Отвага обреченных

Все тайны мира разгаданы. Кроме этой. И каждый остается с самым зашифрованным ребусом всех времен один на один. Загадку Сфинкса разгадал только Эдип. Эту – каждый

Искать смерти. Найти смерть. Бояться ее. Не бояться. Оплакать умерших. Не находить утешения. Утешать живых. Сон как репетиция смерти. Любовь как альтернатива… Множество иных аллюзий. Пустых и барабанных слов, энергоемких переживаний.

Страх побежденных. Невероятная отвага обреченных.

Юмор висельников, могильщиков, омывателей трупов. Спокойствие кладбищенских сторожей, копателей ям, профессиональных плакальщиков и плакальщиц. Деловитость осквернителей могил и кладбищенских воров.

Жестокость Иисуса: «Оставьте мертвым хоронить своих мертвецов».
Страх и его преодоление. Сентиментальный эгоцентрик, выплескивающийся в заигрывание со смертью. Мы тебя опишем, дорогая, проклянем, заворожим словами. И в остатке получается: «Иван Петрович так любил жизнь!». Он не любил ничего, кроме своей оболочки, которую холил – в зависимости от достатка и воображения – мылом, словами. Стыдность современных похорон. Смутное ощущение своей неправильности. Вялая догадка о неуместности мимических упражнений.

Холод могильный, лижущий твои горячие ступни? Абсолютное безразличие к другому? Абсолютное неверие? Ложь, липко скрепляющая остающихся?

Страх.

Стоики Рима встречали смерть молча. Смерть по старости, по немощи, от ран, от яда, смерть пришедшую и смерть поторопленную, приближенную. Стоики встречали ее холодным любопытством.

Все тайны мира разгаданы. Кроме этой. И каждый остается с самым зашифрованным ребусом всех времен один на один. Загадку Сфинкса разгадал только Эдип. Эту – каждый. И нет иной тайны, которую хранили бы лучше, чем Intelligent service хранит секреты английской истории.

В церковной практике есть только одно восклицание, через которое человеческая истерика подпитывается вечно: смерть, где твое жало, ад, где твоя победа? Зачем так патетично спрашивать, когда воскресший стоит перед тобой и улыбается?

Зачем спрашивать, если никто не готов?

Латиняне с подозрением наблюдали страстное отношение к смерти первых христиан. Все им казалось нарушением тона: неврастения в поиске мученичества, исступленное служение смерти с воскресением в каком-то чаемом остатке.

Христианство так и не решило, что же составляет его сердцевину: молитва, добрые дела, литургия как собрание верных, литургия как превращение вина и хлеба в отмененную кровавую жертву, вера в личное спасение, в спасение верных, в спасение всех… В спасение от чего? Но ведь Иисус сказал, показал и подтвердил – этого нет, от чего мы хотим уйти.

Смерти нет. Ты либо уходишь в ничто, либо к ангелам, либо к бесам, либо переселяешься, либо неприкаянно навещаешь живых – любопытство твое удовлетворено будет по первому требованию, но плачущие ненасытны.

Чехов выпил шампанского, отвернулся и умер. Счастливцы делают это во сне. Работники молитвы испускают дух незаметно. Тибет и Гималаи усижены отшельниками, балансирующими в пограничном состоянии. Этот перестал дышать от скуки. Тот – от любопытства. Художник, рассмеявшись, со словами «комедию пора кончать» закрывает глаза – и был таков.

Смерть примиряет? Ложь.

Смерть уравнивает? Химера.

Смерть – всего лишь экспедиция, которую предпринимает всякий по своей воле, по чужой, по обстоятельствам или от скуки. Экспедиция, которая одинаково увлекательна независимо от подготовленности. Ненавидеть смерть все равно что ненавидеть странствия. Жюль Верн сидел дома и писал про путешествия. Уэллс ездил по земле и писал про перемещения по времени. Смерть – это наш последний шанс. Шанс, который никогда у нас нельзя отнять. По сути, версия Вечного Жида – единственный вариант ада. Но мы, шифровальщики без выходного пособия, населили им литературу, сны и застольные беседы, именуя его иностранно-обаятельно – Агасфером.

Земной рай – проект отчаявшихся сентиментальных трусов, влажными глазами всматривающихся в старение. Адам с Евой избавили нас не от рая – от ада. Смотреть на мир понимающими глазами – худшее из наказаний. Или бесценный дар? В любом случае предпочтительнее смотреть из зоны абсолютного знания, чем из зоны огня. На войне, возле войны и вокруг войны – пляска, искусно маскирующаяся истинным смыслом. Война – оправдание боязни и бессилия. На войне Творец проверяет моральное устаревание своего детища. Люди не спешат с огорчениями – природа демонстрирует неизменность, механизм исправен. Тихий голос небесных письмоводителей, втекающий в ушную раковину хозяина, шлет позывные: люди, теплые люди – самое нестареющее оружие. Господь старался.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"