Прорастание исторических смыслов из повседневности

Храните письма, дневники, старые документы – все это бесценный материал для историка. Так считает Мария Румянцева, доцент кафедры источниковедения Историко-архивного института (Российский государственный гуманитарный университет), заместитель директора российско-французского Центра исторической антропологии имени Марка Блока. С ней беседует наш корреспондент Ольга Балла.

– Что такое для ученого исторический источник сегодня?
– Ни отношение к источнику – самой главной вещи для историка, ни даже сам их корпус не слишком изменились к сегодняшнему дню. Меняется, и весьма существенно, другое: то, что ученый в нем ищет и видит.
Это – производное от принятой теоретической концепции.
Так, и марксизм, и позитивизм по сути исходят из абсолютной и неизменной объективности прошлого. Реконструкция “объективной истины” не зависит в таком случае от сознания и пристрастий исследователя и требует лишь точности, добросовестности.
Как только мы усомнимся в этом – что у нас останется? Останется собственно исторический источник: то, что создано человеком прошлого, продукт культуры.
– И смысл возникает из встречи чужого сознания, воплощенного в источнике, с нашим вопрошающим сознанием, из их соединения?
– Верно. Тогда идеал работы – понять прошлое как самого себя. Это принцип “признания чужой одушевленности”, который разрабатывался в философской мысли рубежа ХIХ–ХХ веков. А потом учение Фрейда этот идеал сняло как совершенно недостижимый: человек и сам себя до конца понять не может...
Начали искать явные следы неявного, чтобы и сосчитать можно было, и статистическую закономерность установить, и по этим кривым колебания цен, рождаемости восстановить ментальность, коллективное бессознательное, стандарты поведения, мифы, ценности, управляющие обществом. Знаменитая историческая школа, группировавшаяся вокруг французского журнала “Анналы”, очень много сделав для “очеловечивания” исторической науки, в конце концов тоже оказалась в кризисе.
– И что же теперь? Постмодернизм, как и во всей культуре?
– Постмодернисты говорят или о равенстве создателя источника и его нынешнего интерпретатора-читателя, или даже о приоритете читателя, который становится как бы соавтором. Тут ведь можно дойти до полного нигилизма: как хочу, так и понимаю. Другой понимает по-своему, и наши прочтения абсолютно равноправны.
Но есть и другой вывод из постмодернистского постулата: читатель может глубже понять автора, чем он сам, потому что читатель находится в другой точке эволюционного целого, он видит культурную перспективу – значит, он должен воспользоваться своим преимуществом для того, чтобы глубже понять источник. Именно его автора увидеть, а не только свою рефлексию о нем. В этом – отличие современного научного подхода от того, который доминировал, скажем, в начале нашего века.
– Что тогда значит для историка собрание Народного архива с его документами повседневности?
– Наша российская культура оказалась в худшем положении, чем западная: источниковая база нашей истории значительно беднее. На Западе сейчас очень модна микроистория: история отдельной деревни, отдельной семьи. Мы не можем исследовать историю одной деревни, даже только ХIХ века: просто нет источников. Если во Франции есть хотя бы нотариальные архивы, которые фиксируют именно повседневную жизнь: завещания, брачные договоры, акты купли-продажи – у нас ничего этого в деревне не было.
Как ни странно, с двадцатым веком еще хуже. Конечно, собирать личный архив в тридцатые годы, да и позже, было занятием опасным: каждая семья что-то скрывала – социально чуждого родственника, голосование за Троцкого или Зиновьева, да мало ли что еще – в стране вообще не осталось ни одного человека, который бы не был в чем-то виноват перед властью. Уничтожались фотографии, письма, любые знаки недавнего прошлого. Дневники, письма, которые сегодня приносят в Народный архив, – немые свидетели подлинного тихого героизма: не только умения создать эти тексты, но и мужества их сохранить.
При каждом обыске все это изымалось и бесследно исчезало. Трудно сказать, насколько осознанно, но власти тоже боялись накопления источников – между прочим, не напрасно. Я убеждена, что мощный корпус источников обладает собственным глубинным смыслом и с ним не так легко справиться, им не навяжешь любую концепцию, их не втиснешь в любую схему – они умеют сопротивляться.
Сейчас, когда уже нет Единственно Верного Учения об Объективных Законах Истории, а новые теории только создаются, эта способность источников к самостоятельной жизни в науке особенно ценна. Можно их изучать, вступая с ними в диалог как с равным партнером.
Интерес к источникам, их собирание, публикация – очень важный этап в жизни не только и, может быть, не столько исторической науки, сколько общества в целом. Любая история заканчивается здесь и сейчас. Усилие понять людей из иных культурных миров есть, по сути, усилие понять самого себя – в той мере, в какой, с изменением нашей собственной культурной и исторической ситуации, мы непрерывно и часто незаметно делаемся чужими сами себе. И должны поэтому постоянно себя восстанавливать, сохранять, уточнять.
В конце концов, этими двумя типами усилий – понимания другого и сохранения, уточнения себя – во многом и держится культура.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"