Те, кто купается в холодных ручьях

Пожалуй, в городах нет ребенка старше пяти лет, у которого была бы действительно беззаботная жизнь. Возможно, они вырастут более жизнеспособными. И все же чем-то будут обделены...

Горел торф.
Песок забивался в сандалии. И капли молока на траве.
Открой глаза, товарищ. Торф вокруг дома, позднее усилие озеленителей, задымился от окурка, брошенного с восьмого этажа. Приехали пожарные, выругались: “Делать нечего!” – и полили водой. А крику-то было: “Земля горит!”
Какая еще земля в московском дворе?
Песок – и тот на детской площадке. Капли молока – возле молочной бочки на Девятой Парковой. “В розлив” – для удовлетворения ностальгирующих прохожих…
Городской пейзаж сшит из пасторальных фрагментов: на каждом бульваре свои темные аллеи, иллюзия усадебных променад; кусок запущенного парка – “уж ты лес, ты мой лес, полный сказок и чудес”, пустырь – “о поле, поле, кто тебя…” Но шаг в сторону – начинается грубая, костистая урбанистика. Поднимаешь голову от майского жука – ударяешься спиной о выступ ржавой трубы: не забывай, где находишься! Гений местности – городской черт – показывает язык и прячется в индустриальных зарослях.
“Дите такое чуткое. Должно расти на природе. Растение, знаете ли, к растениям. Питаться соками земли-матушки. А на пыльных улицах мы теряем генофонд”. Тра-та-та…Что такое генофонд, я спрашиваю, который мы все теряем и никак от него не отделаемся?
“Вы что, мамаша? Гляньте вокруг своего эгоизма. Посмотрите на городских детей. Они же не-жизне-способные. Вот мы росли как сорняки – и получились крепкими”.
Кто тут нежизнеспособные?
Эти – хохочущие, румяные, с щекой, оттянутой “Орбитом”? Эти – визжащие в полный голос от упоительного счастья съехать с горки поездом, вцепившись друг в друга? Эти – пяти-семилетние, объясняющиеся друг с другом формулами типа “Пожалуй, ты не прав!” или “Ну естественно, качели не личная собственность!”
И все же, все же…
Сквозь асфальт пробиваются только грибы. Цветы – нет. У цветов не хватает силы.
Когда-нибудь прозвучат и такие вопросы: “А твой ребенок спал на сене? Пил парное молоко с мошкарой? Встречал рассвет в поле? Купал ли красного коня?”
И мы ответим: “Нет”. И нас спросят: “Тогда что же такое свобода?”
Так и не знаю, почему я ему позавидовала?
По Цельсию было тридцать пять. Поезд метро вышел на открытую платформу “Измайловская”, и у женщины напротив мгновенно намокли лицо и очки. Они шли по вагону – молодой коренастый отец бессарабского вида и не по сюжету веселый круглоголовый (голова – идеальный бильярдный шар) мальчик лет пяти. Отец бормотал канонический текст: “Мы люди не местные” – и протягивал шерстяную кепку.
Дремали, клевали носом разморенные дети. Моя дочь с диким журналом “Барби”. Девочка лет восьми с “Энциклопедией искусств”. Мальчик с роботом-трансформером. Круглоголовый, задержав взгляд на трансформере, остановился, осмотрел с уважением и почему-то облизнулся. Потом точно так же задержался около “Энциклопедии”. Живой такой взгляд, любопытствующий, исполненный беззлобного интереса к иному предметному миру. Отец обернулся, на мгновение сменив жалобно-стыдливое лицо на раздраженное. Мальчик поднял голову с каким-то невероятным достоинством – и вот, может быть, именно это странное достоинство растрогало и восхитило меня.
Я позавидовала его нестеснению. Его фантастической внутренней свободе. Его смиренной и веселой гордыне, непредставимой в городском ребенке.
...Хотя, с другой стороны, “изнеженный городской ребенок” – это миф. Городские дети в массе своей разделяют груз родительских забот, и я, пожалуй, не знаю ребенка старше пяти лет, у которого была бы действительно сладкая (в смысле беззаботная) жизнь. И все же чем-то они обделены... Я долго пыталась сформулировать суть этого дефицита: самостоятельность? независимость? прагматичность? или общая, как выражаются подростки, “отвязанность”? Посмотрев на мальчика, поняла: им не хватает внутренней свободы в обращении с миром.
Иным детям везет, у них есть деревенские бабушки-дедушки. Их каникулы исполнены буколических радостей в духе “Записок охотника”. Они купаются в холодных ручьях и знают слово “ночное”. У них сквозной речной загар и золотисто выгоревшие волосы. За один сезон медлительной, внешне бессобытийной жизни они набираются какого-то особенного жизненного опыта, тихой взрослости и вдумчивой внимательности.
У нас нет “бабушки в деревне”, у нас “бабушка на даче”, а дача – это все-таки сколок пригородного быта. Это другой мир и другой опыт, лишенный удивленного одиночества и чувства бесконечного пейзажа. И оттого я тихо завидую неухоженным, свободным, слегка диковатым сельским детям. Отчего-то мне кажется, что им уже доводилось купать красного коня в синей-синей реке.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"