Русские сны

Они будут мучительно продолжаться до самого рассвета – когда мы поймем, что нам не на что жаловаться

Когда ты не слышишь собеседников, когда всякое «да» на твое «нет» кажется предательством, наступают мучительные времена, в которых вроде бы ровным счетом ничего не происходит...

Бросил в недобрую минуту рыжий виршеплет, срифмовал, никуда теперь не денешься – идешь такой свободный, такой мыслящий-рассуждающий, и вдруг с неба голосок скрипучий бурчит: второсортные мысли... второсортной эпохи... И оглядываешься... И жутко делается – так, ни с чего, от сравнений, от аллюзий...

Мы – страна медленных идей. Там успевают жизнь прожить, а мы только просыпаемся. Там – хрустальные и звонкие формулировки, без заглубления, без дна, вообще без третьего измерения. Нам мнится, лелеется – какие мы сложные, эк нас крутит, молотит Страна большой спячки. Только кажется, что мы проснемся. Или проснулись. Мы спим.

И видим сны. Про то, что мы видим. Но ничего не видим – мы только понаслышке знаем. И очень не любим, когда нам четко и по правилам рассказывают. Это нарушает наше представление о прекрасном. Ведь прекрасное – чуть в дымке. Рукой не ухватишь. Не пощупаешь.

Так начинается настоящий русский манифест. Понятно, почему все русские идеи созревали в Париже, Берлине, Цюрихе или в Вермонте. Оттуда кажется: эх, приехать бы и влиться в широту русской жизни. Приезжали – и тонули в болоте.

Интеллигент невозможен на Западе, а здесь – невозможен интеллектуал. Там интеллигент не выдерживает темпа и напора. Диваны иначе расположены, и собеседники очень скорые. Тут интеллектуал задыхается посреди мнений и слов. Очень много, очень разных, присмотришься – и начинает доходить бедность смысла: много да-нет, да-нет. Да-да-нет, нет-нет-да. И так далее. До горизонта просторы велики, нюансы едва различимы, игры в бисер не получается из-за отсутствия иронии, отстраненности и навыка иметь холодную голову. Где ты, желчный Чаадаев? Засосало. Где бойкие русские мальчики, обустраивать Россию задумавшие, болтая по-лягушачьи? У нас царевны – лягушки. И лягушки – царевны. И только стрелы летают туда-сюда, не пойми кем пущенные, не пойми куда. Так, для лихости и дополнительных шумовых эффектов. Ведь иначе задохнешься в тишине бесконечно перебираемых кубиков, не разберешь, что за кубики, кто строит, зачем. Бесформие.

Русский интеллигент бродит среди мнений. Он зависит от них, чужих мнений и слов. Причем редкий не попадает в ловушку очных комплиментов, редкий выдерживает диалог, не слышит собеседника, от глухоты и беспомощности кроет площадным матом, нарочито непристоен, нарочито крут. Обмен мнениями невозможен – возможно лишь воровство. Вопрос повисает, собеседник бесконечно отвечает кому-то третьему, незнаемому, в никуда, в пустоту. И полагает, что в вечность. Он повсюду видит врага – всякое да на его нет подобно предательству, любое возражение равно выстрелу в спину. Он готов за мнимое единодушие принять молчаливое недоумение, он непрестанно в борьбе. Только не видно, с кем сражается. Поэтому ему нужен материализованный враг. И враг обретает плоть – силой его воли и воображения. В сущности, все русские вопросы и споры развивались по этому сюжету. И только интеллигентные большевики довели русский диспут до кровавой бани. Кто не с нами... Кто не за общее дело... Кто там шагает левой...

Русских идей, вызревших в России и несших положительный заряд, по пальцам перечесть. Собственно, только одна – философия общего дела Федорова с вариациями на тему. Вариации, как помнится, предложили Толстой, Достоевский да Соловьев. И начальная мысль, и ее развитие носят характер фантасмагорический, надмирный. Их всех так высоко уносит, так они парят, мнится, в поднебесье, что современников, собеседников не слышат. Да и что их слушать, муравьев, когда мы с Богом беседуем.

Федоров предложил воскресить предков – не как-то иносказательно, а реально и во плоти. На Западе долго, трудно, сомневаясь, что-то в этом направлении рыли. И придумали клонирование. И осуществили. Клонировали овцу. Федоров посмеялся бы: ни размаха, ни масштаба. Что с овцы человечеству? На Востоке синтезировали ДНК и ждут заказов на дешевую рабочую массу. Русские кричат: Апокалипсис, караул! Даниил Андреев, еще один мечтатель, Апокалипсис уже предрек. Новый Нострадамус расцветил конфетку, подсластил: угощайтесь, любители мистического, русское блюдо – непереводимое, как конек-горбунок...

Как мы презираем западное крохоборство, как мы спешим утопить все, до нас бывшее! Мальчики Достоевского неизбывны. Мальчики приходят и выкорчевывают. Месят. Рушат. И наблюдатели всплескивают ручками: ах, какая смелость, какая бескомпромиссность. Однако мальчики стареют, приноравливаются к игре по правилам, к законам низким и плоским и начинают наверстывать упущенное. Начинают взрослую жизнь. А там уж и новое племя подоспело – с рогатками. Так и катится русская жизнь, перебирая идеалы в прошлом: то это себе приспособит, то другое, пыль стряхнет – и авось сгодится.

Советские времена крутым и тотальным безденежьем сообщили русскому характеру очень неприятную черту. Мыслители гонятся не только за истиной, но и за рублем. Причем на Западе это естественно: придумал, озвучил, гонорары шлют, на конференции приглашают, никто не чурается бесплатно выступить. У нас – четверть мысли придумал, но денег хочется за целую. И чтобы немедленно внедряли, хвалили и предлагали оплачиваемую работу в «сферах» – иначе заговор, круговая порука посредственностей.

Нигде так не популярны изыскания в прошлом, как в России. Мы упиваемся новыми трактовками того, что известно. Мы ниспровергаем то, что когда-то любили. Мы переделываем нашу историю с энтузиазмом, который в иных широтах применим лишь в бизнесе и маркетинге. Мы не работники последнего часа, что так льстило нашему самолюбию, мы – могильщики, гробокопатели и охотники за черепами.

Казалось бы, десять лет выясняли подробности советской эпохи, от нее и следа не осталось. Но нет, Ампилов, Баркашов, Макашов и писатель земли русской Лимонов с глубокомысленным Дугиным вылезли из подполья и метят в истеблишмент. А еще толкуют, что во власть нельзя пробраться. Можно – и успешно. Только нужно делать это терпеливо и настойчиво. Большевики почти два десятилетия высиживали свое яйцо. Кадеты – не меньше. Эсеры ждали импульсивнее, но из-за человеческих потерь многие не поспели...

Россия – страна грандиозных возможностей. Возможностей большого пшика. Вот, собственно, поэтому и не приходится удивляться, что ни философии, ни экономических теорий, ни политических, ни социологических, ни практических успехов у нас нет и быть не может. Пока мы не перестанем сетовать, что у нас ничего нет кроме тотального воровства и непрофессионализма. А мы никогда не перестанем. Иначе – о чем говорить?

Жизнь на обочине – это повторение азов большой дороги. С видом первооткрывателей, лежа в канаве, мы посмеиваемся над открытиями мира, живущего нынешним днем. Для нас, покойных созерцателей, это – суетное и бесполезное мельтешение в поисках прибыли. Мы бесконечно презираем цель, методы и средства. Все – от бонз до нищих – в глубине души мы верим в великое предназначение нас. Но что осуществляем на деле?