Четыре волны перемен

Оценка по производным

Еще лет пять назад дискуссии на темы “Свобода дисциплина”, “Свобода, но и ответственность!”, “Свобода или седозволенность?” вспыхивали повсеместно. Но жар подобных обсуждений как-то сошел на нет. Было замечено, что чаще всего выражение “свободен!” относится вовсе не к обретению полноты прав, а к предложению катиться на все четыре стороны. Не то чтобы упоминания о свободе прекратились; но теперь они пропускаются ухом как шум риторического прибоя.А все то существенное, что грезилось за словом “свобода”, стало точнее выражаться какими-то иными, менее двусмысленными понятиями. Например, словом “достоинство”. Чувства достоинства и достойности своего положения оказались более верными показателями прав и свобод, чем любые мерки демократичности-недемократичности. И если борьба за свободу – тема ныне весьма расплывчатая, то защита достоинства учителей и учеников – дело понятное и, очевидно, наиважнейшее.Но кроме подобных уточнений-синонимов, за эти годы высветилась еще одна парадоксальная зависимость: между свободой и взаимосвязанностью с чем-то и кем-то. И, наоборот, между замкнутостью, одиночеством и подавленностью, подчиненностью. Будто, насколько ты связан, настолько и свободен.

Свобода и связанность

В школьной математике подробно осваивают производные как метод анализа функций. Но в образовательных отчетах иaa проектах математику сложнее третьего класса не используют: лишь прибавление-уменьшение, умножение-деление и вычисление процентов. Каких-то более тонких методов, способных резко прояснить картину образовательных тенденций, никто не предлагает. (Не потому ли, что их обычно предпочитают не прояснять, а затемнять?)
Но возможен ли такой угол зрения, что позволит понять состояние школьной системы, не зарываясь в отчеты, а то и не заглядывая и в классы?
Мне думается, что да. И такое интегральное исчисление вполне наглядно.
Показатель уровня образовательной системы не множество методик и не максимум декларируемых прав. Это самостоятельные, за счет школ кормящиеся инфраструктуры. Именно их развитость четко указывает меру способности школ быть кому-то заказчиком и законодателем, выбирать своих помощников, своих советчиков, своих издателей, свою обслугу; уметь объединяться между собой, находить дорогу к педагогическим исследованиям и открытиям, своевременно узнавать о новых опасностях и трудностях и подготавливаться к ним... Оценка количества и качества образовательных сообществ – это и есть производная от самостоятельности, разумности, ответственности, защищенности школы.

* * *

Тезис о школе как сфере образовательных услуг чрезвычайно моден. И столь же сомнителен. С педагогикой все сложнее. Не вернее ли сказать, что сфера образовательных услуг – это в первую очередь сфера обслуживания самой школы?
И все же дело не только в услугах; производная от образования сфера деятельности задает и саму линию поведения в обществе относительно педагогики, и логику отношений в ней и вокруг нее. Например, без привычки нормального делового разговора на профессиональные темы, без опыта доверительной взаимопомощи в деле (и без тех форм обсуждения, где бы такой опыт накапливался) невозможна та же замена убогой унизительной аттестации школ и учителей грамотной, заинтересованной экспертизой коллег. Без этого лучше уж пусть смотрит и оценивает формальный начальник, чем коллега из соседней школы, – обид будет меньше.
Достоинство, доверие, сотрудничество – эти три автономных на первый взгляд явления в школьном деле прочно спаяны между собой. Доверие не возникает без сотрудничества, а достоинство тех, кто подозрителен, кому не доверяешь, – заведомо величина пренебрежительно малая.

Традиции и новации учительского рабства

“Свободы у учителей за последние годы стало больше, а денег меньше” – фраза привычная. Но так ли это? Не случилось ли такого, что на одну школу, где учителя ощутили себя свободными людьми, приходится три, пять, десять, где они сделались куда подавленнее, безвольнее и зависимее, чем прежде?
Как раз большинство из тех, кто почувствовал себя свободнее, переживает бедственное время заметно благополучнее своих соседей. Свобода и достаток не синонимы, но и не антиподы. Ведь в самом русском языке от свободы, от воли – и “сила воли”. Несвободный, безвольный значит и бессильный, беспомощный, благополучный лишь в меру благодеяний окружающих. Заинтересованность в нем зависит не от того, насколько с ним считаются как с человеком, а лишь от того, насколько его желают использовать как инструмент.
Увы, вряд ли устарело утверждение, что в России мало столь же запуганных людей, как школьные учителя. Не были ли привычные формы подавления учителя (пусть и несколько ослабшие) просто дополнены многими новыми?
Унижение от регламентаций и бездушного администрирования. Унижение от нищеты. Унижение от самодурства. Унижение от захваченности теневой экономикой школы. Таковы по крайней мере четыре фронта порабощения, сдавливающие учительство.
Только на первом из них десятилетие назад был сделан серьезный прорыв; но теперь и здесь с трудом сдерживают напор обожателей стандартов, лицензирований и управленческих вертикалей. Но если эта оборонительная линия хоть и трещит по швам, но еще удерживается с переменным успехом, то остальные фронты давно оставлены.
Про нищету что говорить... Причем подчеркивается она не только бедностью, но и самой унизительностью существования на фоне бойко прожигаемой жизни вокруг. Ведь разница между бедностью и нищетой не относительная, а абсолютная. Бедность совместима с достоинством, нищета – никогда.
Но не легче нищеты страх перед ней. Там, где он воцаряется, – полное раздолье для любого насилия. В тех материально благополучных школах, где для директора высшее наслаждение упиваться властью, из учителей успешно выдавливаются последние остатки самоуважения. Хочешь остаться на своем месте – заискивающе гляди в глаза начальству, молчи и поддакивай; потребуют – участвуй в травле непокорных коллег. (Зря боялись, что в частных школах учитель может оказаться бесправным. Там-то директор еще вынужден считаться со многими обстоятельствами; вот как раз директор государственной может не считаться ни с чем.)
Но особенно жутко, когда такая обстановка складывается без всякого благополучия в небольших поселках, в селах, где учителю из своей школы податься некуда. И гни его как хочешь.
А кроме субъективных оснований для давления, лицемерия и шантажа во множестве мест сложились уже и объективные. Школа вслед за страной все больше уныривает в тень, как айсберг под ледяную воду. Начиная с элементарного: с индивидуальных оплачиваемых занятий как необходимого условия хорошей оценки. И в этом принудительном репетиторстве или ты соучастник, или враг трудового коллектива. (И даже если повезет уклониться от участия, то помалкивай и прячь глаза от собственных учеников.)
Теневой мир ведь не тем замечателен, что в нем от налогов уклоняются. Его отличия – в незатейливости внутренних законов, соответствующих исключительно хищническим, циничным и холопским началам в человеке, не предусматривающим саму возможность помыслить о лицах, личностях и достоинстве. У теней лица не предусмотрены.

Надежды маленький оркестрик?

Общих рецептов не обнаруживается. Свобода – факт не философский, а географический. Кому-то повезло с директором, повезло с зарплатой, повезло, что дураки проверять не лезут. Свободным людям часто везет. Но если не везет, то по-крупному.
Ограничение директорского произвола? Какие ж тут законы справедливы? Кто больше директоров сегодня борется за поддержание школ на плаву? Им всем еще и руки вязать? Даже сама борьба за свободу внутри школы – палка о двух концах. Чей-то вызов самодурству зачастую и оказывается тем удачным поводом, что помогает директору-диктатору точно пометить и изгнать несогласных и согнуть остальных. (Вообще ожесточенный школьный конфликт, как кровная месть. Разворачивается круг за кругом, пока не охватит всю школу. И постепенно в нем будет уже не до детей и не до себя, а только до принципов и жажды доказать правоту. Хотя через пару-тройку витков правоты в нем уже не обнаруживается.)
Про финансы, разумеется, конкретные решения можно и нужно искать, но общих-то все равно не будет. Пока в стране дела идут хуже и хуже, образование первым богатеть не начнет. Что уж говорить о рецептах против теневой экономики... И на последнем-то сдерживаемом фронте все равно шаг за шагом отступают перед контролерами, региональными стандартами, правилами аттестаций и аккредитаций...
Геологические пласты выходят на поверхность. Стандарты. Нищета. Самодурство. Теневые законы. И там, где эти четыре плиты сошлись, педагогика задавлена надолго; там основа педагогической Сахары заложена на много десятилетий вперед.
Если не повезло, то единственный надежный совет – уход из зоны заражения рабством. Но как уйти учителю? А дети? А если сельская школа? А когда два года до пенсии?

* * *

Давно придуман образ: школа – оркестр. Умный директор настраивает его не на однотонность, а на взаимодополнение. Все знают, что учителей можно ценить за разные качества: одни – хорошие предметники, другим интересно с детьми возиться. Сегодня очевидно, что в школьном коллективе должно быть скрыто (вернее, раскрыто) еще множество чьих-то способностей: умение налаживать дальние и близкие знакомства, разбираться в правовых вопросах, сдерживать и сворачивать конфликты, представлять свои проблемы перед городской общественностью, сорганизовывать учителей и родителей, притягивать к школе толковых консультантов и собеседников.
Пока все эти заботы – заботы директора.
Но сильный директор – как дар свыше. И если кроме молитвы о мудром руководителе хочется обнаружить еще хоть какие-то ориентиры, то понадобится думать про образование не только как о мире, где столько-то миллионов детей обучаются у стольких-то тысяч учителей (а такие-то административные органы их контролируют), но и как о сложной системе взаимодействия многих людей, каждый из которых по-своему силен и по-своему слаб. И об особых формах, структурах, коллективах, способных такую систему взаимодействий поддерживать.

Цены, цели и ценности

С кем имеет дело школа: с начальниками или помощниками? То или иное решение этой дилеммы показывает, развивается педагогика в стране или распадается.
“Попечителями назывались раньше руководители просвещения. Была бы польза, если б места начальников заняли попечители: попечитель, скажем, материального и социального стимулирования учителей, попечитель по обеспечению содержательной жизни детей в школах, попечитель по обеспечению учителей новыми методами, попечитель по строительству добротных и нестандартных школьных зданий и т.п. В министерствах должна быть сосредоточена не всемогущая власть, а координационная и попечительская функция. Войдешь к главному попечителю по материальному или методическому обеспечению, а он уже вскакивает, бежит навстречу, докладывает...” – мечтает Амонашвили в своих “Размышлениях…”
Увы, его фантазия остается фантазией в бессовестном хоре воздыханий о “восстановлении управленческой вертикали в образовании”, то есть о торжестве принципа “я – начальник, ты – дурак”. Не трудно рассчитать, что последними дураками по вертикали всегда окажутся дети.
Конечно, невертикальные отношения оскорбляют глаз классификатора своей гибкостью, непрогнозируемостью, капризностью удач и неудач. Но не такая ли причудливость как раз и соответствует той принципиальной педагогической нелинейности, тому движению на ощупь, надеющемуся, ожидающему негарантированного встречного движения для того, чтобы удача состоялась?

* * *

Затевая новое дело в образовании, одни сходятся на расчетах будущих прибылей, приобретения статуса, карьеры, имени. Другие увлекаются самой перспективой деятельности, устремленной к еще туманным, но уже вдохновляющим горизонтам. Третьи находят согласие в общем поле ценностей, обнаруживая взаимный интерес и потребность друг в друге. Цены, цели и ценности – не так ли возможно символически обозначить эти три объединяющих принципа?
Только нельзя рассуждать, что хуже, что лучше: ведь перед нами не альтернативы. Если какое-то звено триады выпадает, жизненный цикл рушится.
Прорывы и удачи эпохи рубежа восьмидесятых – девяностых облегчались в том числе и естественностью соединения, взаимодействия этих разнородных начал. А когда с рубежа 93-го года векторы выгодности, активности и внимательной человечности начали расходиться в разные стороны, когда большинству потребовалось выбирать между материальными, деловыми и ценностными ориентирами, тогда и обозначился нарастающий кризис околообразовательных структур, предприятий, издательств, педагогических ассоциаций.
Большинство из тех, кто выбирал заработки, вскоре оказались за пределами образования. Те, кто не желал поступаться чистотой принципов, лишался возможности действия. Те же, кто свою энергию вкладывал в перспективы своего дела, все чаще обнаруживали, что результаты ничтожно малы относительно приложенных усилий. Даже экономический кризис практически уже не мог ничего ухудшить. А по удивленным впечатлениям некоторых моих знакомых – едва ли не наоборот. Снижение амбиций и окончательный крах утопий словно вновь подтолкнули людей к поискам смысла и форм сотрудничества.

Вся наша жизнь... или не вся?

“Лишь тот достоин жизни
                            и свободы,
Кто каждый день за них
                           идет на бой!”
Стих славный; но все же эпоха романтизма прошла лет полтораста назад; и хотя с тех пор тезис о том, что вся наша жизнь то ль игра, то ль борьба, используется неустанно, вызывает он все меньше доверия.
Работа учителя – каждый день идти в класс, а не на бой. Многолетняя жизнь с учениками не может быть посвящена только битве за собственную свободу.
Но от участи вечного борца (или вечного подчиненного) учитель защищен только двумя способами: или удачным стечением обстоятельств, или включенностью в какое-то общее поле связей, отношений, солидарности.

* * *

“Если человек имеет свой голос, то это всегда голос жизненного единства, органически выросших связей. Мыслить, знать – значит поставить себя во все-связь, в “традицию”. Человек без нее гол. Тогда из его жизни уходят простейшие человеческие связи – милосердие, сострадание... А голенький, он и нужен утопистам-экспериментаторам”. (Мы вновь используем определение Мамардашвили.)
Подслушано на педсовете: “Ну не кидайтесь вы, Нина Петровна, как наша страна, из крайности в крайность!” Метание между антитезами – русская народная забава. Состязание-истязание. Самое же обидное, что антитезы наши – или “все как один”, или “каждый за себя” – то и дело оказываются двумя этикетками на одном и том же заведомо негодном товаре.
“Все дело в личности учителя...” – присказка вечная. Но откуда возникает личность, как не из включенности в отношения? В отношения с другими людьми, с Богом, со своим призванием, с традицией, с языком своей культуры... Без этого человек утрачивает черты неповторимости, индивидуальность выхолащивается в индивидуума, в счетную единицу статистики, в представителя массового сознания, чьи инстинкты незатейливо просчитываются и направляются от и до.
Пусть все дело в личности. Но только себя из себя не сделать. Себя у себя не найти.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"