо, чтобы вначале ребенок пропустил это через свои ручки. Когда дети входят со мной в аудиторию, они видят разбросанные кубики. Я удивляюсь и говорю: “Ну, как это назвать?” Кричат: “Свалка, беспорядок!” Потом рождается хаос. Я беру эти кубики и начинаю ставить их своеобразно: сначала выстраиваю стенку из нескольких кубиков, после все больше, больше. Все смеются. Почему? Говорят: “Сейчас все рухнет”. Значит, есть какая-то взаимосвязь, упорядоченность. Я не заставляю их выучивать слово “гармония”. Я подбираю синонимию, и они сами откроют это понятие.
Далее я работаю с красками, когда мы из неупорядоченных разных цветов создаем картину, подбираем соответствующие тона.
Важно, чтобы был задействован слух ребенка, и я предлагаю ему поиграть в бременских музыкантов. Почему страшные разбойники испугались этих зверюшек? Я сам всегда исполняю роль осла и кричу “Иа!”. А они выбирают кого угодно: кто квакает, кто хрюкает, кто рычит. И возникает какофония. Первая реакция на это – смех. А через 30 секунд приходит страх, и в этот момент рождается прекрасная музыка. Важно, чтобы дети почувствовали этот контраст: есть какофония мира, неприятные звуки, и есть звуки, которые нас чаруют. После этого любой миф начинает говорить о происхождении космоса.
Интересно, что сейчас японцы переводят наши учебники. “Азбуку” издали 40-тысячным тиражом. Это не случайно. Толстой, когда написал “Азбуку”, сказал, что собрал там всю восточную и европейскую мудрость. В “Азбуке” сто притч, и надо было найти метод, как работать с ними, чтобы ребенок в 6–7 лет проживал жизнь. Вот, к примеру, притча. Умирает лев. Звери стоят в молчании. Приходит осел и говорит: “Я тебя при жизни боялся, а теперь на тебя плюю”. Звери убили осла. Старый метод вопросов и ответов здесь не срабатывает. Дети, понравилась ли вам притча? Хорошо или плохо поступил осел? Это внешний, поверхностный метод. Нужно, чтобы ребенок побывал в шкуре льва и почувствовал, что это такое – нести ответственность, быть царем в этой жизни. И чтобы он подумал об осле и понял, что есть другая психология. И чтобы он проник в мир окружающих зверей, которые убивают этого осла, и понял, почему они это делают. И как бы он сам поступил в этих ситуациях? Ничего страшного в этом нет. Решают они эти проблемы.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"