Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №5/2013
Четвертая тетрадь
Идеи. Судьбы. Времена

Мелихов Александр

«Советский Союз проиграл Западу на конкурсе красоты»

Наш обозреватель Елена Иваницкая беседует с писателем Александром Мелиховым

Петербуржец Александр Мелихов – один из самых известных современных писателей. Математик по первой профессии, Мелихов выступает также как общественный деятель и педагог. К учителям и ученикам обращена его книга «Дрейфующие кумиры», посвященная классической русской литературе и ее великой экзистенциальной миссии. А в последние годы Мелихов работает и как социальный философ. В январе 2013 года Пушкинский фонд выпустил его остропроблемную книгу «Колючий треугольник: русские, европейцы, русские европейцы», которая посвящена многовековой идейной драме в отношениях Запада и России.

– Как и когда у вас возник замысел книги о «романе» России с Европой? И когда возникло это острое название – «Колючий треугольник»? Ведь именно из-за него, как мне кажется, книгу заранее воспринимают антиевропейской, антизападной, хотя ваша позиция гораздо сложнее любых «анти».

– Исходного замысла не было, разные главы писались по разным поводам. Но я увидел, что все эти материалы так или иначе касаются проблемы «русских европейцев». Эта социальная группа становится то крайне престижной, то в ней, наоборот, начинают видеть чуть ли не изменников родины. Оттого этот любовный треугольник «русские, европейцы, русские европейцы» я и назвал колючим. Но как мою книгу можно считать антизападной, если очень большая ее часть посвящена западным гениям, которые были кумирами в нашей стране?
Другое дело, что русским людям очень трудно, а большинству почти невозможно выстроить собственную экзистенциальную защиту без собственной красивой родо­словной. Поэтому когда любовь к западной культуре, к западному образу жизни обогащает, укрепляет эту защиту, то и Запад воспринимается дружественной силой. Когда по тем или иным причинам (впрочем, причина всегда одна – конкуренция) любовь к Западу начинает ослаблять собственную защиту, то и Запад начинает ощущаться силой враждебной.
Национальным домом человека служит не только территория, экономика, но также и воодушевляющие фантазии. Угроза этим фантазиям («святыням») и вызывает ту самую «святую», то есть материально бескорыстную ненависть, которую можно наблюдать в конфликтные эпохи и у русских, и у немцев, и у евреев, и у арабов – у всех, кто начинает проигрывать в состязании грез. Поэтому даже самые бесспорные западные ценности нужно внедрять так, чтобы не повредить экзистенциальную крышу – иначе они будут отвергнуты вместе с их носителями. Собственно в этом заключается и вся моя «антизападность».

– Как и почему лично вы в ваши школьные годы потянулись к западной культуре?

– Мне кажется, именно в начале шестидесятых мы начали проигрывать Западу и прежде всего Америке в состязании грез?– американская сказка начала казаться соблазнительнее. И в джинсах, и в именах – Пит, Боб, и в танцах – буги-вуги, рок-н-ролл, твист, – я так это и подытожил: Советский Союз проиграл на конкурсе красоты, а красота едва ли не главное, что привязывает людей к своей стране.
Тогда же продвинутые ребята типа меня узнали из журнала «Юность», что самая крутая живопись – это не Репин, а импрессионисты, Ван Гог…
Помню, на матмех пришла читать лекцию дама-искусствовед со слайдами – так набилась аудитория человек на сто пятьдесят, тогда же стало очень престижно ходить на выставки… Меня особенно пленил Рокуэлл Кент, но он был скорее продолжением Джека Лондона, который был настолько свой, что американцем почти не ощущался. Как позже Хемингуэй. Недаром я их обоих включил в книгу, и Кента, и Хемингуэя.
Мне кажется, например, мало кто сознает, что славу Хемингуэю принесли мотивы разочарования, эскапизма, а мы его обожали как борца – и вместе с тем одиночку, этакого странствующего рыцаря.
С экспрессионистами было сложнее, про них раньше бы сказали: «Я бы лучше нарисовал», – зато потом наоборот стало стыдно признаваться, что тебе не нравится «мазня» – я долго приучал себя к их грубости. Вот и они вошли в книгу. А Сальвадор Дали был скорее чем-то пикантным, прикольным, чем восхитительным, но уж соблазнял, так соблазнял.

– Давайте еще немножко про живопись. А точнее, про перестройку мышления. Вот школьник видит на холсте что-то малопонятное, а учительница говорит, что это «упадочное искусство толстых». Что побуждает ребенка – что побуждало вас – всматриваться, вдумываться, искать об этом материалы?  

– Я тоже с этого начинал... Интерес тоже возник из протеста – не хотелось находиться среди хохочущей толпы. И сначала начинаешь в них вглядываться просто «назло» – раз вы ругаете, я буду хвалить. А вот читать о них, вдумываться в их судьбы и доктрины меня побудила создательница курса Мировой художественной культуры Лия Михайловна Предтеченская, свято верившая в мощную власть красоты. Она попросила меня написать несколько учебных пособий о современной живописи для курса МХК – тогдашние мои размышления и легли в основу глав о художниках.
В общем, молодежь всегда тянется за красотой, тянется к миру, где надеется ощутить себя наиболее красивой, и я был только одним из очень многих.

– У сегодняшней молодежи гораздо больше возможностей реализовать тягу к мировой культуре, но есть ли она, тяга?

– Если западный мир утратил ореол нездешности, тайны, то он наверняка утратил и девять десятых своего обаяния: прагматические соображения могут привлекать, но не очаровывать, очаровывать может только сказка. Поехать, поработать, заработать – это одно, а романтизировать – совсем другое, почти противоположное. Зато и собственная наша страна сегодня почти утратила последний ореол какой-то романтичности, какой-то особой судьбы: мы провозгласили, что мы нормальная, то есть заурядная европейская страна. На конкурсах красоты с такими установками победить невозможно...

– Часто повторяют, что школа должна учить мыслить самостоятельно. А в чем опасности мышления самостоятельного?

– Несамостоятельного мышления просто не бывает, иначе оно не мышление, а повторение уже известного. Дикарь, который впервые додумался, что болезни происходят от злых духов, мыслил так же самостоятельно, как Пастер, – на уровне тогдашней науки. Но если мы обратимся к мышлению наиболее чистому – научному, где прямо вменяется в обязанность ни в чем не полагаться на авторитеты, все подвергать сомнению и так далее, то мы увидим, что научный скепсис допускается лишь в мизерной части проблемных вопросов, а 0.9999 остальных даже не обсуждаются. При попытке усомниться в том, что земля круглая, что вещество состоит из атомов и тому подобное, ты будешь просто изгнан и осмеян. Научные революции допускаются лишь тогда, когда избежать их уже совершенно невозможно, но и тогда новая парадигма стремится сохранить максимум прежнего, то есть наследственного. Только поэтому науке удается неуклонно накапливать знания. А если бы она дозволяла любому дураку или просто оригиналу что-то вписывать или вычеркивать без согласования с научным сообществом, она бы погибла. Мышление социально. Если человек не стремится убедить свою социальную группу и быть ею убежденным, то его мышление в этой группе может считаться деструктивным. Личное мышление бывает эффективным тогда, когда оно становится частью мышления коллективного. По-настоящему оригинально мыслят только душевнобольные.

– А в чем опасности мышления по принципу «авторитета»?

– Понятно, в косности. Но всеобщая косность лучше, чем всеобщая оригинальность. Наследственные коллективные мнения – а это и есть авторитетные мнения – по крайней мере, прошли проверку временем и человечество с ними выжило. А вот среди оригинальных мнений встречаются просто смертоносные. И тем не менее новые вызовы временами требуют обновления, такие эпохи – Клондайк для шарлатанов и чудаков. Пока не установится новая авторитетность. До нового кризиса.

– Знаете ли вы своих молодых читателей? О чем сегодняшняя молодежь с вами спорит? В чем согласна?

– Мне приходится выступать перед молодыми читателями, и слушают, судя по выражениям лиц, хорошо, но спорить осмеливаются с лысым дядькой да еще и писателем лишь наиболее смелые, а они, как правило, не самые умные. Я могу только повторять стереотипы: молодежь-де ныне прагматичная… Но я в это не верю, стереотипы сочиняются для самоутешения. Впрочем, это главная функция нашей психики.

– Чего бы вы пожелали учителям, о чем бы их предупредили?

– Пожелал бы того же, что и всем нам: ощущения причастности к великой исторической миссии, к сохранению великого прошлого и формированию будущего.

Беседовала Елена Иваницкая

Рейтинг@Mail.ru