Не в этом дело!

“Пушкин – наше все!” – кричат вокруг. А мы этому “нашему” предпочтем “своего”. “Мой Пушкин” – он есть у каждого, его не убудет от криков, с ним можно шептаться, перемигиваться и гулять. Как это делает Кама Гинкас, режиссер Московского ТЮЗа. Отправляйтесь на его спектакль “Пушкин. Дуэль. Смерть” – и откройте свое сердце самому субъективному и самому живому из всех юбилейных Пушкиных.

Гинкас ненавидит фанфары и юбилеи, пустопорожний пафос и пышные посвящения. Его волнуют ответы на проклятые вопросы, они возникают сами собой, как только берешься за документы, связанные с судьбой Пушкина. Эти-то документы, письма и свидетельства современников (ни слова от себя!) Гинкас соединяет, связывает, сплетает в причудливое повествование о последних пушкинских днях, пытаясь для себя (и, может быть, для нас) прояснить историческую коллизию: как относились современники к гению, понимали ли, с кем имеют дело, была ли дуэль Пушкина и Дантеса неизбежностью и была ли действительной причиной ее Наталья Николаевна Гончарова. Версия Гинкаса чрезвычайно дисциплинирует ум, задавая верный масштаб и прошлому, и настоящему.

Спектакль играется в белой комнате для полусотни зрителей, в присутствии посмертной маски Пушкина, актерами в черно-белых костюмах (цилиндры, фраки, шляпки, кружева). Это строгое двуцветье, в финале взрываемое всеми красками радуги пышных женских вееров, придает спектаклю породистость и стиль. Актеры недвусмысленно страстно преданы режиссерской идее, отчего ни секунды не кажутся ни вычурными, ни патетичными, ни романтически-фальшивыми, ни сентиментальными, каковыми вообще-то актеры бывают, погружаясь в XIX век. Это относится ко всем без исключения, но больше всего к Арине Нестеровой и Игорю Ясуловичу (Нащокины), к Евгению Сармонту (Жуковский) и Игорю Гордину (Соллогуб), к Ольге Демидовой и Александру Тараньжину (Вяземские). Спектакль идеально трехчастен, как живописный триптих или музыкальная форма. Первая часть “Пушкин” – почти комедия, она словно продолжает рассказ, начатый и прерванный Гинкасом лет двадцать назад в другом его спектакле – “Пушкин и Натали”, изумительно игранном Виктором Гвоздицким. Тревожные и сугубо серьезные высказывания актеров прерываются взрывами зрительского хохота, ибо персонажи, окружающие Пушкина, то и дело противоречат друг другу, спорят за право прокомментировать гения, замечают мелочи, но не прозревают судьбы. Сакраментальную, с досадою произнесенную Петром Вяземским фразу “Не в эфтом дело” можно считать паролем спектакля. Гений, похоже, неуловим, его профиль, будто нарисованный на запотевшем стекле, так и останется смутным. Торопитесь, господа.

Вторая часть спектакля “Дуэль” – чистой воды драма, финал которой непредсказуем. Актерам удается разыграть ее как самый настоящий детектив, так что зритель, сам себе удивляясь, тешится надеждой, что история пушкинской жизни еще избежит кровавой развязки, ведь все только и думают, как бы “выпутаться из глупой истории”. Если дуэли Пушкина с Соллогубом и Репниным удалось избежать, то, может быть, и с Дантесом все как-то уладится?

Третья часть спектакля “Смерть” – это трагедия с мистическими мотивами и тяготой неизбежности, и снова, как припевом, фразой Вяземского “Не в эфтом дело”. Тут все выглядит предзнаменованием, даже история о подаренном Пушкину Нащокиным бирюзовом кольце “от насильственной смерти”, которого на нем не оказалось в день дуэли. Ощущение и странное, и страшное, мысль изматывающая, оттого что уже ничего не вернуть: столько народу знало, предвидело, предчувствовало, видело во сне этот конец – и все промолчали? И никто не сумел спасти своего Пушкина, спасти “это наше все”? Есть в этом какая-то тайна. Судьба или рок? Или финал, расчисленный самим героем? Гинкас склоняется ко второму, хотя ни на чем не настаивает. Уверена, это он подводит зрителя к сакраментальному вопросу: есть ли у вас ощущение, что бедный Пушкин чего-то в жизни не успел? Не дописал, не досказал, не доиздал? Скорее, наоборот, прожил жизнь раз в сто насыщеннее любого из обывателей последних двух веков.

Уверенность в том, что гений полез на рожон только из ревности и погиб на дуэли с ничтожеством, защищая свою честь, на этом спектакле тоже скоро вас покидает. По справедливому замечанию Соллогуба, “жена его была только невинным предлогом, а не причиной его взрывчатого возмущения против судьбы”. Возмущение против судьбы. Значит, рвался к дуэли и смерти? Значит, самоубийство? Значит, устал – от всех и от всего в этом мире? Значит, все-таки проклял – и жизнь свою, и нас? Гинкас свой ответ нашел, а зритель пусть ищет, коли охота. У Гинкаса нет желания лезть вам в душу, он не стремится никого просвещать, но дает направление мысли. После этого спектакля хочется сгрести с полок все, что на них есть о Пушкине, листать, перетряхивать, сравнивать и сопоставлять, чтобы задать себе тот же, что и Гинкас, вопрос: а могло ли быть иначе?

Версия судьбы и смерти Пушкина, сочиненная и рассказанная Камой Гинкасом, для меня абсолютно сравнима с шекспировской версией, вдохновенно изложенной Ильей Гилиловым и встреченной в штыки академическими шекспироведами. Не менее оригинально, ничего не доказывает, не опускается до объяснений. Но пробуждает добрые чувства. Чего же боле?

“Успех несомнителен”, как сказал бы Пушкин.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"