Есть книги несправедливо забытые,

но нет ни одной, которую бы мывспоминали напрасно

Уистен Хью Оден – классический английский поэт XX века, с классической для века биографией, уводящей прочь от родной земли (хотя и по своей доброй воле). Большая часть его жизни прошла в Америке и Центральной Европе. И этот же отпечаток добровольного изгнанничества – в его стихах, интонацию которых может понять и передать только другой изгнанник. Если нужны примеры, их можно найти у Бродского.
Так у изгнанников шаг за шагом появляется своя земля, созданная из поэтического языка. И о чуде рождения этой рукописной земли, о чуде ее обживания говорят строки из двух эссе, написанных в шестидесятые годы...

Укаждого человека время от времени окружающий мир вызывает эмоциональное и интеллектуальное потрясение. У некоторых людей потрясение рождает такую словесную форму, которую принято называть стихами, – если эта форма может взволновать читателя, мы называем эти стихи хорошими. На самом же деле поэтический талант – это способность передать свой личный эмоциональный настрой другим людям. Поэты, то есть люди, обладающие поэтическим даром, перестают сочинять хорошие стихи тогда, когда перестают откликаться на явления окружающего мира. Будет ли эта реакция приятием или отрицанием, нравственным парением или нравственным падением – не суть важно, главное, чтобы она существовала. Поздний Вордсворт стал писать хуже не оттого, что изменились его взгляды, а оттого, что он перестал остро чувствовать и мыслить...
Наиболее очевидным явлением за последние сорок лет стал крах либеральной буржуазной демократии, основанной на утверждении, что каждый человек рожден свободным, с равными правами и возможностями и что формальное политическое равенство, избирательное право, справедливый суд, свобода слова достаточно надежные гарантии для человека в его взаимоотношениях с окружающими. Результаты этого краха слишком известны. Отрицание социальной природы личности и власти денег привело к созданию наиболее обезличенного, механического и неравноправного общества из всех доселе известных человечеству – общества, в котором единственным общим для всех ощущением стало чувство одиночества, оторванности от окружающего мира. Это общество, раздираемое противоречиями, порожденными экономическим неравенством, праведным негодованием бедных и эгоистической властью богатых.
Создать единое и справедливое общество, в котором добродетели поощрялись бы, а пороки искоренялись, – задача политика, а не поэта.
Ибо искусство – продукт истории, а не идеи. В отличие от, скажем, технологических изобретений оно не влияет на историю как активная сила, поэтому вопрос, нужно или не нужно пропагандировать поэзию, не имеет смысла. Ошибочно убеждение в том, что поэзия может что-либо изменить, тогда как доподлинная истина, джентльмены, заключается в том, что, если бы стихотворение не было сочинено, картина нарисована, а джазовая миниатюра инструментована, материальная культура человечества осталась бы неизменной.
Но есть сфера, в которой поэт становится человеком действия. Эта сфера – язык. Социальные добродетели истинной демократии – братство и духовность, а их параллелями в языке являются мощь и внятность.
***
Интересы писателя и читателя никогда не бывают одинаковыми, и если оказалось, что они идентичны, это счастливое совпадение.
По отношению к писателю многие читатели часто уверены в возможности двойного подхода: они, по желанию, могут быть ему неверны, но он им – никогда.
Читать – значит переводить, поскольку опыт двух разных людей никогда не совпадает. Плохой читатель, как плохой переводчик: он буквален там, где нужен перифраз, и перефразирует там, где нужна буквальная точность. Образованность сама по себе при чтении не столь важна, как некий инстинкт, – ведь большие ученые не раз оказывались плохими переводчиками.
Мы извлекаем гораздо больше пользы из книги, читая ее не так, как предполагал автор, правда, только в том случае, если, будучи взрослыми, делаем это сознательно.
Как читатели мы в большинстве своем чем-то похожи на мальчишек, которые подрисовывают усы девицам с рекламных разворотов.
Признак того, что книга обладает литературными достоинствами, – это возможность ее разночтений. Наоборот, доказательством того, что порнография не имеет литературных достоинств, будет ее невыносимая, слезная скука.
Чтение ребенка строится на удовольствии, но его удовольствие неразборчиво: он не отличает эстетического от познавательного или мечтательного. В юности мы понимаем, что есть разные удовольствия и некоторые из них не существуют одновременно, но в юности нам еще нужна помощь, чтобы во всем этом как следует разобраться. Как и в гастрономических пристрастиях, юность ищет наставника в литературе – того, кому она может довериться. Юность ест и читает то, что ей рекомендует авторитет, поэтому часто приходится слегка обманывать себя: притворяться, что любишь оливки и «Войну и мир» больше, чем на самом деле. Между двадцатью и сорока годами мы бываем вовлечены в процесс самопознания – иными словами, мы изучаем разницу между случайными преградами, которые надо преодолевать, и преградами необходимыми, преодоление которых никогда не остается безнаказанным. Когда кто-нибудь между двадцатью и сорока говорит об искусстве: «Я знаю, что мне нравится», это означает: «У меня нет собственного вкуса», ибо между двадцатью и сорока верным признаком того, что человек обладает настоящим вкусом, является неуверенность в нем. После сорока, если мы не утратили собственного восприятия, удовольствие снова становится тем, чем оно было для нас в детстве, – надежным признаком качества нашего чтения. Есть книги несправедливо забытые, но нет ни одной, какую бы мы вспоминали напрасно.
Любознательные люди иногда спрашивают писателей и поэтов: «Для кого вы пишете?» Вопрос, конечно, глупый, и я дам на него глупый ответ. Однажды я наткнулся на книжку и почувствовал, что она написана для меня, и только для меня. Как ревнивый любовник, я не желал, чтобы кто-нибудь еще узнал о ней. Иметь миллион таких читателей, не подозревающих о существовании друг друга, быть читаемым со страстью, без болтовни и пересудов – это, пожалуй, и есть заветная мечта каждого писателя. l