Преподавательница идеализма

Вступив на круги учительства, с первых же шагов начинаешь испытывать тревожное чувство неопределенности. Быть может, оттого, что те, кого ты призван обучать и наставлять, моложе тебя на самую малость. И ты – в своей неискушенности и незрелости – почти уравнен с ними.
Еще одно непреходящее ощущение, еще одна печаль – ощущение нескончаемого блуждания в сумерках. Твои педагогические интуиции только начинают пробуждаться, и ты жаждешь и ищешь зрелого опыта, чужих советов, готовых и ясных рецептов. Штудируешь бесчисленные дидактические книги, которые – все до единой – писаны странным, нездешним языком и являют собой притворно-глубокомысленное умствование ни о чем.
Итак, ты предпринимаешь бессчетные усилия (большей частью, увы, тщетные), чтобы открыть, познать, постичь все то, что и способно превратить новичка-преподавателя в мастера.
Спотыкаясь и останавливаясь, делаешь свои первые шаги. И попадаешь впросак. И совершаешь множество ошибок. Но несмотря ни на что идешь вперед – все смелее, все уверенней. И одерживаешь первые победы, о которых известно лишь тебе одному. И учишься извлекать радость и пользу из альтруистической распахнутости своей профессии.
…И однажды, спустя срок и обретя уже немалую толику опыта, ты наконец выстраиваешь для себя идеальный образ идеального преподавателя – тот, что у Ортеги-и-Гассета именуется не иначе как преподаватель идеализма. Но это вовсе не тот идеализм, что усвоен нами в унылых диаматовских штудиях.
Впрочем, не кто иной как Ортега-и-Гассет собственноручно преподает тебе начальные уроки идеализма: «…слово «идеализм» часто толкуется превратно… для идеи принципиально важна возможность ее приложения к конкретному, ее способность быть воплощенной. Таким образом, истинный идеалист – тот, кто, как страстный охотник, углубляется в хаос предполагаемых реальностей и ищет в нем организующее начало, чтобы обуздать этот хаос».
Не думаете ли вы, что два этих слова, в которые великий испанец вложил столько смысла, в точности, абсолютно, до конца описывают тот славный тип былой российской интеллигенции – учителей земских школ и гимназий, университетских профессоров… Жаль, мы учились не у них. Жаль, мы не можем учить, как они…
Итак, твой идеал отныне – преподаватель идеализма. И может быть, именно в этот срок твоя профессия и достигает истинной зрелости.
Я едва ли останусь в согласии с теми, кто зрелость своего учительства разумеет лишь в чопорном соблюдении пресловутого учительского авторитета, в охранении и умножении расстояния между учителем и учениками, в манерном умничанье и умной назидательности. И я едва ли окажусь в единоверии с теми, кто полагает, что в своем учительстве он поднялся на самые высокие ступени и прошел путь сомнений до последнего круга.
Что касается меня, то худо ли, славно ли, но я и поныне пребываю на самых нижних ступеньках своей лестницы, и мои круги учительства – это все те же неизбывные круги ученичества: бесконечное кружение, полное сомнений, ошибок, тревог, заблуждений и разочарований.
И ныне мне мало, немыслимо мало одного лишь моего предмета, одной лишь моей науки. И я постоянно испытываю некоторую авантюрную склонность, а лучше сказать, неодолимую потребность вырваться за пределы математики (а это и есть мой предмет) – то ли в иные сферы, то ли вдаль, то ли (да простится мне моя самонадеянность) в глубину.
И все же угомонись, прервись на миг, прислушайся к себе и миру. Всмотрись в глаза своих учеников.
А еще – ты слышишь? – тот вечный колокольчик неутоленности, он по-прежнему звонит в твою дверь. Вот только скажи, отчего его тонкие переливы все глуше, все грустней? Спроси себя – неужто это голос радости? Той неизбывной радости, которую приносит с собой Познание? Но вслушайся: с твоей собственной кафедры – с этой вершины учености – глухо, тускло тренькает бубенчик печали.
Во многом знании – много печали.
Во многом знании – много суеты.
Знание без сердечных усилий – предвестие тьмы…
Выходит, великое знание не приносит утешения и вовсе не свет нисходит на тебя, а подобие тьмы: унылое бесцветие, вязкий медленный хаос. Выходит, сердце и разум в погоне за Всем Знанием Мира неизбежно теряют нечто глубокое, единственное, сокровенное. Но тебе уже известно, что сердечная пустота может в мгновение ока заполниться хаосом. И тогда накапливается темное облако в душе. И собираются темные тучи вокруг тебя. И множится хаос…
Но не торопись отчаиваться. Твоя учительская доля – она еще отнюдь не исчерпана. Просто-напросто наступил конец твоим блужданиям, метаниям, твоему суматошному кружению «по всем факультетам наук».
И пусть ты не сумела, не осмелилась, не успела отыскать и открыть своим ученикам светлый, высокий и всеведающий Mathesis Universalis, не стоит отчаиваться и безнадежно опускать руки. Что за печаль в этом, коль в твое сердце возвращается твоя старая наука, твой Mathesis Mirabilis, милый, старинный, наивно-строгий, любезный твоему сердцу идеализм – единственно реальный, совершенный, чарующий, рождающийся из существа твоей собственной души.
«Вернись в дом сердца твоего и закрой за собой дверь».
И ты возвращаешься в свой старый дом, в свой чинный храм, в свою несравненную и беспримерную школу идеализма, на ту же парту в последнем ряду – хвала Богу, что не в последнем, где вечно сидят прогульщики, двоечники и второгодники.
И снова внимаешь урокам и наставлениям великих мудрецов, и снова исписываешь страницу за страницей в толстых синих тетрадях, и остаешься вечным школяром, учеником, искателем, вопрошателем, странником…

№ 23, 1993