Отступать некуда – позади семья

В ситуации всеобщего крика иногда достаточно всего лишь промолчать.
Нам остается – и другого выхода, кажется, нет – мучительно учиться искусству ненавязчивой совместности и сентиментальных уступок.

Соблюдайте мою тишину.
Вера Павлова

От урагана и града, от крика и ненавистной химии, от недруга и обидчика, от растерянного недоумения перед миром, от тотальной его враждебности – куда убежать?
Только домой.
Когда входишь с мороза в натопленную квартиру, которая «тиха, как бумага», а журчание крана, дребезжание форточки и гул воды в батареях – как возвращение в утробу, где чувство защищенности предельно. Вот сколок эмали на чайнике и скрипящий диван. Выцветший календарь... Дом есть сумма вещей, осязаний и запахов, скрепленных родством и блаженством.
Мой дом – моя…
… может быть, крепость или хотя бы убежище, пока …
…пока они не пришли.
Потому что дом – рассыпанная материя, но она цементируется звуком, и возможность жизни зачастую зависит от тембра голоса, зовущего завтракать или просящего укладываться спать. Но если камертон взорван, то кухонная полифония, переходя в какофонию, заставляет сжимать зубы, врываться на кухню и умолять:
– Пре-кра-ти-те!
Мама и папа, прекратите, пожалуйста. Милые мои, дорогие...
Кыш, говорят они. Кыш отсюда, недоросток.
Сколок эмали на чайнике. Слезы сквозь пальцы. Мир после взрыва. Возьми свои песни, оставь мой покой. Мой дом – мой ад. Внутри убежища, обыкновенный.
В начале 90-х социологи и психологи прогнозировали распад института традиционной семьи: обвальное количество разводов, приоритет гражданских союзов, жизнь на две семьи, увеличение числа детей, рожденных вне брака, – и это на фоне общей апатии…
Чем обернулись прогнозы, известно: демографическим подъемом 1996–1998 годов, бесконечными свадьбами, уменьшением количества разводов (во всяком случае, официальных) – всем, что дало повод говорить о ренессансе института семьи и приоритете семейных ценностей.
Исключив из активной социальной жизни миллионы людей, заставив их перекроить наработанные сценарии, эпоха загнала их, скажем так, на последнюю обжитую пядь – в пространство шести соток с картошкой или на старый добрый диван. Дальше отступать некуда.
Жизнь, утратив множество привычных векторов, сгустилась в домашних стенах. Задымилась внутри семьи новым накалом отношений, до определенного времени казавшихся скучными и пресными. Больше досталось провинции. С ее безденежьем, хроническими невыплатами, натуральным обменом и суровыми обстоятельствами существования. Семья стала для многих единственной территорией жизнестроительства, главным полигоном самореализации.
Вот и самореализуемся. Социальная фрустрация подорвала прежде всего психологический фундамент традиционных внутрисемейных отношений. Автономизировавшись до предела, «ячейка общества» – теперь самодостаточная вещь в себе, закрытое – на грани изоляции – образование. Трудно и медленно утверждаясь в сознании постсоветского человека, этика «прайвеси» все-таки делает свое дело. Порадоваться бы, однако… вынужденная личная ответственность внутри семейного пространства довольно часто оборачивается личной вседозволенностью.
Внешний мир больше не участвует в отношениях Марьи Ивановны и Василия Петровича.
Но Марья Ивановна и Василий Петрович все острее чувствуют потребность в защите друг от друга.
Буфером между их обидами служит дитя.
Наиболее точно, на мой взгляд, этот конфликт охарактеризовала соседка, замечательно стойкая женщина, жена хронического и совсем небезобидного алкоголика Гоши. Со всхлипом: раньше в профком сходишь – месяц горя не знаешь. А теперь мне Колька заместо профкома…
Когда сына Кольки – восьмиклассника, отличника и спортсмена – нет дома, обыкновенное Гошино буйство усмиряется всемогущей запасной емкостью: «Угомонись, ирод!»
Когда сын дома, емкость не нужна. Он смотрит на ирода тяжелым взглядом. Зрачки сужаются, губы сжимаются. «Опять», – роняет брезгливо. “Я понял, Колюх... Все понял”, – суетится Гоша и бочком, с сиротским, обиженным лицом парии продвигается в спальню. Отбой, покой, счастливый выдох семейства. Коля, помыв руки, идет учить английский. На столе у него идеальный порядок.
Наверное, эта великая тайна усмирения взглядом так и останется непостижимой. От какой такой жизни в глазах некогда застенчивого Коли зажглось ледяное пламя и появилась бестрепетная усмешка наемного убийцы – в принципе понятно. Но как проходил процесс окаменения, в какой момент мальчик, совсем недавно с плачем залезавший под кровать и умолявший мать «уплыть в Баренцево море, чтобы папа не нашел», смог внушить отцу поистине животный страх (именно страх, а не стыд) – этого мы уже не узнаем. Как не узнаем и об иных чудесах, происходящих за этой железной дверью. И за многими другими дверями, где одинокие и напуганные, отважные дети принимают на себя удары родительской любви и ненависти или просто родительских кулаков.
В семьях, которые называют благополучными (легкомысленно оперируя внешними факторами: родители при деле, зарабатывают, ребенок в гимназии, участкового не вызывали, недавно купили новый телевизор), конфликты обыкновенно носят интровертный характер. Если сор не выносится из избы, он по мере накопления становится эмоциональным фоном дома. То, что взрослые считают маленькими трагедиями – раздоры, бытовые склоки, скандалы, – ребенок воспринимает сначала истерически, потом безучастно: так, экзотические пальмы для туриста уже через неделю становятся неотъемлемой частью пейзажа.
Можно долго говорить о состоянии тотального невроза, в котором пребывает общество несколько последних лет. О массовых стрессах и депрессивном мышлении, которое иные считают синонимом сегодняшнего национального тонуса. Можно выстроить длинный ряд социально-политических причин, объясняющих, почему мальчик Петя из семьи врачей-наркологов стал завсегдатаем героинового подвала, а тихая девочка ушла бродяжничать из дома, где ее боготворили все – от бабушки до попугая. Многое можно свалить на время, телевизор, журнал “Cool”, дурной генофонд, влияние гадкой соседской девчонки и плохое питание, но очень трудно согласиться с тем, что главное определяется стилем и тоном, который задаем мы ежедневно и бессознательно.
Коммунальный пафос, рудиментарная психология общежития сквозят не только в домашних разборках – она проявляется на уровне общей нетерпимости, немотивированного раздражения, необязательного потока вздорностей. Жизнь такая, важно оправдываемся мы, взрослые, – нервы на пределе. В глубине души зная, что слово “нервы” давно стало синонимом бытовой распущенности.
Есть семьи, радующие соседский глаз и слух и мучительные для ребенка, например, тип семьи “высококультурной” (так она сама себя идентифицирует). Столь беспощадно относятся к себе иные интеллигенты в первом поколении (или, по выражению Солженицына, образованцы), с особым рвением стремясь заполнить жизненное пространство всеми культурными богатствами, которые накопило человечество. Вилку держать только в левой руке, сахар брать только щипцами, слушать только Баха, смотреть Феллини, читать Пруста. Суббота – в музее, воскресенье – в консерватории, будни – в мире прекрасного. Самое страшное ругательство в семье – “неэстетично”.
Замечательно вроде бы: система воспитания, список домашнего чтения, ясность, внятность, последовательность, высокий вкус. Но чем теснее такой семейный круг, тем острее одиночество подростка. Классика, становясь средством уличения и наказания, грузом и дополнительным домашним заданием, действует от противного. Культура, принимающая репрессивный характер, работает не на развитие ребенка, а против.
Интеллектуальный неуют и психологический дискомфорт, жертвой которых становится неистово «окультуриваемый» ребенок, в подростковом возрасте превращаются в идиосинкразию (непереносимость). Окрик Пушкиным и уличение Бетховеном тяжелым воплем рвется: воздуху мне, воздуху! дайте Алену Апину!
Быть ребенком сегодня – тяжелый, трагический труд. Общественная атмосфера задает слишком высокий уровень тревожности. Болевой порог снижен до предела, а реалии жизни столь суровы, что домашнее убежище остается едва ли не единственным приютом для издерганной детской души.
Чтобы дом стал крепостью, нужно заняться строительством последней. Строительным материалом пусть послужат наша выдержка, мужество и личная ответственность, которая, впрочем, не должна быть похожей на власть.
Чтобы наши дети не оказались забытыми в собственном доме, иногда достаточно всего лишь промолчать в ситуации всеобщего крика.
Нам остается – и другого выхода, кажется, нет – мучительно учиться искусству молчания, ненавязчивой совместности и сентиментальных уступок. В противном случае у нашего дома будут стеклянные стены.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"