Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №17/2013
Четвертая тетрадь
Идеи. Судьбы. Времена

КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ


Крыщук Николай

Экзаменационные билеты в один конец, или Сколько литературы должно быть в курсе литературы

Мне вспомнился эпизод, рассказанный однажды Симоном Львовичем Соловейчиком. Попал он как-то на заседание то ли педагогической кафедры, то ли самой АПН. Минут через двадцать поймал себя на том, что не понимает ровным счетом ничего из речей выступающих. Открытие было ошеломляющим: как-никак педагогика – его профессия. А через месяц ему пришлось присутствовать на конференции физиков в Новосибирске. В физике он разбирался слабо и заранее смирился с тем, что придется поскучать час-другой. Но через некоторое время, к собственному удивлению, обнаружил, что ему не только понятен предмет разговора, но что он способен оценить даже разные точки зрения.

Что-то случилось в нашем королевстве – мы разучились просто иясно излагать мысли и факты. Это свидетельствует либо о том, что происходящее потаенно и ужасно и четкой артикуляции не поддается, либо о том, что наши мысли кривые и робкие. Так или иначе с реальностью мы находимся в чрезвычайно сложных отношениях, а потому стараемся ее и вовсе избегать.
Одна из форм этого отчуждения – формализованная речь профессионалов. Включите «ящик» (впрочем, большинство его практически не отключает). Что мы услышим о бедах, болезнях и преступлениях? В тюрьмах у нас не люди, а «тюремный контингент», преступник не череп проломил жертве, а «избил с особой жестокостью» или «причинил средней тяжести вред здоровью». Руководители затопленного края, палец о палец не ударившие ради спасения жителей, виновны в халатности, повлекшей «смерть двух и более человек». Проворовавшийся чиновник обличен в «злоупотреблении служебным положением» или же он «нанес ущерб в особо крупном размере». Бедный больной пребывает «в состоянии средней тяжести». И так далее. Ох уж эта «средняя тяжесть» и «особо крупный размер»!
Понимаю, что есть медицинские и юридические формулы. Последние четко соотносятся к тому же с той или иной статьей Уголовного кодекса. То есть для судебного разбирательства они необходимы. Так же и «состояние средней тяжести» для врача является, возможно, вполне конкретным определением. Но мы не специалисты, существа, представьте, эмоциональные. Объясните нам по-человечески. Не могут. Отвыкли. Кроме того, так легче. Нет опасности сказать лишнее, показаться чересчур субъективными. Да никто и не просит их делиться собственными переживаниями. Они – лица при должности, только и всего.

* * *

Теперь о сленге научном. Здесь, вообще говоря, все довольно просто. Еще в университете я заметил, что чем выше научная квалификация профессора, тем увлекательнее его лекции. Выдающиеся литературоведы Эйхенбаум и Берковский писали о литературе языком прозы. При этом сквозь тома и тома изучателей другого ранга невозможно продраться.
Специалист, у которого нет своей мысли или хотя бы отваги на собственное мнение, педантично придерживается принятых терминов и формулировок. Он слабо владеет материалом, а потому, естественно, становится рабом чужой концепции.
Чем беднее и неувереннее мысль, тем сложнее и запутаннее формулы, тем ужимчатее стиль, уподобляющийся стилю упадочного рококо. Совершенно как «московские девицы» в фамусовском монологе:

...И точно, можно ли воспитаннее быть!
Умеют же себя принарядить
Тафтицей, бархатцем и дымкой:
Словечка в простоте не скажут,
все с ужимкой…

Вероятно, это заметил не я один. Приведу забавный эпизод из книги Михаила Левинштейна «Дух Физтеха»: « – Обсудим бесконечномерный континуум Ферми-частиц, волновая функция на котором определена всюду, кроме, быть может, нескольких особых точек, – запел Б-ский.
– Минуточку, одну минуточку, – прервал его мой сосед. И, помолчав секунд 15, спросил: – Это что – электрон в потенциальной яме?
Лицо Б-ского брезгливо перекосилось. Он тоже помолчал и с видимым усилием выдохнул наконец: «Да!». Снова помолчал и продолжил, быстро набирая первоначальный темп и на глазах расцветая:
– Предположим также, что волновая функция в начале координат равна нулю...
– Одну минутку, – снова прервал его сосед. – Это что – электрона в потенциальной яме нет?
На секунду мне показалось, что Б-ского стошнит. Он несколько раз сглотнул. Затем с очевидным омерзением выдавил: «Да!»
Еще 2–3 обмена аналогичными репликами, и вопрос как-то сам собой прояснился. Б-ский замолчал, встал и вышел».

* * *

Все эти цитаты и соображения пришли мне в голову при известии о попытке со­здания единого учебника по литературе. К сожалению, характер этого будущего учебника представить нетрудно. Достаточно заглянуть в билеты по литературе для девятого класса.
Ну, например: «Слово о полку Игореве» – сюжет и проблематика поэмы. Вообще-то бог с ним! Можно в разговоре назвать «Слово» и поэмой. От избытка чувств, например. Но ошибка вкралась в билетную формулу. Как дальше объясняться с жанрами, непонятно.
Надо сказать, что с «проблематикой» у авторов вопросника полный затык. «Столкновение тьмы и света в проблематике баллады В.А.Жуковского «Светлана». «Письмо Татьяны Онегину» и его роль в раскрытии проблематики романа А.С.Пушкина «Евгений Онегин». Умри, но на последний вопрос я не могу ответить. Как и описать «образ возлюбленной в лирике А.С.Пушкина». Наш «потомок негров безобразный» влюблялся часто. На беду свою, всякой возлюбленной посвящал стихи. А они, избранницы поэта (настоящая неприятность для экзаменаторов), были очень разные. Я бы экзекутора спросил, боясь показаться назойливым и наглым: вы кого имеете в виду? Ризнич, Карамзину, Волконскую, Ушакову, Собаньскую или Гончарову? Мало мне бы не было, я думаю.
В этом случае меня бы погубила сметливость, в другом – тупоумие и некоторое не совсем уничтоженное чувство стыда. Вот вопросы, которые мне в лоб задают экзаменаторы: «Помещичья Русь и ее представители в поэме Н.В.Гоголя «Мертвые души». Облегчение (существенная опечатка!) общественных и человеческих пороков в баснях И.А.Крылова. Почему образ Ярославны из «Слова о полку Игореве» вошел в галерею классических образов русской литературы? Каковы жизненные принципы Митрофана и отношение к ним автора?»
Про Митрофана понятно: принципы плохие и отношение автора к ним плохое. Но неужели для этого меня вызвали к столу? Про «галерею»… А кто вам сказал? И уж если и так, то, правда, почему? Про Крылова, отвечу, естественно, не читая. Но стыдно. Гоголя тоже читать не обязательно: Собакевич, Коробочка, Плюшкин и так у всех на слуху. Нет, конечно, если вы меня держите за дебила, то почему бы и не сыграть. Но при чем здесь, с вашего позволения, великая русская литература? Литература вообще при чем здесь?
Или вот еще: «Образ Татьяны как художественное отношение автора». «Образ» как «отношение», да еще «художественное» – это выше моего понимания. При этом задачка-то, вероятно, простая. Авторы вопроса имеют в виду, что Татьяна у Пушкина «русская душою». Ну так бы и спросили. Впрочем, вряд ли эта просверлившая мозг цитата стоит труда как преподавателя, так и ученика.
И так почти все вопросы. Либо статичная дидактика, не способная заставить работать мысль, типа «Мир природы и мир человека в поэзии Лермонтова» или: «Идея и образы стихотворения Некрасова ”Железная дорога”». Либо псевдоинтеллектуальная загогулина: «Философская тематика стихотворения Есенина ”Не жалею, не зову, не плачу…”». Все вопросы, замечу, обновлены в январе 2013 года. Работают товарищи.

* * *

Я меньше всего хочу свести статью к точечным уколам в адрес авторов билетов и потенциальных авторов будущего учебника. Дело это трудное, попыток было множество, в том числе и среди настоящих, вдохновенных профессионалов. Назову по памяти учебник под редакцией Д.К.Мотольской, под редакцией В.Г.Маранцмана, сравнительно недавно вышедший учебник И.Н.Сухих. В них много удач, но и они, к сожалению, небезупречны. Впроброс пересказанный малоизвестный эпизод, несколько редких слов на странице, философский или эстетический изыск, не рассчитанный на оптику и читательскую оснащенность школьника.
Шумно был встречен в печати двухтомник «Литературная матрица». Что говорить, среди авторов Андрей Битов и Людмила Петрушевская, Сергей Гандлевский и Владимир Шаров. Учебник хвалили многие, в том числе сами авторы.
Задача перед авторами и редакторами стояла, безусловно, благородная. Вот лишь некоторые отзывы: «Задача была в том, чтобы показать русскую классику с нетрадиционной и нетривиальной стороны. Писатели хотели не делать анализ произведений, а как более пристрастные, глубокие и необычные читатели открыть их для нас». «А мы предложили воспринимать классическую литературу не как музей из пыли и бронзы, а как некий живой процесс». «Литературоведы пишут обычно довольно скучным языком, и школьный учебник, написанный специалистами, получается слишком строгим для подростков. Нам же хотелось сделать книжку, которая будет пристрастная, яркая и по языку, и по оценкам, чтобы школьники поняли, что русская литература – это не музей, а что-то живое и кровавое».
Многие статьи я читал с интересом, но, боюсь, и в этот раз не вышло учебника для школьника. Каждый из авторов вправе написать эссе под условной рубрикой «Я и Пушкин (Гоголь, Толстой, Некрасов)». Разве не любопытно как минимум прочитать эссе Петрушевской о Пушкине? Однако для этого необходимы два условия: у читателя должно быть свое представление о Пушкине и свое представление о Петрушевской. Ученик этим условиям, очевидно, не отвечает. Также нет у него досуга разбираться в двух статьях о Некрасове с диаметрально противоположными оценками, которые редакция полемически поставила рядом. Азарт литераторов понятен, но предназначен он не для этих страниц.
Я нашел только один отзыв о двухтомнике, в котором он оценивается реально, без излишних упреков и восторга: «Книгу нельзя, конечно же, назвать учебником. Это скорее сборник оригинальных статей, причем не для детей, а для тех взрослых, кто, несмотря на все усилия школьной программы, не потерял интерес к русской классике».

* * *

Предвижу упреки: люди талантливые, любящие литературу и знающие в ней толк – чего же вам еще? Расскажу. Разговаривать с 12–14-летним подростком – особый труд. Не дискредитировать предмет, но и не вещать с кафедры. Поднять ученика до текста, опираясь на его житейский и психологический опыт. И на его словарный запас. И на его предпочтения и представления о хорошем и плохом. Это входит в профессию учителя, но это входит и в профессию автора учебника.
Надежды на то, что завтра появится идеальный учебник, прямо сказать, немного. Да и может ли вообще учебник быть идеальным? Но это значит только одно: учебников должно быть много. Чтобы была возможность выбора как для учителя, так и для ученика.

Рейтинг@Mail.ru