Набоков В.
Лекции по зарубежной
литературе.
– М.: Независимая газета, 1998

Набоков В.
Лекции по зарубежной
литературе.
– М.: Независимая газета, 1998

Вслед за «Лекциями по русской литературе» издательство «Независимой газеты» наконец-то познакомило русских читателей с набоковскими «Лекциями по зарубежной литературе», прочитанными для американских студентов в 50-е годы. Внезапно разбогатев после шумного успеха «Лолиты», писатель в конце 1958 года навсегда отказался от преподавания литературы. Его суждения о творчестве Джейн Остен и Чарльза Диккенса, Гюстава Флобера и Роберта Стивенсона, Марселя Пруста и Джеймса Джойса, Франца Кафки и Мигеля Сервантеса подчинены доказательству основной идеи: «Литература – это выдумка. Вымысел есть вымысел. Назвать рассказ правдивым – значит оскорбить и искусство и правду. Всякий большой писатель – большой обманщик, но такова же и эта архимошенница – Природа». Набоков в этом противостоял давней русской традиции воспринимать литературу как саму жизнь. А если жизнь в чем-то не соответствует литературе – тем хуже для жизни! Русская классика Золотого века создавала литературную действительность, которой должна была, по глубокому убеждению творцов, соответствовать реальная жизнь. Набоков же в каждом великом писателе находил три грани – «магия, рассказ, поучение», слитые «в цельное ощущение единого и единственного сияния, поскольку магия искусства может пронизывать весь рассказ, жить в самой сердцевине мысли». Качество литературного произведения, по его мнению, определяется «точностью поэзии в сочетании с научной интуицией». Интуиции же, как поэтической, так и научной, Набокову было не занимать. И, читая его лекции, начинаешь понимать многие «темные места» у Джойса, Пруста и Кафки. И даже привычные и понятные Флобер и Стивенсон предстают в неожиданном свете. Набоков, по его собственному признанию, «попытался раскрыть механизм чудесных игрушек – литературных шедевров». Разумеется, не затем, чтобы читатели и слушатели сами могли повторить механизмы этого рода, а лишь для того, чтобы они лучше поняли творения великих, постигли замыслы гениев, относящиеся, по Набокову, прежде всего к сфере формы, а не содержания. Впрочем, и содержание было важно для Владимира Владимировича. Только воспринималось оно писателем прежде всего эстетически: «Знания, которые я стремился вам передать, в сущности, предмет роскоши… Они вам помогут – при соблюдении моих инструкций – испытать чистую радость от вдохновенного и точно выверенного произведения искусства; от самой же этой радости появится тот истинный душевный покой, когда понимаешь, что при всех ошибках и промахах внутреннее устройство жизни тоже определяется вдохновением и точностью». Инструкции Набокова сводятся к тому, чтобы научить чтению, «открывающему форму книги, ее образы, ее искусство». Научить «трепету эстетического удовольствия, сочувствию не к персонажам книги, но к ее автору – к радостям и тупикам его труда». И все это затем, чтобы проникнуть «в самое средоточие шедевра, к его бьющемуся сердцу».
В анализе литературных произведений Набоков предстает перед нами таким же мастером, как и в собственных романах и рассказах, стихотворениях и пьесах. Так, в «Превращении» Кафки он сразу же выделяет троичную структуру (структура и стиль для Набокова главное). И объясняет ее чисто технически: «Троица, триплет, триада, триптих – очевидные формы искусства, как, например, три картины: юность, зрелость, старость – или любой другой троичный, трехчастный сюжет. Триптих означает строенную картину или рельеф – и как раз такого эффекта достигает Кафка, давая, например, три комнаты в начале рассказа… Трехчастное строение ассоциируется с тремя актами пьесы. И, наконец, надо отметить, что фантазия Кафки сугубо логична; что может быть родственнее логике, чем триада: тезис – антитезис – синтез. Так что оставим кафкианскому символу «три» только эстетическое и логическое значение и полностью забудем обо всем, что вычитывают у него сексуальные мифологи под руководством венского шарлатана». Здесь, пожалуй, нелюбовь к Фрейду и его последователям сыграла с Набоковым злую шутку. Дело в том, что троичность – основное свойство не только искусства, но и человеческого мышления вообще, связанное с экспериментально выявленной асимметрией функций полушарий головного мозга. И потому троичность и в литературе, и в других сферах человеческой деятельности распространена весьма широко. Набоков иной раз склонен был видеть только технику там, где отражалось и более глубинное содержание. Зато стиль Кафки в «Превращении» он охарактеризовал глубоко верно: «Ясность его речи, точная и строгая интонация разительно контрастируют с кошмарным содержанием рассказа. Его резкое, черно-белое письмо не украшено никакими поэтическими метафорами. Прозрачность его языка подчеркивает сумрачное богатство его фантазии». Кстати, теми же словами вполне можно сказать о стиле Булгакова в неизвестном еще в ту пору Набокову «Мастере и Маргарите».