Тенденциозный обзор злодеяний бояр...

Это не выдумка кровожадных революционеров,
а последствие доктринального синдрома

Кириллов В.В.
Курс истории России
XVI–XX веков.
Пособие для старшеклассников и поступающих в вузы.
– М.: Аквариум, 1998. – 256 с.

Недавно издательство “Аквариум” выпустило для старшеклассников, абитуриентов и учителей “уникальное пособие”, которое “охватывает наиболее сложные проблемы истории России, начиная с эпохи Ивана Грозного по настоящее время”. Уникальное пособие отпечатано мелким шрифтом на плохой бумаге. Его качество вполне соответствует полиграфическому исполнению.
Начнем с того, что название книжки “Курс истории России
XVI – XX веков” абсолютно не отражает содержания. Во введении автор четко оговаривает, что целью пособия является “показать историю России через призму реформ, контрреформ, революций”, и поэтому оно “не охватывает полного систематического курса российской истории” (с. 8). В соответствии с избранной логикой изложения в книге не представлены темы по культуре и внешней политике, очень выборочно дается экономическая и внутриполитическая проблематика. Собственно, в этом не было бы ничего криминального, если бы не название: “курсом истории” “уникальное” пособие ни в коей мере не является, поскольку его содержание крайне фрагментарно. Вопрос о том, зачем понадобилось вводить в заблуждение читателей, оставим открытым.
Впрочем, тем, кто купил это произведение, не повезло изначально. Короткие рубленые фразы перемежаются с унылым наукообразием типа: “В политике А.Ф.Керенский стремился к проведению демократических реформ, опираясь на “надпартийные” коалиции, исходя, видимо, из своих масонских воззрений, в которых одной из главных доминант была идея компромисса разных политических сил, выступавших за буржуазно-демократическое развитие” (с. 175). С этим соседствуют пассажи, наличие которых в печатном издании можно объяснить только безграмотностью автора и редактора. Например: “Другим источником рыцарских воззрений Павла были, возможно, определенным образом интерпретированные масонские идеи, образы и контакты в данной среде” (с. 80). В общем, длинная рука масонов вертит и гатчинским затворником, и Временным правительством (кстати, господин Кириллов нигде не удосужился хотя бы объяснить, что же это за звери такие). Или вот еще: “Личность Д.А.Милютина органически совмещала в себе высокую теоретическую и боевую подготовку и была решающим фактором в назначении его в 1861 году военным министром” (с. 132). А как вам покажется такой перл: “Власть носила ярко выраженный классовый характер с репрессивным уклоном против непролетарских слоев” (с. 178)? В “Кратком курсе истории ВКП(б)” вроде говорилось о двух уклонах – левом и правом. Ан нет, как выяснилось, был еще и репрессивный...
С терминами и дефинициями у Виктора Васильевича вообще просто беда. В трехстраничном словарике не нашлось места понятиям “цивилизация”, “диалектика”, “централизация”, “унитаризм”, “секуляризация”, “сословие”, “класс”. Текст богато уснащен выражениями типа “патримониальное развитие” (с. 7), “централизованные государственно-властные структуры” (с. 12), “тенденциозный обзор злодеяний бояр” (это о грамоте Ивана Грозного!), “вполне естественная средневековая ментальность” (с. 13), “государственное общество” (с. 182), “доктринальный синдром” (с. 183). В некоторых случаях автор решается дать собственное определение, но лучше бы он этого не делал. “Соха” представляла собой единицу измерения налога и определялась через количественное выражение земельных площадей (десятины, чети и выти), которыми владели землевладельцы...” (с.11). Бр-р... А вот попытка классифицировать послеоктябрьскую власть: “диктатура коммунистической партии в форме партийно-государственного режима советского типа” (с.182). Какова будет эмоциональная реакция несчастного абитуриента, нарвавшегося на такое интеллектуальное пиршество?
Но, может быть, пробившись через эти терминологические заросли, читатель приобщится к последнему слову исторической науки? Вряд ли. То, что в творении господина Кириллова не вызывает сомнений, совершенно не ново и легко может быть обнаружено в любом другом учебнике или пособии; то же, что составляет его оригинальность, весьма и весьма сомнительного свойства. Так, непонятно, что имеется в виду под “политическими и социальными последствиями женитьбы Ивана IV” (с. 9), “продолжающимся кризисом самодержавной власти” в первой половине XVII века (с. 20, 24), “динамическим равновесием основных политических сил” и “консолидацией сословий” в Европе XVII века (с. 52–53) или “нэповским типом реформ”, который почему-то “может быть одновременно охарактеризован и как реформаторский, и как контрреформаторский” (с. 192). Не очень корректными выглядят заявления на с. 146 о том, что “система Витте” не предусматривала коренной аграрной реформы” (тогда как основные мероприятия Столыпина – свободный выход из общины, переселение крестьян в Сибирь – заимствованы именно из программы Витте), на с. 190 – о том, что к началу 1922 года “страна была накормлена, одета” (года не прошло, как вышли из “военного коммунизма”!). Подобных ляпов в уникальном пособии можно обнаружить немало.
Озаглавив один из параграфов “Философия реформаторства Екатерины II”, автор практически ни словом об этой пресловутой “философии” не обмолвился, ограничившись перечислением основных (с его точки зрения) мероприятий екатерининского правительства. Говоря об освобождении крестьян в 1861 году, господин Кириллов дотошно сообщает количество страниц и статей в каждом разделе Положения 19 февраля, но почему-то забывает объяснить механизм расчета суммы выкупных платежей (с.120–122) – в итоге читателю непонятно, почему же эти платежи превышали рыночную стоимость земли. Касаясь действительно сложных дискуссионных тем, Виктор Васильевич становится подозрительно велеречив и туманен. Так, об опричнине он пишет следующее: “Однако парадокс опричнины состоял еще и в том, что, объективно направленная на унитаризм и централизацию, она воссоздавала элементы разобщенности и децентрализации. И в этом, на наш взгляд, проявлялся ее контрреформистский характер, хотя полностью назвать опричные мероприятия контрреформами было бы не совсем правомерно ввиду их сложности, противоречивости и запутанности” (с.15). Вот уж что явно страдает противоречивостью и запутанностью, так это сей вывод, обращенный, заметим, к абитуриенту и призванный “помочь подготовиться к успешной сдаче экзаменов”.
Загадочно составлена завершающая каждую главу рубрика “Портрет реформатора”: в нее включены куцые сведения об Алексее Адашеве, Афанасии Ордине-Нащокине, Алексее Макарове, Петре Шувалове, Иване Бецком, Николае Мордвинове, Павле Киселеве, братьях Милютиных, Николае Бунге, Петре Столыпине, Александре Керенском, Григории Сокольникове, Алексее Косыгине, Михаиле Горбачеве и Егоре Гайдаре. Критерии подбора персоналий непонятны и нередко сомнительны, а объем информации настолько скуден, что эти биографические вставки не только бесполезны, но и в ряде случаев вредны для абитуриентов: представьте себе, что случится, если на вступительном экзамене вчерашний школьник сможет назвать лишь одного “птенца гнезда Петрова” – кабинет-секретаря Макарова. При этом автор подчас сбивается на излишнюю лирику и патетику, которые в сочетании с претензией на отстраненность и объективность создают ощущение чего-то совершенно несъедобного. Так, о Горбачеве говорится, что он “личность незаурядная и благородная”, только часто “ошибался в кадровых вопросах” (с. 229), а о Гайдаре – что “врожденная интеллигентность” сочетается в нем с “гипертрофированным самомнением”, но тем не менее (или именно поэтому?) “он твердо верит в будущее демократической и процветающей России и гордо несет свой крест”
(с. 249–250).
Очень мало в “уникальном” пособии сказано о личностях таких реформаторов, как Петр I, Екатерина II, Александр II, ничего – о контрреформаторе № 1 Александре III (из текста десятой главы “Контрреформы Александра III” явствует, что страной в это время правили Катков с Победоносцевым), о Ленине и Сталине. Вместе с тем автор осуществляет совершенно курьезную реабилитацию Федора Алексеевича, Анны Иоанновны и Петра III, которые выступают в качестве выдающихся реформаторов, равновеликих названным выше (пятая глава так прямо и названа – “Реформы Петра III и Екатерины Великой”). При этом текст явно перегружен обилием имен, перечисленных через запятую, с нераскрытыми, а подчас и неправильными инициалами (выдающийся судебный деятель Анатолий Федорович Кони на с. 134 превратился в “М.Ф.Кони”, а Георгий Валентинович Плеханов на с. 218 – в “Т.В.Плеханова”). Но на фоне остального это уже мелочные придирки...
Отдельно стоит сказать о теоретической части “уникального” пособия, концентрированно выраженной во введении и заключении. Трехстраничное введение представляет собой набор или давно избитых, или же очень сомнительных постулатов. К первым относятся констатации типа: “исторический путь России всегда был своеобразен” (с. 6) или “социальная революция не выдумка кровожадных революционеров, а составная часть естественно-исторического процесса” (с. 7–8), ко вторым – попытка выявить некие “циклы отечественной истории”, в которых “опорными точками выступали реформы, контрреформы и революции” (с. 6), а также совместить хронологическую и типологическую классификацию реформ и контрреформ (в итоге получились два периода – XVI–XVII и XVIII–XX века). В заключении выделяются четыре причины перманентных неудач реформ в России, к которым относятся огромная территория, отсутствие собственности на землю, большая роль коллективных форм труда и самодержавная традиция. Едва ли стоило ради этих вымученных положений писать пособие для старшеклассников. Особенно же умиляет полной теоретической беспомощностью финальный вывод: “Поэтому реформы будут успешными прежде всего тогда, когда внедрение новых социальных и культурных ценностей будет носить опережающий характер, что даст возможность возникновения более адекватных предпосылок для реального прогресса реформ” (с. 251). Зачем абитуриентам все это?
Главную особенность плода своих скорбных трудов автор определяет как “жанровое соединение учебной книги с элементами рабочей тетради” (с. 8). Эти слова так же не соответствуют содержанию “уникального” пособия, как и его название. Во-первых, само по себе наличие проблемных вопросов и заданий, разбивающих текст в самых неожиданных местах и затрудняющих его восприятие, еще не является элементом рабочей тетради (других элементов нет и в помине). Во-вторых, многие задания не проблемные, а элементарно безграмотные. На одни из них нельзя ответить из-за их глобальности и неконкретности, как, например, на вопрос “Какова роль церкви в развитии русской культуры?” (с. 10). На другие – из-за того, что в тексте не содержится достаточно материала, на основании которого учащийся мог бы сделать требуемые выводы. Такая ситуация характерна для вопросов о причинах падения правительства Избранной рады (с. 13), особенностях сословно-представительной монархии в России и в Западной Европе (с. 22), причинах непопулярности реформ Петра III (с. 66) и др. Третьи вопросы некорректно сформулированы. Например: “Что вы знаете о большевистских концепциях построения социализма?” (с. 187). Какие концепции имеются в виду – Ленина и Троцкого? Сталина? Откуда учащиеся могут знать, допустим, о теории “перманентной революции”, и можно ли вообще говорить о существовании нескольких большевистских концепций построения социализма? Непонятно. Ну и, наконец, есть вопросы просто косноязычные. “Какие вы могли бы назвать критерии, которые необходимы депутатам для плодотворной правотворческой деятельности?” (с. 68). Честное слово, не знаю. Зато знаю, что одним из критериев, позволяющих отличить хороший учебник от жалкой пародии на него, является отсутствие подобных заданий.
Можно было бы еще долго распространяться о недостатках “уникального” пособия, но большого смысла в этом я не вижу: все оно – один большой недостаток – перефразируя Гоголя, прореха на теле учебного книгоиздания. Абитуриент, изучавший историю по Кириллову, доставит много веселых минут членам приемной комиссии, но поступит разве только в ПТУ. Поэтому хочется нижайше попросить автора оставить потуги написания учебников и поискать приложения своих способностей в какой-нибудь другой сфере.